Том поцеловал детей и бегом понесся на улицу.
Такси словно поджидало его у подъезда. Какая-то милая фрау неторопливо выбралась из машины и собиралась уже захлопнуть дверь, как к ней подлетел Том и ловко проскользнул на переднее сидение.
— Госпиталь при Колумбийском Университете. Только очень быстро. У меня жена рожает, — велел он и нетерпеливо заерзал на сидении.
— Кого ждете? — спросил таксист, трогаясь с места.
— Принцессу.
Мужчина улыбнулся:
— Мммм, а у меня принц.
— Два принца у меня уже есть. Жена принцессу обещала.
— Уважаю, — закивал таксист, прибавляя скорость. — Тут всего миль шесть. Минут за десять-пятнадцать доберемся.
Том пристегнулся и постарался расслабиться, представив, как сейчас приедет в госпиталь, пройдет к Мари… А если его не пустят? Если она запретит посещения? Если она не звонила и не говорила ему ничего о ребенке только потому, что до сих пор не простила? Женщины не прощают… Если Мари ничего не сказала, значит не простила. Он думал всю ночь, как теперь быть. Он видел, как буквально выворачивало Билла, слышал, как дрожал его голос, как он истерично смеялся. Билл не хотел говорить ему о Мари. Это Том тоже понял, не сразу, но понял. Хотел бы — сказал в тот же день. И то, что он отступил… Том не ожидал. Билл никогда и никому, ни при каких обстоятельствах не отдавал свои игрушки. Ни в детстве, ни став взрослым. Мари была его самой любимой игрушкой, как и сам Том. И вот теперь Билл отдает ее, отдает осознанно, не в истерике, а обдуманно. А что Мари? Том вспомнил про ее ноут — он и дети в песочнице ботанического сада. Если бы она до сих пор ненавидела его, выбрала бы из всей той кучи фотографий именно ту, где он с детьми? Тогда почему сказала няне, что он умер? Сколько вопросов и ни одного ответа.
Огромное многоэтажное белое здание находилось на набережной. За красивой высокой оградой кипела бурная жизнь — народ сновал туда-сюда с разной степенью активности. Том немного растерялся — ну и как он будет искать Мари в этом муравейнике? Пришлось идти к центральному входу.
— Добрый день, — доброжелательно улыбнулся он женщине за длинной стойкой, над которой висел плакат со словом «Информация». — Моя жена Мария Ефимова, — Том взял бумажку со стойки и быстро написал имя и фамилию Мари по-английски, чтобы служащей было удобнее искать, — поступила к вам часа два назад. У нее начались роды. Я хотел бы пройти к ней.
— Откуда поступила?
— Из дома… Я не знаю… Я только прилетел из Европы. — Том вытащил из кармана билет на самолет и паспорт. — Ее телефон не отвечает. Наша домработница сказала, что Мария уехала к вам. Она наблюдалась в вашем центре.
Служащая бросила беглый взгляд на билет, взяла бумажку и что-то начала проверять по электронной базе. Том старался дышать спокойно и не подпрыгивать от нетерпения, хотя очень хотелось. Он просто-таки излучал безмятежность и адекватность, хотя в голове творилось черт знает что, а ноги готовы были сорваться с места в любой момент. Нельзя. Иначе не пустят.
— Да, миссис Ефимова поступала к нам, — через пять вечностей отмерла девушка. — Она находится в родильном отделении. Это четвертый этаж, левое крыло. Вы можете подняться туда или на лифте из центрального холла, или пройдите дальше по коридору до конца. Там лифты не так перегружены, и они привезут вас прямо к родильному отделению.
— Меня пустят к ней?
— Это зависит от решения лечащего врача. Но вообще мы практикуем семейные роды. Так женщины чувствуют себя более комфортно.
Том спокойным шагом отправился в указанном направлении. Но, едва перестав чувствовать взгляд служащей, кинулся бежать к заветным лифтам, которые должны были отвезти его на четвертый этаж в родильное отделение.
Казалось, лифт никогда не доедет до этого дурацкого четвертого этажа! Его бесило всё — медсестра, от которой несло дешевыми духами, мужик, который держался за ручки кресла-каталки, в котором сидела его беременная жена, какой-то гундосый толстый мальчик, жалующийся старой тетке на неудобные туфли, которые его заставили надеть вместо кроссовок. Когда тетка открыла рот и что-то начала выговаривать скрипучим голосом ребенку, Том чуть не взорвался от ненависти. Ему было некомфортно, на него давили стены лифта, он ненавидел людей, от которых за восемь месяцев умудрился отвыкнуть. Когда двери наконец-то открылись, он ломанулся к выходу, грубо расталкивая впереди стоящих людей. Оказавшись «на воле», Том снова попытался взять себя в руки, осмотрелся — холл был оформлен в очень спокойных бежевых тонах, какие-то растения в кадках, кресла, диванчики, фотографии счастливых родителей и малышей, прекрасный вид на Гудзон из больших окон и красивый рояль в углу в окружении кресел. Приемное отделение! Он сорвался с места и уже через секунду очаровательно лыбился очередной тетке за стойкой.
