Тут по тротуару, мимо запретных для меня ступенек, прошли мальчишки и Лешкин папа, который вел их смотреть, как отчаливает огромный, загадочный белый корабль!
Я забралась коленками на скамейку, через кусты смотрела им вслед, и мое детское сердечко разрывалась от невозможности выбора и такой ужасной, жестокой несправедливости, что прекрасный кораблик уйдет без меня…
Решение созрело в моей голове мгновенно! Сначала я было подумала предупредить родителей, но прикинула, что вряд ли они обрадуются такой инициативе, а после подумала, что пятнадцать минут – уйма времени, и если я быстро-быстро сбегаю на море и посмотрю на корабль хоть одним глазком, никто и не заметит, что я куда-то уходила.
Дети отличаются от взрослых тем, что не подвергают сомнениям принимаемые решения, а действуют. Что я и сделала.
Правда, с грохотом скатившись со ступенек на тротуар, я запоздало и очень не вовремя вспомнила, что, во‑первых, нам с сестрой, и особенно мне, категорически запрещалось уходить одним дальше дома и двора и уж тем более на море! А во‑вторых, что мама наистрожайше запретила мне даже с площадки спускаться. Ну, по второму пункту я уже вроде как разобралась с совестью, решив, что никто и не заметит, а по первому – так я сейчас мальчишек догоню, а они с дядь Игорем, значит, я буду со знакомым взрослым…
И приободренная таким образом, я рванула со всей возможной скоростью.
Надо сказать, что от нашего дома до моря было минут десять спокойного шага: направо от ступенек метров пять, еще раз направо по ступенькам вниз, переулками между не менее старинными, чем наш, домами и дворами к Дому пионеров, а от него вниз по небольшой улочке прямо на набережную; ну а бегом так и совсем быстро.
Мальчишек с Лешкиным папой я не догнала, может, они пошли другой дорогой, но сей факт меня не остановил, и прибежала я на набережную аккурат в тот момент, когда маленький катерок-тягач выводил из акватории на простор белую махину заморского парохода.
Я шустренько спустилась на нижнюю набережную, но посмотреть на это величественное зрелище собралась целая толпа, и протолкнуться между людьми у меня никак не получалось. Тогда я уселась на скамейку, торопливо стащила с себя сандалики и гольфы, затем, держа их в руках, протолкалась через людей и спустилась совсем уж на самый нижний предел набережной, где плескалось сантиметров десять прогретой на солнце, почти горячей морской воды. Поросший зелеными нашлепками мелких водорослей бетон приятно щекотал ступни, вода была теплой и нежной. Солнце слепило глаза, отражаясь зайчиками от морской волны, а белый пароход медленно и величественно уходил все дальше и дальше. В этот момент я чувствовала себя счастливой. И тут какой-то мальчишка из толпы от избытка чувств закричал: «Ура-а-а!»
– Ура-а-а! – присоединилась я к его радости.
И замахала руками, в которых держала сандалики и гольфы; они белыми флагами затрепетали на ветру, люди рассмеялись, а я от полноты чувств запрыгала на месте и… поскользнулась и грохнулась на попу прямо в теплый склизкий от водорослей рассол. И сидя в этой луже, увидела, как плавают возле меня гольфики.
– Ой! – пискнула девочка Таня и тут же поняла, что натворила.
Быстренько вскочив, я осмотрела себя, как могла, оценивая нанесенный ущерб: платье до пояса мокрое, да еще немного зеленое сзади, и трусишки мокрые, и… – охо-хо! – гольфики и сандалики тоже мокрые. Ладно, что уж теперь! Я обула сандалии, решив, что они высохнут и на мне, а слегка позеленевшие, в каких-то бурых пятнах белые гольфы решила сушить на ходу, как и платье с трусами.
И побежала обратно, только на этот раз еще быстрее.
И все бы, наверное, было хорошо и обязательно получилось бы исправить нанесенный наряду ущерб, и везде бы я успела, но коварная судьба-злодейка поджидала меня в лице мальчика Вити из соседнего двора…
Когда до дома оставалось совсем чуть-чуть – один поворот, ступеньки, пять метров тротуара, и вот он, дом родной! – я почти столкнулась с Витькой, явно куда-то торопившимся.
– Ты куда? – поинтересовалась я, в самую последнюю секунду умудрившись избежать столкновения.
– Куликовым уголь привезли, вот такие глыбины! – и он показал руками впечатляющий размер камней и тут же предложил: – Побежали, вместе посмотрим. Там уже все наши!
