Денис Горелов. Родина или смерть. Михалков и демоны. — “Русская жизнь”, 2009, № 7 (46).
Каждый гореловский фельетон (рубрика “Художество”) — а этот посвящен Никите Михалкову — суть художественный этюд, всегда на грани фола, всегда смешной и убийственно беспощадный. В свое время так же беспощаден был и Чуковский, так что не зря автор “Санина” г-н Арцыбашев вызывал его на дуэль.
Евгений Гусятинский, Саша Денисова. Как снимать войну. — “Русский репортер”, 2009, № 16 (095).
О трех еще живых фронтовых фотокорреспондентах — Борисе Соколове, Малике Каюмове и таллинце Семене Школьникове.
“ — После войны вам когда-нибудь хотелось снова снимать войну?
— Мне лично не очень. Я видел столько трагедий, особенно у партизан. Когда приезжал в Москву, раздавал тушенку и хлеб механикам, которые мне камеры чинили. Видел, как люди голодают. Помню, приехал в Москву, иду с вокзала пешком, вдруг вижу: пиво продают и длиннющая очередь стоит. И мне почему-то захотелось пива, хотя я его не особенно люблю. Подхожу, говорю, мол, только с фронта. Как же эти ребята на меня набросились! „С фронта? Тебя на фронте кормят, а нам 300 грамм хлеба дают!”
И мне так стыдно стало, что я повернулся, еле слышно сказал „извините” и ушел. Вдруг один парень меня догоняет и говорит: „Слушай, пойдем, ребята решили, что надо дать тебе пива”. А я ему: „Скажите спасибо ребятам. Я уже не хочу”” (Семен Школьников).
Александр Вирпша. Образ Польши и образ литературы. — “Новая Польша”, Варшава, 2009, № 3.
О выдающемся, если не сказать великом литературном критике Яне Блонском (1931 — 2009), авторе книг “Смена караула”, “Выступление в поход”, “Роман с текстом” и др. Сквозь все его работы проходит тема мифологического сознания, польской идентичности в литературе — в разные эпохи и времена. Ему принадлежит расхожий термин “эмиграция воображения”, люди, слышавшие его лекции, рассказывали, что Блонский говорил о литературе лучше, чем она делала это сама. На рубеже 1970 — 1980-х критик на некоторое время замолчал: “Имеет ли смысл быть критиком, если литературный быт отдает фальшью — интеллектуально и психологически?”
После 1990 года Блонский уже не печатался: прогрессировала болезнь Альцгеймера. “Хочется верить, — пишет Вирпша, — что он ушел не бесследно, что традиция литературоведения, не ограничивающаяся „исследованием ножек членистоногих” (по определению Галчинского), найдет последователей”.
Игорь Золотусский. Апология Гоголя . Беседовал Виталий Каплан. — “Фома”, 2009, № 4 <http://www.fomacenter.ru> .
“ — Чего чаще всего не понимают, не берут в расчет люди, которые сегодня высказываются о творчестве Гоголя и о его жизни?
— Насколько я знаю, нынешние споры сводятся к тому, был ли Гоголь мистиком или нет. Споры эти „модны”, но совершенно неосновательны. Человек, верующий в Бога, не может быть мистиком: для него всем в мире ведает Бог. А Бог — не мистик. Он — источник благодати. Мистическое и божественное несоединимы. Между прочим, в „Полном Православном богословском энциклопедическом словаре” нет ни слова „мистика”, ни слова „мистический”.
Гоголь был верующий в лоне Церкви христианин, и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям. В них есть колдуны, чёрт, но это герои сказки. А чёрт у него часто фигура пародийная, комическая. Гоголь в шутку говорил, что всю жизнь преследует чёрта и хочет загнать его в угол. Конечно, он верил в то, что Богу противостоит дьявольское начало, но это не мистика, а духовный реализм. В отличие от сказочной нечистой силы из „Вечеров на хуторе”, во втором томе „Мёртвых душ” выведен дьявол без рогов и хвоста. Это дьявол современный, который „уже без маски выступил в мир”. Я имею в виду юрисконсульта, весьма цивильного на вид человека, но который страшнее любой нечистой силы. Устраивая в губернии великую путаницу (с помощью коловращения анонимных бумаг), он превращает мало-мальски существовавший порядок в хаос”.
Сергей Калашников. Изборник. — Литературно-публицистический альманах “Раритет”, Волгоград, 2008.
