Проводив Юсу, я купила себе кое-что на ужин в супермаркете на цокольном этаже «Кэррот-Тауэр» и отправилась домой. Если верить врачам, до родов оставалось всего две недели, и живот у меня был уже такой огромный, что, казалось, больше некуда. Но Юса говорила, что напоследок, за несколько дней до родов, он должен вырасти еще. Я погладила его, раскрыла зонтик от солнца и не спеша, стараясь по возможности держаться в тени, зашагала по улице в сторону дома.
Только я вошла в квартиру, включила кондиционер и достала из холодильника ячменный чай, как раздался телефонный звонок. Звонила Мидорико. В последнее время и Макико, и Мидорико часто писали и звонили мне, спрашивали о самочувствии, всего ли мне хватает и нет ли каких-нибудь проблем. Макико предваряла свои рассуждения о родах тем, что у нее это было больше двадцати лет назад и она уже все забыла, но потом начинала вспоминать, и непременно оказывалось, что ей есть что рассказать. В конце она каждый раз подчеркивала, что схватки — это, конечно, адская боль, но разные люди ощущают ее по-разному, пока не попробуешь, не узнаешь, так что особо волноваться не стоит. Мидорико, которая с апреля училась в магистратуре, обещала приезжать ко мне на подмогу попеременно с Макико, пока не начнется новый семестр [24]. Судя по всему, племянница немного нервничала, оттого что ей придется больше двух недель провести в непривычном для нее Токио, да еще и в одном доме с новорожденным, но в то же время чувствовалось, что эта мысль ее увлекает.
— Привет, Нацу, как ты? — жизнерадостно осведомилась Мидорико.
— Спасибо. Все, как и вчера, никаких изменений.
— Живот не болит?
— Нет, — засмеялась я. — Но малыш постоянно двигается. Ты же знаешь, есть такое место, шейка матки? Вот он туда со всей силы толкается… Наверное, головкой. В такие моменты, конечно, очень больно, аж дыхание перехватывает. А больше ничего особо не болит. Только по ночам ужасно ноги сводит.
— Ого… — поразилась Мидорико. — Икры сводит судорогой, да? Но как ты их разминаешь с таким животом?
— Да вот никак. Если уж свело, приходится ждать, пока само не пройдет.
— Какой ужас! А недержание как, по-прежнему?
— Вроде прекратилось, — сказала я. — Белок и мочевая кислота тоже в норме. Вчера на осмотре сказали, есть небольшие отеки, но в остальном норма. Пока, видимо, все идет как надо.
— Супер! — засмеялась Мидорико, и я вслед за ней.
Немного помолчав, племянница спросила:
— Слушай, а каково это, когда у тебя в животе ребенок? Какие ощущения?
— Ощущения странные, — честно ответила я. — Ты же знаешь, токсикоза у меня не было, поэтому я по-настоящему осознала, что он у меня внутри, только когда уже живот стал расти. Но и в этом тоже поначалу не было ничего особенного — как будто просто толстеешь. Конечно, становится тяжелее двигаться и вообще происходят всякие изменения…
— Понятно.
— Знаешь, это как будто бы все еще твое тело, но…
— Но?
— Ощущения притупляются, ты словно внутри большой ростовой куклы. Поначалу это как-то мешало, да и утомляло. Но сейчас мне так спокойно, я даже перестала чувствовать, что со мной что-то не так.
— Ух ты!
— Но иногда как увижу в ванной свой живот в зеркале, так и приду в себя. Начинаю беспокоиться, реально ли это вообще, сумею ли я вытолкнуть такого огромного!
— Ну да.
— Впрочем, такое бывает редко. Я сейчас вообще почти не думаю о будущем. Как бы так сказать… я не могу собрать свои мысли воедино. Они просто расползаются, как клубок лапши в горячей воде.
— Угу.
— Знаешь, меня давно интересует одна вещь, — сказала я. — Наверное, когда человеку восемьдесят пять или, там, девяносто, он в принципе понимает, что через пять-десять лет его, скорее всего, уже не будет. То есть он осознает, что умрет и что это произойдет в не таком уж далеком будущем. Вот интересно, как воспринимают смерть люди, дожившие до такого возраста, когда не решаешься загадывать что-то даже на год? Как они относятся к тому, что умрут не когда-нибудь в будущем, а совсем скоро?
