Зося повернула к Владимиру сумрачное лицо с потерявшими яркость крапинками веснушек.
- Я рассказала, чтобы вы знали, почему она такая, чтобы невзначай не разбередили рану. А вообще-то она разговоров лишних не любит: за войну, помогая мужу, разучилась говорить попусту.
Владимир снова засомневался:
- Боюсь, что мы напрасно идём.
Зося успокоила:
- Ничего не напрасно. Дому нужен мужчина. Мы даже говорили об этом с тётей. Вот увидите: она согласится.
Впервые Владимиру помогали бескорыстно и даже навязчиво, так настойчиво, что отказаться невозможно, впрочем, и отказываться-то не хотелось. Он только не мог никак приноровиться к своей решительной рыжей благодетельнице, неожиданно зачем-то взявшей его под опёку, даже не интересуясь, нужна ли она ему и терпима ли, убеждённая, что нужна, будто не он старше и опытнее, а она. Её воля давила, причины благодеяния не ясны, и от этого Владимир начинал чувствовать внутреннюю неуютность и желание противиться и, в то же время, подчиняясь наперекор себе, испытывал необъяснимое, неподвластное уму приятное удовлетворение, как от задержавшихся во времени забот старшей сестры или матери. Чем ей ответить? Благодарить словами он не мог и не хотел, боялся, что не хватит недостаточно накопленного багажа русского лексикона, и он завязнет, затухнет в фальши обычных липких приторно-льстивых дежурных фраз. Хорошо бы отплатить услугой за услугу, как принято у них, немцев. Правда, пока не за что, но верилось, глядя на решимость Зоси, что будет за что. Он даже разозлился за своё бессилие, за тянущий душу неоплаченный долг, за то, что вынужден считать девушку ровней себе, за то, что немного боится спутницы, не находя обычного лёгкого контакта между парнем и девушкой. Похоже, что ей это ни к чему, а он, как ни странно, вообще не испытывал какого-либо притяжения. То ли сказывалась неудача с Марленом, то ли не было искры между ними, и сердца работали порознь, каждый в своём ритме. В этом Владимир винил себя.
Вышли на дорогу к городу. Чтобы хоть как-то выразить свою благодарность, разрядиться, он спросил, надеясь, что вопрос ей будет приятен:
- Вы часто будете приходить к нам?
Он не сказал «ко мне», но оба разом подумали об этом: он с подсознанием, что визиты не будут обременительными, а она – с благодарностью за первое с его стороны внимание к ней.
- А вы хотите?
Контрвопрос оказался в лоб, увильнуть не удалось. Надо что-то отвечать. Умеют же женщины отвечать на обычные вопросы своими неприятными вопросами!
- Мы вместе с тётей будем всегда вам рады, - ушёл в ответе, как и в вопросе, от личного отношения к ней.
- Только вместе с тётей? – лукаво настаивала спутница. Она была ещё очень молода и неопытна, не знала, что часто правда хуже лжи, что жизнь вся состоит из компромиссов, а не окрашена в чёрно-белые полосы, хотя чувствовалось, что по характеру она сторонница последнего цвета. Хорошо, что за поворотом показалась попутная машина, и Владимир смог уклониться от неприятного для обоих серого ответа.
- 7 –
Завывая и чихая от старости и натуги, гремя разболтанными деревянными неокрашенными бортами, подкатила полуторка, скрипя и елозя по песчаной колее, затормозила недалеко от Зоси, вышедшей с поднятой рукой на середину дороги. Из открытого окна кабины высунулся белобрысый парень со взлохмаченными, давно не стриженными и не чесаными, волосами, с самокруткой в углу широкого рта с запёкшимися, пятнами почерневшими, губами, с очень загорелым, даже выгоревшим до светло-матовых пятен, лицом, на котором остались хорошо различимыми только яркие коричневые краски живых, не тронутых солнцем, глаз под жёлто-пегими остатками бровей. Одет он был в давно выцветшую и небрежно залатанную гимнастёрку с оторванными пуговицами на жёваных, чёрных от грязи, воротнике и карманах, с закатанными рукавами в тёмных пятнах пота, стираемого с лица.
- Ну, чё ты выставилась посередь дороги, рыжая?
Баритональный голос шофёра был сиплым, вероятно, от чрезмерного курева и пыли, а тихим и спокойным, очевидно, от непроходимой усталости и притуплённости интереса к окружающему, от задушившей обыденности. Встреча на дороге для него была развлечением, первым в череде ожидаемых от поездки в город, что счастливо отвлекало от монотонной каторжной летней работы.
- Даванул бы невзначай – попортил бы портрет, лейтенант зараз бросил бы. Не видишь, везу котлеты для трудящегося народа?
В кузове машины, привязанные к жидким ограждающим жердям, стояли две понурые тощие и грязные коровёнки, не выказывающие никакого отношения к своей котлетной судьбе. По их виду было понятно, что им давно уже всё равно. Вряд ли из их тощих туш получатся котлеты, скорее – собачьи рагу.
