— Как умилительно, — фыркает Мурад, уходя к себе. — Можешь разглагольствовать дальше.
Я остаюсь в гостиной, уткнувшись носом в книгу. Мне не хочется говорить отцу, что он ошибается. Фара Арджани с первого этажа-правнучка покойного мистера Ардж, того, кто когда-то враждовал с дедушкиным отцом. На прошлой неделе мы с ней оказались вдвоем в лифте. Мы с ней смеялись, я поддразнил ее, она меня толкнула, я толкнул ее — и скоро мы оказались в объятиях друг друга, прижимаясь и целуясь. Я схватил ее за грудь и, если бы не открылась дверца лифта, она дала бы мне залезть рукой под ее футболку.
Мама пытается урезонить отца:
— То, что Мурад делает, — это совершенно естественно. Через неделю ему исполняется восемнадцать, девятнадцатый год пойдет. Сколько можно относиться к нему как к мальчику?
— Пока не будет вести себя как мужчина. Пока не поймет свои обязанности в качестве парса.
Мама стискивает руки и смотрит на горку со святынями, на мигающий огонек пластмассового афаргана, будто ожидая божественного вмешательства.
— Мне хорошая мысль пришла в голову, Йездаа. Относительно твоего друга-писца.
— Что за мысль?
— Вам с Мурадом трудно спокойно разговаривать. Он говорит глупости, ты сердишься, начинается ссора.
— Моя ли в этом вина?
— Нет, конечно, нет. Но почему бы тебе не написать Мураду хорошее длинное письмо? Все объяснить логически? Наш сын разумный человек, а ты всегда говоришь, что у наших религиозных законов есть научная основа, — вот и покажи это ему. И можешь попросить своего друга помочь тебе написать его, раз он профессионал.
— Ты спятила? — Отец глубоко оскорблен. — Во — первых, с той, старой жизнью покончено, я не хочу восстанавливать контакты с Виласом. Во-вторых, он писал письма для неграмотных. Для чернорабочих, которые понятия не имеют, что такое «а», «б», «в» или «ка», «кха», «га». Вилас тебе не Шекспир, способный сочинить письмо, которое растопит ледяное сердце твоего сына. И в-третьих, если отец не может говорить с сыном глаза в глаза, а вынужден писать письма, то он может вообще забыть, что у него есть сын.
Мама вздрагивает и снова смотрит на молитвенную горку.
Дядя Джал, стараясь держаться подальше от большого скандала, занялся разборкой шкафов в пустующей комнате. Он отбирает вещи для благотворительной акции, организованной Дейзи и Бомбейским симфоническим оркестром. Он входит в гостиную с полными руками, он хочет показать нам, что отобрал для пожертвований, а я догадываюсь, что это отвлекающая тактика, которую он придумал.
Но он так и трепещет от эмоций, предъявляя нам небольшую шкатулку.
— Смотрите, что я нашел!
Мы окружаем его.
В шкатулке лежат две пары запонок и две булавки для галстука. И записка: «Для Мурада и Джехангира, свадебные подарки».
— Почерк Куми! — ахает мама.
— Ее, — подтверждает дядя Джал. — Вы же знаете, какой она была методичной. А булавки — они принадлежали нашему отцу, Палонджи. Видимо, Куми решила сохранить их для мальчиков.
Мамины глаза полны слез, она быстро вытирает их платком. Меня шкатулка тети Куми сбивает с толку. Мне грустно. Что я теперь должен думать? Она так редко давала нам с Мурадом почувствовать, что мы что-то значим для нее.
— Спрячь в надежное место, Джал, — говорит мой отец. — Мы исполним желание Куми, когда наступит счастливый день. Что ты еще нашел?
Дядя Джал показывает стопку картинок, обнаружившихся в одном из шкафов. Саи Баба, Пресвятая Дева, сцена распятия, Хаджи Маланг, несколько изображений Заратустры, Богородица из Фатимы, Будда.
— Откуда они взялись? — спрашивает отец.
— Я их с детства помню, — говорит Джал, — они были развешаны по всему дому. Ты же знаешь, в те времена у парсов было принято держать символы всех религий. Папа снял их после смерти мамы и Люси.
Отец перебирает картинки — одни в рамках, другие без, пожелтевшие, с заворачивающимися краями. На некоторых стоят даты с обратной стороны, самая старая помечена 1869 годом.
— Кстати, — говорит Джал, — о портретах. — Он имеет в виду мрачные портреты дедушкиных предков, которые висят в длинном коридоре. — Я не испытываю особой привязанности к этим угрюмым лицам, — шутливо продолжает он. — Если ты хочешь использовать рамы для чего-то другого, я не возражаю.