— Хм…
— Им страшно? Они нервничают? Старики обычно выглядят такими спокойными, но мне всегда было интересно, что творится у них внутри.
— Угу.
— И вот теперь мне самой скоро рожать, а роды — это ведь тоже определенный риск умереть. Конечно, сейчас медицина сильно продвинулась, и в какой-то степени я чувствую себя в безопасности, но что, если я, например, потеряю много крови? Во время родов всякое бывает. Так что я окажусь куда ближе к смерти, чем когда-либо.
— Угу.
— Но, представляешь, я совершенно об этом не переживаю. Сколько бы я ни пыталась задуматься о будущем, о том, как все произойдет, о возможной смерти и так далее, у меня ничего не получается. Я как будто завернута в толстое, мягкое ватное одеяло и за его пределами ничего не вижу.
Мидорико сочувственно промычала в трубку.
— Это фантастика! Можно ни о чем не думать. Иногда мне кажется, что, когда люди сталкиваются с реальной перспективой смерти, у них в голове выделяется какое-то особое вещество с таким вот эффектом. Может быть, дедушки и бабушки, которым лет под восемьдесят пять или девяносто, все время чувствуют себя так, как я сейчас. Вот какие мысли мне приходят в голову. Правда, и они тоже потом куда-то проваливаются.
— Ничего ты не умрешь, — сказала Мидорико, — но мне кажется, я понимаю, о чем ты.
— Удивительно, правда? — рассмеялась я. — Мне теперь вообще ничего не страшно.
Подошла к концу последняя неделя июля, начался август. Я просыпалась по много раз за ночь, и по утрам голова была как в тумане. Днем я тоже по большей части лежала с закрытыми глазами, то и дело проваливаясь в легкую дрему. Полуденное солнце превращало кремовые занавески в белые и разливалось на ковре ярким пятном. Лежа на кресле-мешке, я протянула туда руку и то сжимала, то разжимала пальцы. Кондиционер был включен, но в комнате все равно делалось все жарче, по спине и подмышкам лился пот. Казалось, что с каждым моим морганием лето раздувается все больше.
Вдруг я почувствовала ни на что не похожую тянущую боль. Я с силой обхватила живот руками, и боль тотчас отступила. Но вскоре изнутри волнами стало подниматься что-то иное. Волны нарастали, становясь отчетливо болезненными. До предполагаемого врачами срока оставалась еще неделя. Рановато, пожалуй, а впрочем, все возможно. Едва я так подумала, как меня снова бросило в пот, а сердце заколотилось. Я столько наслушалась и от врачей, и от Юсы, и от Макико, хоть она и забыла уже большую часть подробностей; я проштудировала столько справочников и сайтов о беременности и родах… И все равно я не понимала, рожаю я или нет и как это вообще распознать.
Когда боль немного стихла, я медленно встала и отправилась на кухню. Налила себе ячменного чая и залпом выпила. За один миг осознания у меня так пересохло во рту, что щеки прилипли к зубам. Интервал, вспомнила я. Я читала: если почувствуете необычную боль, засекайте интервал между приступами. Чтобы легче было встать, если понадобится, в этот раз я отказалась от кресла-мешка, села на стул и пристально уставилась на часы. Они показывали ровно три. Тело снова пронзила боль. Засекая время, я выяснила, что приступы происходят через каждые двадцать минут. Вне себя от волнения, я пыталась вспомнить, что следует делать дальше, но мозг и глаза мне словно обложили ватой, и казалось, что все это происходит не со мной.
Превозмогая боль, приходящую снова и снова, я отправила Макико и Мидорико сообщение в Line: «Кажется, у меня схватки, потом еще напишу». Юсе я тоже послала сообщение. Потом достала сумки для роддома — дорожную и шопер — проверила, что там лежит кошелек и записная книжка матери и ребенка, и позвонила в клинику. Мне бодро ответили, что в моем случае можно еще немного понаблюдать процесс самой, а можно уже и выезжать к ним. Я ответила, что добираться мне придется в одиночку, так что лучше я поеду прямо сейчас, не дожидаясь, пока боль усилится.