- Их нельзя мотать-болтать: разволнуются, потеряют вес, придётся от тебя добавлять. Не испортить бы только котлеты рыжиной.
Он, сощурившись одним глазом от едкого дыма, слегка улыбался свободным краем губ, радуясь и своей плоской усталой остроте, и возможности покуражиться над потенциальными пассажирами, поманежить их, показывая, что они в его власти, стерпят всё, что он скажет, и значит, можно расслабиться, не особенно выбирать слова и выражения. Притягивал взгляд косой широкий бледный шрам, пересекающий загорелый лоб с редкими морщинами, затянутый тонкой гладкой перламутровой кожей, которая никогда не поддаётся загару, почти напрочь лишённая жировой основы.
- Как ты думаешь: станут работяги есть рыжие котлеты? – не унимался водитель, тщетно ожидая адекватной реакции. Но Зося молчала, терпеливо снося такие же тощие, как и его коровы, остроты возчика. Всё это не важно, второстепенно, не стоит внимания.
Смирившись с провалом неудавшегося розыгрыша и уже злясь, шофёр отрывисто спросил об очевидном:
- В город нацелились?
- Да, - спокойно ответила Зося, будто и не было обидной для неё подначки, будто разговор только начался. – Подвезёте?
Водитель ещё шире растянул рот к уху, противоположному от дымящегося потрескивающего и слюнявого окурка, и тягуче, наслаждаясь, наконец, своей властью, ответил, мстя за неудавшийся розыгрыш:
- Ага! Сейчас подвезу! Разогнался!
Он многозначительно помолчал, потом объяснил своё будто бы негативное отношение к ожиданной просьбе:
- А как ваши догонят да по шее накостыляют? Тебе до лампочки? Небось, из деревни-то тишком убёгли? А, лейтенант? Умыкнул красотку и таишься! Тебя ж везде достанут: она ж демаскирует – вся наличность в реперах. Бабка моя гуторила: рыжие беду и счастье носят поровну, только что кому достанется, никто не знает, кроме чёрта. Учти: у бога такие на учёте не состоят.
Он явно отдыхал с ними. Порой казалась видимой пелена усталости, спадавшая с перетружденных рук и плеч. Лицу возвращалась живость общительного и совсем ещё молодого парня.
- Никто никого не умыкнул, и никуда мы тайком не бежим, - серьёзно возразила Зося, не принимая игры.
Её нельзя было вывести из равновесия ничем, нельзя было сбить с цели. Она твёрдо знала одно: им надо в город. Всё, что этому сопутствовало, мало трогало. В молодом характере ещё не пообтесались жизнью максималистские углы, а в биополе совсем отсутствовали широкие уровни сентиментальности, чувства были чётко разграничены и разделены без всяких переходов настроения. Она терпеливо, как младшему, объясняла:
- Володя был в гостях у друга и возвращается в город, где будет работать. А я еду с ним, чтобы устроить жить у тёти.
Так и не успевший сказать в своё оправдание ни слова Владимир на молчаливый вопросительный взгляд шофёра только развёл руками, мол, всё сказано.
- Ладно, знакомые, садитесь в кабину, - разрешил, наконец, парень.
- Я – у окна, - непоколебимо уведомила Зося.
- Да садись ты рядом, не боись, - с досадой сказал шофёр, - я уже с ярмом. Вот и опять же моя бабка говаривала: рыжие – жаркие, а ты, я гляжу, поперёк бабкиного опыта – сосулька. - Ещё раз насмешливо предложил: - Садись рядом – будешь меня охлаждать, от сна караулить на жаре. Лёг поздно, подняли рано, задрёмываю на ходу.
- А я никогда никого и ничего не боюсь, - отпарировала кремень-Зося, никак не желающая смягчиться. – Просто я люблю ветер и воздух.
Водитель раздумчиво перевёл взгляд с неё на Владимира.
- Ну, лейтенант! Если тебя когда угораздит выйти за неё замуж, мне тебя жаль!
- Замуж выходят девушки, - Зося была неумолима. – Женатым тем более надо об этом знать.
- Нет, жениться на тебе невозможно, можно только выйти замуж и терпеть бабу-мужа.
Не смущаясь, уверенная в себе девушка всё же оставила последнее слово за собой:
- Я предпочитаю равные браки. – И как об очевидном, добавила спокойно: - У нас с Володей, если случится, то будет так.
Парень нервно-восхищённо хохотнул и ещё раз оценивающе посмотрел на вырастающую укротительницу будущих мужей и смущённого Владимира, который не находил, что сказать, чтобы не обидеть и девушку, которая даёт ему кров и, как ему казалось, просто дурачится над шофёром, а потому не воспринимал всерьёз её последних слов, и водителя грузовика не рассердить, услугой которого они хотят воспользоваться. А тот, отчаявшись пробить броню Зоси и вывести лейтенанта из нейтралитета, сердито махнул рукой из кабины и стал удобно устраиваться за рулём.
