Вот примерно как это выглядело.
«Уважаемый Андрей Александрович! – быстро строчил я. – В настоящее время я заканчиваю прохождение службы. Увольняюсь в запас с такого-то числа такого-то года. Здоровье у меня ни к черту не годится. В последнее время сильно обострилась болезнь печени, болезнь почек, ишемическая болезнь сердца, радикулит...»
– Стой! Стой! – в сильнейшем волнении закричал дядя Матвей. – Ты куда так зачастил, писака хренов? Не надо все подряд перечислять! Не надо! Надо одну, но расписать подробно. И потом, что за стиль: «ни к черту не годится». У нас, у военных, так не положено. Зачеркивай и пиши все сначала.
«Уважаемый Андрей Александрович! – писал я раздумчиво и бережно выводя буквы. – В настоящее время я живу хорошо, заканчиваю прохождение службы. Тридцать лет я отдал родной Советской Армии. Служба без сна и без отдыха на благо нашего Отечества вконец подорвала мое здоровье. Здоровье стало пошаливать. Например, моя болезнь печени. Я плохо ем, часто меня рвет, тошнит и голова буквально раскалывается на части...»
– Японский городовой! – в сильнейшем волнении закричал дядя Матвей. – Кто тебе сказал, что меня рвет и тошнит? Пиши так: «испытываю сильнейшие боли в области печени». Понял, нет?
– Понял, – хмуро сказал я. – Знаешь что, дядя Матвей, если ты будешь стоять у меня над душой и заглядывать через плечо, у нас с тобой ничего не выйдет. Иди полежи на диване, а я пока тут подумаю.
– Да не хочу я лежать! – сердито сказал дядя Матвей. – Я лучше пойду на кухню водички попью!
– Ну давай-давай... – тихо ответил я, погруженный в творческие раздумья.
Дядя Матвей на цыпочках удалился, а я вздохнул, все зачеркнул и опять попробовал писать. Но что-то никак не складывалось у меня в голове.
Дядя Матвей никак не мог у меня получиться больным и несчастным. Мне для этого чего-то не хватало.
Чего – я никак не мог понять. А время шло.
– Ну что, написал? – заглянул наконец в комнату дядя Матвей.
– Не-а! – честно признался я. – Никак!
– Ладно, писатель! – махнул рукой дядя Матвей. – Отдыхай. Не мучайся.
– Дядя Матвей! – сказал я. – А как же ты мое письмо отдавать будешь? Оно же детским почерком будет написано?
– Галка перепишет! – сказал дядя Матвей. – Это неважно. Другое важно – чтобы складно было!
– Сейчас, подожди, – сказал я и склонился над бумагой.
«Я честно служил, отдавая службе все свои силы. Настала пора расставаться с армией, но я не знаю, что мне делать. Врачи настаивают на теплом климате. Дело в том, что я давно страдаю хронической болезнью почек из-за того, что десять лет назад переохладился на военных учениях (мне пришлось переводить солдат через холодную реку). Боли такие сильные, что я потерял сон и аппетит. Я практически перестал нормально питаться, никакие таблетки не помогают, врачи говорят, что мне необходимы свежие фрукты, клубника и так далее. Дело в том, что в Киеве живут родственники жены, простые деревенские люди. Они очень болеют, мать жены практически парализована, не встает с постели. Надеюсь, что вы, товарищ маршал Советского Союза, по-человечески поймете мою сложную ситуацию. Дело в том, что жена говорит, что все равно уедет жить к матери, даже ценой разлада семейных отношений. А я очень люблю свою Галю, и мне разрывает сердце даже сама мысль, что я ее не увижу долгое время. Да и сердце у меня в последнее время тоже пошаливает...»
Дописав до конца страницы, я отдал весь этот бред дяде Матвею. Пока он читал, я сидел пунцовый как рак. Мне было стыдно из-за своего беззастенчивого вранья.
– Точно! – потрясенно сказал дядя Матвей. – И в речке... точно.... Только это на рыбалке было. И мама Галкина... того... ногами хворает.... Не парализованная, конечно, но ходит плохо. И сердце.... Как выпьешь, сразу прихватывает. И жрать не могу – мысли... Откуда ты все это знаешь? Я же тебе не рассказывал! Лева! – закричал дядя Матвей в радостном возбуждении. – Ты же писатель, сладкий перец! Ты настоящий, на хрен, журналист! У тебя перо вообще золотое! На, вот, держи! Гонорар!
И дядя Матвей вынул из кармана и подарил мне пятьдесят копеек.
Долгое время я их не тратил и не терял. А потом они куда-то делись.
* * *
Вечером дядя Матвей показал мое творение маме.
Мама сначала долго смеялась, а дядя Матвей на нее обижался.
– Ну чего ты ржешь, Марин! – обиженно кричал он. – Завтра Галка перепишет. И я пойду в министерство. Это тебе не шутка! А что? Что?