“Думается, Бродский недолюбливал Тютчева не из-за чрезмерных верноподданнических чувств последнего. Дело в метафизике, т. е. в этой самой Урании. Для Бродского Тютчев плохой метафизик, метафизик наполовину. Слишком ощутимо небрежение Тютчева конечным и чрезмерно увлечение бесконечным, ведь „в целом все конечное наводит на мысль о бесконечности гораздо чаще, чем наоборот”. Тютчев начинает с середины пути, отсекая самое любопытное: превращение вещи в ее чертеж. Дайте Тютчеву стрекозу — и он оставит от нее одни крылья. Но ведь есть „Итальянская villa”, „Она сидела на полу…”. Бродский же — как бы это сказать?.. — это такая, что ли, библейская ревность…”
Тимур Кибиров. Плакать, гневаться и смеяться. Беседовал Андрей Кульба. — “Нескучный сад”, 2009, № 4 <www.nsad.ru>.
“— Как возник замысел этой последней книги — со стихами о Христе?
— В моих стихах христианство всегда присутствовало — как некая точка отсчета, ориентир, планка. Например, нелепость, ужас, смехотворность советской жизни должны проявляться на фоне какой-то нормы; этой нормой для меня всегда было христианство. Эта книжка — „дайджест” всего, что я написал. Одно стихотворение там 1986 года. Кроме всего прочего (хотя это двадцатая по степени важности цель), мне хотелось сказать: всё, хватит, я никакой не „современный автор”, я совершенно дремучий моралист! И был им всегда. Вот, пожалуйста, смотрите: и в 1986 году я писал то же самое и считаю, что это правильно. Может, я это даже с излишней запальчивостью доказываю. Мы живем в культуре настолько сумасшедшей, что кто-то может углядеть в этом эпатажный жест.
Мне хотелось показать, что о Христе можно говорить, не впадая ни в кощунство, ни в такое елейное стилизаторство, которое делает бессмысленным высказывание, потому что пролетает мимо ушей. Я попытался то, что люблю, выразить так, чтобы люди, как и я, не укорененные в церковной традиции, а может, вообще не связанные с христианством, что-то поняли. Почувствовали, что это живое и самое важное, что есть.
— А почему „потешки”? Чтобы не отпугнуть фундаментализмом?
— Это имеются в виду такие, знаете, детские книжки, русские народные потешки, где там: „Ваня-Ваня, простота, купил лошадь без хвоста”. Меня давно увлекает эта игра с совсем детскими формами высказывания, по которым, по-моему, все тоскуют: по простоте, по детской незамысловатости. Кроме того, я последние годы пытаюсь английскую поэзию читать в подлиннике и, когда уже начал писать эту книгу, открыл, что была в ХХ веке удивительная английская писательница Дороти Сэйерс. Ее у нас в основном знают как автора чудесных детективов; но она и переводчик „Божественной комедии”. А в юности написала две книги стихов, одна из них — „Христианские песни и сказки”, из нее я взял эпиграф для своей книжки. В России Сэйерс выходила в чудесном переводе Натальи Леонидовны Трауберг, есть очень неплохой сборник, правда, его трудно достать. Там несколько ее эссе, на мой взгляд блистательных, пьеса, где среди действующих лиц — ангелы, и замечательные радиопьесы по Евангелию. Поразительно то, что в сороковых годах прошлого века на радио еще возможны были такие пьесы; сейчас это, что называется, дико и помыслить, как говорил Солженицын. И с каким тактом и одновременно с какой смелостью она излагала евангельские сюжеты! На мой взгляд, образцово”.
Большое интервью Кибирова (разговор о школе и чтении) вышло и в газете “Литература” (Издательский дом “1 сентября”): “Да, семейное чтение ничем не заменишь. А школа должна давать знания, уверен, даже насильно… в учении есть принуждение” (беседовал Сергей Дмитренко ).
Денис Колчин. Мы тоже долетим… — Альманах “Илья”, 2008, выпуск седьмой <http://ilyadom.russ.ru>.
Среди стихотворений уральского поэта (р. 1984) есть и такой “старомодный” этюд: “Пушкин, Есенин, Сопровский, / Лермонтов, Блок, Башлачёв… / Каждый — земная полоска, / Точный неправильный шов, / Каждый — явление звука, / Главный непознанный шок, / Вечная жизни порука, / Дёрнувший к небу вершок!” “Старомодность” тут, возможно, в том, что молодой человек выкладывает, как это не раз уж бывало с многими молодыми пиитами, свой “жизненно необходимый” список из “громких” имен; дерзновение такого “выкладывания”, да еще и с какими-либо оценками, либо — (пока еще) провинциальность, либо — невероятная ответственность. На мой взгляд, тут все более чем точно, Колчин попал в самое яблочко. Эти молодые стихи должны быть оценены теми, кто понимает, каким образом имена Сопровского и Башлачева оказались в этом ряду.