Это было очень серьезное предложение! Очень! Ведь каждому известно, даже малолеткам сопливым, что, чем крупнее угольный камень, тем больше шансов найти на нем отпечатки доисторических растений и даже каких-то чудных животных! Но большие камни не часто попадаются, а чтобы такие, как Витька показал, так и вовсе редкость небывалая! Понятно, почему они всей ватагой побежали в нем копаться.
Я вздохнула тягостно: мне бы домой, пока не заметили самовольную отлучку, но с другой стороны… И девочка Таня прикинула, что вообще-то она не так уж долго бегала на море, пятнадцать минут вряд ли прошли, так что ничего страшного, если совсем-совсем ненадолго отлучиться, на пару камешков глянуть…
– Пошли, только быстро! – решила я.
Сандалии и гольфы я заботливо разложила на солнышке досыхать и, успев напомнить себе, что платье не стоит пачкать, ринулась на угольную кучу, где уже копались муравьями ребята всего соседнего двора.
Ископаемых на камнях я не нашла, и вспомнила про то, что меня ждут, когда проводила археологические исследования уже четвертого здоровенного куска угля и только потому, что мама Вити позвала его домой.
Ну и мне пора!
К тому времени Свете уже пришлось накрутить пару кругов по двору, забраться во все наши штабные тайные места, обойти моих друзей, пытаясь найти потерявшуюся сестрицу, а родители успели не на шутку испугаться. И в этот кульминационный момент, когда они втроем обсуждали, где еще можно меня искать, появилась Танечка собственной чудной персоной.
Картина маслом была такова: по мере моего восхождения по лестнице – сначала появилась голова с пропотевшими спутанными волосами, на которых где-то сбоку из последней возможности держался чудом не потерявшийся бант, бессильно распустив траурно почерневшие на концах ленты. Затем появилось туловище до талии и вполне, надо заметить, чистая часть платья, хотя и несколько утратившая свежесть и белизну… Наконец на площадку поднялась и вся Танечка, и перед взорами семьи предстала законченная картина: черные по локоть руки держали две непонятные, измазанные чем-то буро-черным тряпочки, подол платья был перепачкан, на грязных ногах красовались некогда белые, а теперь мокрые, черно-зелено-коричневые сандалики, ступни были совершенно черного цвета.
Левитан с Репиным отдыхают!
– Пятнадцать минут ведь еще не прошло? – осторожненько спросило явление у обалдевших родителей и, на всякий случай, втянув голову в плечи, развело руками с зажатыми в них гольфами.
Тряпочки гольфиков понуро колыхнулись, уже не ожидая ничего хорошего от этой жизни.
– Ты где была?! – хлопнула от негодования руками мама.
Вздохнув, я честно и подробно рассказала, где была и что делала.
Конечно, я ужасно опоздала, нарушив все страшные запреты, и, конечно, девочку Таню наказали. Ну а как иначе, все закономерно.
Папу со Светой мама отправила к бабушке, обещав присоединиться к ним после того, как разберется тут со мной, и они ушли, а меня мама повела отмывать, переодевать и по ходу перечисляла мои проступки и преступления.
Проступков набралось много: тут и нарушение наистрожайшего запрета уходить от дома, и копание в угле – как ни странно, это тоже не приветствовалось, хотя оценивалось менее строго, чем одиночные прогулки неизвестно где. Но главный мой проступок состоял в том, что я ужасно напугала и расстроила родителей.
Сестрица Светлана в составе напуганных не упоминалась, подозреваю, потому, что в те времена нашего далекого детства она бы только порадовалась такому исчезновению. Я бы на ее месте, наверное, тоже порадовалась бы, уж больно часто ей из-за меня перепадало.
Мама меня отмыла, переодела в домашнее, накормила и поставила в угол, четким суровым голосом огласив приговор:
– Значит, так. Простоишь в углу пятнадцать минут: ровно столько, сколько должна была ждать нас на крыльце. Вот, – сказала она и поставила на кухонный столик большой будильник. – Смотри: когда вот эта стрелка будет вот здесь, – показала она и пояснила: – Это чтобы ты поняла, сколько длятся пятнадцать минут. А также чтобы ты постояла и подумала о том, что наделала. Платьице, скорее всего, безнадежно испорчено, да и сандалики тоже, не говоря уж о гольфах. Но хуже всего твое непослушание! Подумай над своим поведением. Останешься под замком, пока мы не вернемся, Надежда Борисовна будет заходить тебя проверять. Горшок под кроватью, водичка, если захочешь пить, в чашке. Можешь рисовать и смотреть книжки.
Вот так. Она меня даже не обняла и не поцеловала, а это значило, что я очень, ну очень напортачила.
