Ознакомительная версия.
— Около двадцати кварталов и зоопарк Центрального парка, — скажет Фрэнни.
Это было точное расстояние между Лилли и Фрэнком, но Фрэнни подразумевала и разницу между ними: целый зоопарк и двадцать с лишним кварталов.
— А какая разница между нами, Фрэнни? — спросил я ее вскоре после того, как мы прибыли в Нью-Йорк.
— Между нами единственная разница, и заключается она в том, что я как-нибудь с тобой справлюсь, — сказала мне Фрэнни. — Такая уж я есть: я справляюсь со своими проблемами, справлюсь и с тобой тоже. А ты со мной не справишься, — предупредила меня Фрэнни. — Уж я-то тебя знаю, братишка мой возлюбленный, — сказала она мне. — И ты не сможешь справиться со мной, если я тебе, конечно, не помогу.
Она, разумеется, была права; Фрэнни всегда была права и всегда на шаг меня опережала. Когда она в конце концов переспала со мной, то сама же это и устроила. Она точно знала, зачем это делает — выполняла свое обещание после гибели матери, быть для нас, детей, матерью; это был единственный способ о нас позаботиться, единственный способ спасти нас.
— Мы оба нуждаемся в спасении, мальчик, — сказала Фрэнни. — Особенно ты. Думаешь, мы влюблены. Может быть, и я так думаю. Настало время показать тебе, что в этом нет ничего особенного. Настало время проткнуть нарыв, пока он не прорвался сам, — сказала мне Фрэнни.
Она выбрала момент точно так же, как выбрала не спать с Младшим Джонсом: «сберечь это», как она говорила. У Фрэнни всегда были собственные планы и собственные резоны.
— Да японский бог!.. — сказал мне Младший Джонс по телефону. — Мужик, скажи своей сестре, чтобы приехала проведать бедного калеку в Кливленд. Мои колени подгуляли, но остальное у меня в полном порядке.
— Я больше не болельщица, — ответила Фрэнни. — Если хочет меня видеть, то пусть оторвет свою задницу и приезжает в Нью-Йорк.
— Слушай, мужик, — взвыл в ответ Младший. — Скажи ей, что я не могу ходить. У меня обе ноги загипсованы! Меня слишком много, чтобы тащить это на костылях. И слушай, мужик, скажи ей, что я знаю этот сраный Нью-Йорк, — сказал Младший Джонс. — Если я приеду туда на костылях, кто-нибудь точно попробует меня обчистить.
— Скажи ему, что когда он покончит с этой чертовой футбольной фазой, может, у него будет время и на меня, — сказала Фрэнни.
— Слушай, мужик, — сказал Младший Джонс. — Чего Фрэнни, в конце концов, хочет?
— Я хочу тебя, — прошептала мне Фрэнни в трубку, когда решила, что пора.
Я был в доме 222 по Сентрал-Парк-Саут и метался от телефона к телефону. Отец жаловался на звонки: они мешали ему слушать радио, от которого он не отходил целыми днями, а Фрэнк отказывался нанять секретаря, не говоря уж — арендовать нормальный офис.
— Не нужен мне офис, — говорил Фрэнк. — Все, что мне нужно, это почтовый адрес и несколько телефонов.
— По крайней мере, посади кого-нибудь на телефон, Фрэнк, — советовал я, и в один прекрасный день он неохотно согласился…
Но это — уже после того, как мы с отцом переехали.
А в начале нашей жизни в Нью-Йорке на телефоне у него сидел я.
Фрэнни была одна в «Стэнхоупе».
— Лилли на литературном обеде, — сказала мне Фрэнни. Возможно, таким путем, посещая бесчисленные литературные обеды, она и повзрослеет, подумал я. — Фрэнк вершит дела, — сказала Фрэнни. — Он вместе с ней на обеде. Они застрянут на несколько часов. А знаешь, где я, мальчик? — спросила меня Фрэнни. — Я в постели, — сказала она, — и голая. На чертовом четырнадцатом этаже, высоко над тобой, — прошептала Фрэнни. — Так что оторви свою задницу от стула и бегом сюда. Или сейчас, мальчик, или никогда, — сказала Фрэнни. — Если мы не попробуем, мы так и не узнаем, сможем ли мы без этого жить. — И она повесила трубку.
Зазвонил другой из телефонов Фрэнка. Я не обратил внимания. Фрэнни, должно быть, знала, что я одет для пробежки; я был готов выбежать за дверь.
— Я на пробежку, — сказал я отцу. — Надолго. «Если не навсегда!» — подумал я.
— Я не отвечу ни на один телефонный звонок, — проворчал отец.
В то время он не мог решить, чем бы ему заняться. Сидел в роскошной квартире Фрэнка с «луисвильским слаггером» и портновским манекеном и думал, думал дни напролет.
— Все что угодно? — продолжал он спрашивать Фрэнка. — Я могу делать абсолютно все, что захочу, на полном серьезе? — спрашивал отец Фрэнка по пятьдесят раз на неделе.