— Моя жена Мария Ефимова у вас. Я могу к ней пройти? Я ее муж. Только что прилетел из Европы, — Том снова ненавязчиво потряс билетом и паспортом перед девушкой. Голова как заговоренная все время поворачивалась в сторону длинного коридора, по которому мужик вез свою беременную жену за вонючей медсестрой. Там Мари. Обрадуется ли она его появлению? Не выгонит ли?
— Я сейчас проверю, — заученно улыбнулась девушка и что-то начала искать по картотеке в компьютере.
Том, сам того не осознавая, потихоньку начал пятиться в сторону коридора. Мари. Он нужен ей. Он хочет держать ее за руку, а потом первым прикоснуться к их дочери. Или сыну… Это не важно. Он хочет первым взять на руки их ребенка. Своего ребенка.
— Миссис Ефимова в восьмом боксе. У нее нет запрета на посещение.
— Благодарю вас, — обрадовался Том.
— По коридору четвертая дверь слева.
Он не сдержался, бросился бежать к заветной двери в заветный бокс.
— Стойте! Стойте! — неслось вслед. — Мужчина, подождите!
Второй.
Четвертый.
Шестой.
Восьмой.
Сердце колотилось, как бешенное. Руки снова задрожали. Ноги стали тяжелыми.
— Подождите! — догнала его девушка. — Если вы хотите присутствовать на родах своей супруги, то должны переодеться. Таковы правила.
— Мне не во что переодеваться, — упавшим голосом признался он.
— Пойдемте, я сейчас вам все выдам. Простите, но все должно быть стерильно. Во время родов женщина очень уязвима, любая инфекция может погубить ее или ребенка.
Она пригласила его в комнатку рядом со вторым боксом.
— Вот, возьмите, — она собирала с полок одноразовую одежду: комплект из брюк, куртки и бахил. — Тщательно вымойте руки, иначе доктора не дадут вам ребенка.
— Это на одежду или вместо? — растерялся Том.
Девушка засмеялась:
— Вы можете снять верхнюю одежду и оставить здесь, я отнесу потом в ваш бокс. Джинсы и футболку можете оставить и на них надеть этот костюм.
Она помогла ему облачиться, застегнула липучки внизу у брюк и на манжетах куртки. Том вымыл руки и теперь стоял, как хирург, держа их перед собой.
— Восьмой бокс, — улыбалась девушка. — Удачи вам.
Дубль два.
Том, боясь потерять или порвать тонкие штаны, быстро семенил к заветному восьмому боксу. Сердце снова принялось стучать в груди так, как будто он решил прыгнуть с небоскреба. На лбу выступили капельки пота. Он остановился, набрал полную грудь воздуха и дотронулся до ручки… Из-за двери раздался какой-то нечеловеческий вопль. Том от неожиданности просел, а потом его словно выстрелили в пространство — он ворвался в палату, намереваясь защищать свою женщину до последнего.
— Дыши, дыши, дыши, — услышал он четкое, и…какой-то громкий звук — торопливое тук-тук-тук-тук-тук. — Дыши.
Вокруг Мари стояло человек восемь. Он даже не сразу увидел ее за этой стеной из врачей и оборудования.
Медработник, скромно стоящий у изголовья, повернулся к нему и глянул вопросительно. Впрочем, даже если бы он сейчас кинулся на Тома с автоматом, Том бы оттолкнул его и продолжил движение вперед. Он, как зачарованный, вцепился взглядом в изможденное лицо любимой. Он видел только ее глаза, наполненные слезами, волосы, прилипшие к мокрой шее, каплю, стекающую по виску. Она зажмурилась, как-то собралась вся. Плечи, голова… Протянутая к нему рука… Он схватил ее ладонь. Она судорожно сжала пальцы, обнимая его за руку. Снова сдавленный крик-мычание, прошивший его насквозь как разряд молнии. Кисти стало нестерпимо больно.
— Молодец, молодец, молодец! Еще немного! Ну! Хорошо! Ай, молодец! Ах, какая молодец!
Окружающие расслабились, заулыбались и даже захлопали. Том вдруг понял, что его только что укусили за руку. Мысль мелькнула и пропала, потому что в следующее мгновение громкий требовательный крик известил всех о том, что человек родился!
— Папа, разрежьте пуповину, — протянули ему ножницы и маленький, страшненький, черненький комок не понятно чего в сиреневом полотенце.
