Ознакомительная версия.
— Я почему-то знала, — сказала она. — В смысле, еще до того, как увидела его глаза. Я всегда знала, что он такой же слепой, как Фрейд, или станет таким. Я знала, что он ослепнет, — скажет Фрэнни.
— Auf Wiedersehen, Фрейд! — плакал отец. Я услышал, как Лилли сказала:
— Сиди спокойно, пап!
— Да, сиди спокойно! — повторит Фрэнни. Фрэнк побежал по Крюгерштрассе к Кернтнерштрассе и завернул за угол к опере. Ему надо было, конечно, посмотреть, ответила ли отзывчивая бомба, но Фрейд, пусть и слепой, четко представлял себе, что отель «Нью-Гэмпшир» стоит далековато от оперы, и если машина взорвется там, большая бомба не отзовется. А Швангер, должно быть, все ходила вокруг театра. Или, может, решила остаться и посмотреть конец оперы; может, это была одна из ее любимых. Может, она хотела быть там, когда опустится занавес, когда все выйдут на поклоны над не взорвавшейся бомбой.
Потом Фрэнк скажет, что, выбегая из отеля «Нью-Гэмпшир», посмотреть, в безопасности ли опера, он заметил, что Арбайтер был ярко-красного цвета, что пальцы его все еще шевелились или, может быть, скрючивались и он, казалось, дрыгал ногами. Лилли скажет мне потом, что, пока Фрэнк бегал, Арбайтер стал из ярко-красного синим.
— Сине-стального цвета, — добавляла Лилли, писательница. — Как океан в пасмурный день.
Но Фрэнни сказала, что к тому времени, когда Фрэнк вернулся обратно, Арбайтер уже не двигался и был мертвенно-бледным, цвет сошел с его лица.
— Он был перламутрового цвета, — добавляла Лилли.
Он был мертв. Я его задушил.
— Можешь его отпустить, — наконец была вынуждена сказать мне Фрэнни. — Все хорошо, все будет хорошо, — прошептала она мне, зная, что я люблю шепот.
Она поцеловала меня в лицо, и тогда я выпустил Арбайтера.
С тех пор я стал совсем иначе относиться к тяжелой атлетике. Я все еще занимаюсь штангой, но без фанатизма; не люблю себя заставлять. Чуть-чуть повыжимаю небольшой вес — и уже чувствую себя хорошо; я не люблю перенапрягаться, больше не люблю.
Власти сказали нам, что «отзывчивая бомба» Шраубеншлюсселя могла бы и взорваться, находись машина чуть-чуть поближе. Еще власти утверждали, что любой взрыв поблизости мог заставить «отзывчивую бомбу» сработать в любой момент; похоже, Шраубеншлюссель не был таким уж аккуратистом, каким себе казался. Уйма всяких нелепиц была написана о том, что радикалы задумывали. Невероятное количество чуши было сказано о «заявлении», которое они пытались сделать. Но о Фрейде говорилось недостаточно. Мимоходом упоминали о его слепоте и его роли в событиях. Но ни слова — о лете 1939 года, о Штате Мэн и об «Арбутноте-что-на-море», о мечтах или о другом Фрейде. И о том, что он мог бы сказать по этому поводу. Вместо этого — куча идиотской болтовни о политике, которая за всем этим стояла.
— Политика — это всегда идиотизм! — сказал бы Айова Боб.
Недостаточно говорилось и о Фельгебурт, о том, как она могла разбить ваше сердце, читая концовку «Великого Гэтсби». Они, конечно, признали, что мой отец был героем. И очень тактично отозвались о репутации второго отеля «Нью-Гэмпшир» «в дни его расцвета», как Фрэнк выразился о тех омерзительных днях.
Когда отец вышел из больницы, мы сделали ему подарок. Для этого Фрэнни написала Младшему Джонсу. Младший Джонс снабжал нас бейсбольными новостями все эти семь лет, так что ему вполне можно было доверить выбрать бейсбольную биту для отца. Теперь «луисвильский слаггер» был в полном его распоряжении. Он ему, конечно, потребуется. Отец, похоже, был тронут нашим подарком — на самом деле он был тронут сообразительностью Фрэнни, потому что это была ее идея. Думаю, отец слегка всплакнул, когда вытянул руки и мы вложили в них биту, и он почувствовал, что держит в руках. Однако мы не могли увидеть, плачет ли он или нет: на глазах у него все еще были повязки.
Фрэнк, и так вынужденный постоянно переводить для отца, стал теперь в самом широком смысле посредником между ним и окружающим миром. Когда дирекция Государственной оперы вознамерилась нас отблагодарить и Фрэнк сидел во время представления рядом с отцом, он шепотом рассказывал ему, что происходит на сцене. Музыку отец и так прекрасно воспринимал. Я даже не помню, что это была за опера. Но точно не «Лючия», а какой-то особо комичный фарс. Это Лилли настояла на том, что не нужно больше Schlagobers и крови. Очень мило, что Венская опера решила отблагодарить нас за то, что мы ее спасли, но мы не хотели глотать очередную порцию Schlagobers и крови. Эту оперу мы уже видели. Она игралась у нас в отеле «Нью-Гэмпшир» целых семь лет.