— Все что угодно, пап, — отвечал Фрэнк. — Я все устрою.
Фрэнк уже оформил для Лилли контракт на три книги. Он договорился о первом издании «Попытки подрасти» тиражом сто тысяч экземпляров. Он обсуждал с «Уорнер бразерз» возможную продажу прав на экранизацию и вел отдельные переговоры с «Коламбиа пикчерз» о сценарии на основе событий, связанных с бомбой, взорвавшейся около второго отеля «Нью-Гэмпшир», и бомбой в знаменитом оперном театре, которая не взорвалась. К сценарию Лилли уже приступила. Фрэнк вел переговоры о телевизионном фильме, рассказывающем о жизни в первом отеле «Нью-Гэмпшир» (также по сценарию Лилли); сериал, основанный на «Попытке подрасти», должен был называться «Первый отель „Нью-Гэмпшир“» — таким образом, как указывал Фрэнк, можно было говорить о продолжении работы в будущем.
«Кто рискнет делать сериал про второй отель „Нью-Гэмпшир“?» — удивлялся я. «Кто захочет?» — удивлялась Фрэнни.
Если Лилли подросла всего чуть-чуть (сочиняя «Попытку подрасти»), то Фрэнк для всех нас вырос вдвое (продавая Лиллины усилия). Отнюдь не маленькие усилия, как мы прекрасно понимали. И мы беспокоились о том, как много она работает, как много пишет, как безжалостно хочет вырасти.
— Смотри на это проще, Лилли, — советовал ей Фрэнк. — Деньги текут рекой: ты чертовски ликвидна, — говорил Фрэнк, наш дипломированный экономист, — и виды на будущее — самые радужные.
— Просто немножко притормози, — советовала ей Фрэнни, но Лилли серьезно относилась к литературе, даже если литература не слишком-то серьезно относилась к ней.
— Я знаю, что мне повезло, — говорила Лилли, — но теперь я должна отработать это везение. — И старалась еще больше.
В один прекрасный зимний день 1964 года, как раз перед Рождеством, Лилли была на литературном обеде, а Фрэнни сказала мне: сейчас или никогда. Нас разделяли всего кварталов двадцать и небольшой зоопарк. Любой стайер может очень быстро одолеть расстояние от Сентрал-Парк-Саут, 222, до угла Пятой авеню и Восемьдесят первой улицы. Стоял зимний день — свежий, но серый. Улицы и тротуары Нью-Йорка были очищены от снега — хорошая трасса для зимней пробежки. В Центральном парке снег казался старым и мертвым, но мое сердце было живым как никогда, и оно бешено колотилось в груди. Швейцар в «Стэнхоупе» меня знал; семью Берри будут с радостью принимать в «Стэнхоупе» многие и многие годы. Дежурный за регистрационной стойкой, бодрый весельчак с британским акцентом, поздоровался со мной, пока я ждал лифта (лифты в «Стэнхоупе» довольно медленные). Я тоже поздоровался с ним, вытирая кроссовки о коврик; с годами я буду наблюдать, как этот дежурный все более и более лысеет — но остается таким же веселым. Он не утрачивал своей веселости, даже когда к нему приходили жаловаться. (Например, однажды утром мы с Лилли увидели у стойки разъяренного европейца, тучного мужчину в красно-белом полосатом халате и в говне с головы до ног. Никто не предупредил его об одной из особенностей «Стэнхоупа»: об их знаменитых унитазах, в которых смыв происходит не сверху вниз, а снизу вверх. Это нужно помнить, если останавливаешься в «Стэнхоупе». После того как ты сделал свои дела в туалете, рекомендуется закрыть крышку и отойти в сторону; я рекомендую к тому же нажимать спусковую ручку ногой. Этот дородный европеец, должно быть, стоял прямо над унитазом, хотел, наверно, посмотреть, как там закрутится водоворот, — и вдруг все, что он наделал, устремилось вверх, прямо на него. И весельчак за регистрационной стойкой, глядя на неистово голосящего, покрытого говном постояльца, сказал с британским акцентом: «О господи! Немного воздуха в трубах, да?». Он всегда это говорит. «Немного воздуха в трубах?! — взревел тучный европеец. — Много говна у меня в волосах!» — проорал он. Но это было в другой день.)
В тот день, когда я прибежал туда, чтобы заняться любовью с Фрэнни, лифт двигался слишком медленно. Я решил пробежаться до четырнадцатого этажа. Когда я прибежал, я, должно быть, выглядел очень энергичным. Фрэнни приоткрыла дверь и взглянула на меня сквозь узкую щелочку.
— Ух ты, — сказала она, — тебе надо принять душ.
— Хорошо, — сказал я.
Она велела мне оставить дверь приоткрытой и подождать, пока она заберется обратно в постель; она не хотела, чтобы я ее видел, пока. Я слышал, как она прошлепала по номеру и нырнула обратно в постель.
— Давай! — крикнула она, и я вошел, повесив на дверную ручку табличку «Не беспокоить».
Ознакомительная версия.