— Нет, — отвечает отец, — это старейшины и преуспевшие члены нашей общины, ее опора. Если бы сегодня среди нас было побольше таких людей, община парсов не оказалась бы в столь угрожающем положении. Они должны остаться как источник вдохновения для всех нас. Особенно для молодых.
— А святые картинки?
Отец просит время на размышление.
Через две недели у нас отмечается восемнадцатилетие Мурада, и мама планирует нечто особое. Мама предлагает пригласить на чай, скажем, с пяти до семи, человек десять друзей Мурада по колледжу. А торжественный обед ограничить восемью персонами: наша семья и трое друзей Мурада-отец не любит больших сборищ.
— Только смотри, чтобы эта девица не оказалась в числе троих, — говорит отец, услышав о мамином плане.
— Анджали обязательно будет, — немедленно откликается Мурад. — Она остается к обеду.
И начинается сражение.
Отец прибегает к тактике, которую освоил на собраниях и в дискуссиях своих религиозных обществ: цитирует Священное Писание, цитирует комментарии верховных священнослужителей. Я столько раз слышал эти цитаты, что знаю их наизусть.
— Ты делаешься все фанатичней и фанатичней, — отмечает Мурад. — Я не понимаю. Отчего ты так меняешься, отец?
— Поймешь, когда станешь старше. Это духовная эволюция. Ты тоже достигнешь фазы в своей жизни, когда у тебя появится жажда духовности.
На Мурада это не производит впечатления. Он полагает, что Лиге ортодоксальных парсов надо бы изобрести детектор чистоты по образцу детекторов металла в аэропортах, чтобы пищал при проходе оскверненного человека.
— Ты считаешь, что вопрос чистоты, жизни и смерти нашей общины — это тема для шуток?
— Я считаю, что фанатизм, безусловно, заслуживает осмеяния.
— Не играй словами. Современная манера — клеить ярлыки тем, с кем ты не согласен.
— Что ты имеешь против моей приятельницы?
— Мы это уже обсуждали. Я знаю, к чему ведет твоя дружба с этой девушкой, и не потерплю этого в моем доме. Меня стошнит, если она придет на обед. Меня просто вырвет на стол, я тебя предупреждаю.
Мурад сообщает отцу, что его тошнит от отцовских идей, так что вдвоем они вполне могут заблевать весь день рождения.
— Прекрати, Мурад! — кричит мама. — Не смей говорить гадости!
— Это он начал. Пользуется религией как оружием. Тебе известно, что помешательство на чистоте плодит психов в нашей общине? Никогда не приму этих безумных идей!
— Бесстыжий мерзавец! Отца психом называешь! Ну все, я ухожу, уйду в храм огня, видеть его больше не могу!
— Почему бы тебе палатку не поставить в главном зале? И жить в ней — ты столько времени проводишь в этом храме!
— Ты слышишь? Твой сын хочет меня из дома выгнать!
— Это просто неумная шутка, Йездаа. Правда, Мурад?
— Да нет, я серьезно. Схожу в «Приятную виллу» и попрошу у тети Вили ее скатерть Для папы.
— Вили так помогла нам, а мы даже не отблагодарили ее как следует, — горестно вспоминает мама, — даже о переезде сообщили в последнюю минуту. Мне просто стыдно!
— Это ей должно быть стыдно, — говорит отец с неожиданным ожесточением, — она соблазнила меня лотереей, заставила играть, а я никогда в жизни этого не делал!
Тут даже мамино терпение лопается. Ни слова не говоря, она уходит из гостиной.
По зороастрийскому календарю, согласно которому мы молимся и совершаем религиозные обряды, родж Мурада приходится на четыре дня раньше его дня рождения. На родж мама заказала сладости в «Парси дайри фарм». Сунниту, которая по утрам приходит убирать у нас, послали за цветами для торунов- их полагается вешать на двери. Мама готовит к завтраку раво с кардамоном, мускатным орехом, корицей и большим количеством изюма и миндаля. В это утро кухня просто благоухает.
— Почему ты дважды отмечаешь его день рождения? — спрашивает отец.
— Потому, что это восемнадцатилетие, сам знаешь.
— Два празднования для парня, который и одного-то не заслуживает, — сердито говорит отец.
Мама отвечает неодобрительным взглядом.
Когда я прихожу из школы, мама просит, чтобы я отнес сладости в дом напротив: одну коробку доктору Фиттеру, другую инспектору Масалавале.
Я пытаюсь отбиться: я их почти не знаю, лучше бы она поручила Сунните утром отнести эти миттхаи. Я, конечно, знаю их по именам, и знаю, что они нам помогали после того, что случилось с тетей Куми. Я слышал рассказы о помощи, оказанной доктором и отцом инспектора нашему дедушке, когда погибли Люси и наша бабушка.