Итак, перед началом этой комической оперы — не важно, какой именно, — дирижер и весь оркестр указали на моего отца, который сидел в первом ряду (отец настоял, что будет сидеть именно там: «Чтобы точно уж все увидеть», — сказал он). Отец встал, и поклонился — он умел кланяться, — и взмахнул бейсбольной битой, приветствуя аудиторию; венцам особенно понравилась та часть истории, которая связана с «луисвильским слаггером». Они были тронуты и очень долго аплодировали отцу, пока тот махал бейсбольной битой. Мы, дети, очень им гордились.
Я часто задумываюсь: пошел бы нью-йоркский издатель, который хотел заплатить за Лиллину книжку пять тысяч долларов, у Фрэнка на поводу, если бы мы все не стали вдруг знаменитыми, если бы не спасли оперу и не покончили с террористами на старый добрый американо-семейный лад.
— Какое это имеет значение? — хитро скажет Фрэнк.
Короче, Лилли не подписала контракта на пять тысяч долларов. Фрэнк сделал более высокую ставку. А когда издатели сообразили, что эта Крошка Берри и есть та малютка, к голове которой был приставлен пистолет, что эта маленькая Крошка Берри — самый юный (и, конечно, самый крошечный) выживший член семьи Берри, убийц террористов и спасителей оперы, ну… короче, здесь бразды правления перешли к Фрэнку.
— Мой автор уже работает над новой книгой, — сказал Фрэнк, агент. — Но спешить нам некуда ни с первой книгой, ни со второй. Что касается «Попытки подрасти», мы заинтересованы в лучшем предложении.
Фрэнк, конечно, свое возьмет.
— Вы хотите сказать, что мы разбогатеем? — слепо спросил отец.
— Только ослепнув, отец выработал странную привычку откидывать голову назад, как будто это могло помочь ему что-нибудь увидеть. А «луисвильский слаггер» стал его неизменно-непоседливым спутником, его ударным инструментом.
— Мы можем делать все, что захотим, пап, — сказала Фрэнни. — Только подумай о чем-нибудь, — добавила она, — и оно уже твое.
— Мечтай, папа, — сказала Лилли, но отец, похоже, растерялся перед таким выбором.
— Все, что захотим? — спросил отец.
— Только назови, — сказал я ему.
Он опять был нашим героем; наконец-то он стал нашим отцом. Он был слеп, но держал бразды правления.
— Ну, надо подумать, — осторожно сказал отец. И его бейсбольная бита наигрывала всевозможную музыку; в отцовских руках «луисвильский слаггер» был целым оркестром. Отец никогда не производил своей битой столько шума, сколько Фрейд, но обращался с ней так разнообразно, как Фрейду и не снилось.
Итак, мы оставляли дом, в котором прожили семь лет, но который так и не стал для нас домом. Фрэнк продал второй отель «Нью-Гэмпшир» по смехотворно высокой цене. Как-никак, доказывал он, это все же достопримечательность.
«Я возвращаюсь домой!» — написала Фрэнни Младшему Джонсу.
«Я возвращаюсь домой», — написала она также Чипперу Доуву.
— Зачем, черт подери, ты это делаешь, Фрэнни? — спросил я ее. — Зачем писать Чипперу Доуву?!
Но Фрэнни отказалась обсуждать это; она просто пожала плечами.
— Я тебе говорила, — сказала медведица Сюзи. — Рано или поздно Фрэнни должна будет с этим разобраться. Вы оба должны разобраться с Чиппером Доувом, — сказала Сюзи, — да и друг с другом тоже.
Я взглянул на Сюзи так, будто не понимал, о чем идет речь, но Сюзи сказала:
— Будь уверен, я-то не слепая. У меня есть глаза. К тому же я умный медведь.
Но угрозы в ее голосе не слышалось.
— У вас обоих настоящая проблема, — доверительно сказала она мне и Фрэнни.
— Кто бы мог подумать, — отозвалась Фрэнни.
— Ну, мы очень аккуратны, — сказал я Сюзи.
— Ну и сколько же времени можно быть настолько аккуратными? — спросила Сюзи. — Не все еще бомбы взорвались, — сказала Сюзи. — Между вами заложена бомба, — сказала медведица Сюзи. — Вы должны быть более чем аккуратны, — предупредила Сюзи меня и Фрэнни. — Бомба, заложенная между вами, может разорвать вас в клочки.
На этот раз Фрэнни, похоже, не нашлась что ответить; я взял ее за руку, она в ответ пожала мою.
— Я люблю тебя, — обнял я ее, когда мы остались одни, чего не должны были себе позволять. — Извини, — прошептал я, — но я люблю тебя, правда.
— Я люблю тебя ужасно, — сказала Фрэнни. На этот раз нас спасла Лилли. Несмотря на то что мы все уже упаковались и сидели на чемоданах, Лилли писала. Мы слышали стук пишущей машинки и могли себе представить, как маленькие ручки нашей сестры порхают над клавиатурой.
Ознакомительная версия.