Но мама продолжала заливаться каким-то, я бы даже сказал, истерическим смехом.
Когда с работы пришел папа, давясь от смеха, она протянула ему мой листок.
– Вот, – сказала мама и почему-то вдруг перестала смеяться. – Лева тут Матвею челобитную написал.
Папа быстро пробежал написанное и с интересом взглянул на меня.
– Раньше этим деньги зарабатывали. Во время войны, – сказал он. – Был у нас во дворе инвалид дядя Петя. К нему все старухи ходили. Ну, не только старухи, – поправился он, – вообще женщины. Он им письма помогал писать. В райисполком, в райком. Или в Совет министров. Всякие просьбы-жалобы. Не думал, что моему сыну придется этим заниматься. – Папа помолчал и добавил: – А так... вполне складно.
* * *
Почему-то я очень на него обиделся. Мне хотелось встать ночью и порвать письмо, чтобы утром дядя Матвей его не нашел.
– Куда оно делось? – будет кричать он и рвать на себе волосы. А я буду молчать – как воды в рот набрал. Но ночью я не встал – боялся разбудить дядю Матвея.
А утром приехала тетя Галя.
Вернее, она приехала не утром, а днем. Потому что прямо с киевского поезда пошла в магазин на улицу Горького и купила дяде Матвею новый костюм. Костюм был модный, в елочку. Но тете Гале показалось, что у него как-то не так пришита подкладка.
– Может, пойти поменять, Марин? – поминутно спрашивала она маму.
– Не знаю я, Галь! – слабо отвечала мама. Ее с утра мутило, как она почему-то подозревала, от вчерашнего копченого леща. Потом она легла на диван и тихо, чтобы никому не мешать, слабо застонала.
– Галь! – позвала она. – Что-то мне не по себе. Может, врача вызвать?
Тетя Галя обернулась, коротко посмотрела и сказала:
– Пройдет, не бойся. Что же делать с подкладкой-то?
– Да отстань ты, в конце концов, со своей подкладкой! – сердито сказала мама, и тетя Галя опустила костюм на колени. Она сидела и смотрела в окно, на серый рассеянный свет дня, который шел оттуда. За окном шумела электричка. По комнате ходил дядя Матвей, который с утра сбегал за коньяком и для храбрости выпил.
– Тебе же сегодня в министерство идти, а ты выпивши! – жалобно говорила тетя Галя. – Как так можно! Что мне с костюмом-то делать?
– А! Ну его!.. – махнул рукой дядя Матвей.
– Ты письмо-то написал? – вдруг вспомнила тетя Галя. – Переписать же еще надо.
Пока она читала письмо, я ходил по кухне и злился. Маме плохо, а она только костюмом занимается. Больше нет у нее других забот. Помирать человек будет, а у нее подкладка плохо пришита. Хоть трава не расти! Хоть кол на голове теши! Других пословиц и поговорок на эту тему я не знал. Поэтому я решил просто пойти в большую комнату и забрать письмо.
Когда я набрался храбрости и вошел в большую комнату, тетя Галя тихо плакала.
Сквозь слезы она взглянула на меня.
– Спасибо... – всхлипнула она. – Только у него еще зрение плохое. Куриная слепота.
Тетя Галя окончательно залилась слезами, мама вздохнула и пошла на кухню за стаканом воды. На кухне сидел дядя Матвей и допивал коньяк.
В этот день дядя Матвей никуда не пошел.
Утром следующего дня он надел новый костюм, взял переписанное набело письмо и отправился на Арбатскую площадь, в желтое здание министерства обороны. Выглядел он совершенно шикарно. Его черные волосы матово блестели. Он улыбался и сжимал в кармане пиджака конверт с письмом.
Выйдя из метро, дядя Матвей пересек площадь и неверным шагом направился навстречу ясному дню. Под его ноги скользнул огромный кленовый лист золотисто-багрового цвета. Но я этого всего, конечно, не видел.
Не знаю, что больше помогло дяде Матвею в тот день – хорошая погода, мой талант писателя, тети Галин костюм в елочку или просто улыбка фортуны, которая сама очень любит улыбчивых красивых людей. Но, так или иначе, дяде Матвею разрешили жить в Киеве.
И я горжусь этим до сих пор.
Первым моим другом в новой школе был Коля Татушкин. Он пригласил меня к себе домой – смотреть календарь с японками. И я очень хотел с ним подружиться.
Родителей Татушкина не было дома. Большая квартира (сильно больше нашей, меня это даже слегка поразило) отличалась прибранностью, чистотой и тем, что вещей здесь было как-то больше, чем нужно. Так мне, по крайней мере, показалось. Всюду виднелись какие-то непонятные салфеточки, вазочки, стаканчики, подушечки. У меня от этой квартиры
