Чарли окинул собравшихся растерянным взглядом.
– Это не я – это Бендер! – вскричал он. – Это Бендер сделал, Бендер!
Доктор навис над ним, вклинившись между Чарли и миссис Хукстраттен, как бы защищая ее своим телом.
– Ваш сообщник, сэр, в настоящий момент заключен под стражу в Детройте, как сообщил мне судья Беренс, и он не уйдет от заслуженного наказания, – суховато произнеся эти слова, доктор обернулся к присутствующим.
Судья бросил злорадный взгляд на Чарли, а его жена приподняла в усмешке верхнюю губу.
– Я – человек гуманный, – возвестил доктор после некоторой паузы. Все это время он успокаивающе поглаживал трясущиеся плечи миссис Хукстраттен. – Я верю в то, что преступник может исправиться, и в то, что человек – совершенное творение природы. Однако, – доктор ударил себя по лбу, – однако некоторые вещи потрясают меня до глубины души. Этот человек – поверьте мне, я не хочу, чтобы вы тратили на него ваше драгоценное время больше, чем это необходимо, – этот человек, Чарльз П. Оссининг, представляет собой такую угрозу для всех наших добрых дел, он настолько извратил то, чему я посвятил свою жизнь и все мои силы, что я не могу найти в своем сердце ни капли жалости для него.
Воцарилось молчание. Доктор завершил речь. Миссис Хукстраттен, предательница, плакала в его целительных объятиях, прерывисто всхлипывая. Над их головами листья пальмы разрывали полосы света, чужеземные лианы свивали петли и кольца. Гости застыли. Чарли переводил жалобный взгляд с одного лица на другое. Это все Бендер виноват, неужели они не понимают? Но на лицах он видел лишь ненависть и презрение.
– Билл! – строго прозвучал в тишине голос доктора. Человек со значком полицейского выступил вперед. Чарли почувствовал, как какая-то сила отрывает его от кресла, словно издали ощутил холодное прикосновение стали к запястьям и услышал – будто со стороны – резкий щелчок наручников. Казалось, это кого-то другого разоблачили, вывели на чистую воду, унизили и растоптали на глазах у публики. Доктор Келлог стоял наготове, на губах – торжествующая усмешка.
– Забирайте арестованного, – произнес он. – Позаботьтесь, чтобы он был наказан по всей строгости закона.
Уилл впал в депрессию. Очередной праздник, а он все еще здесь, в Санатории, все так же мучается, так же одинок, далек от своей жены. Элеонора отправилась наблюдать за птицами. Это уже что-то новенькое: «наблюдать за птицами». С ней эта корова и, разумеется, Беджер. Эти трое практически неразлучны, хотя Уилл никак не мог постичь, какая сила притягивает их друг к другу. Беджер – все равно что заноза под ногтем, а Вирджиния Крейнхилл просто глупая уродина. Наблюдать за птицами! Он бы не удивился, если б выяснилось, что они прихватили с собой и того доктора, который массирует матку. Ему ведь тоже надо отдохнуть, как и всем остальным. Пальцы, наверное, уже до суставов стерлись, а? Шуточки, жалкие шуточки. Больше ему ничего не остается.
Уилл лежал на своем физиологическом ложе в своей физиологической комнате на пятом этаже Санатория, уставившись в физиологический потолок. Где-то там, в другой жизни, играл оркестр, кричали дети, женщины заворачивали в бумагу бутерброды, а мужчины собирались группками, болтали, метали подкову, пили пиво в память о погибших за единство Штатов и о жертвах Испанской войны. Цветы, бабочки, прыгающие от радости собаки, запах сосисок, разрубленных на четвертинки цыплят и моллюсков, запекаемых на открытом огне, пение птиц, удары по мячу, тепло, исходящее от нагретой солнцем травы, холодный изгиб подковы в ладони. А здесь – лишь клизмы да кресс-салат.
Господи, как же ему плохо. Сестра Грейвс (он больше не называл ее «Айрин» – к чему?) уехала, отправилась куда-то со своим увальнем-женихом. Будут плавать, кататься на велосипеде, гулять, валяться на лужайке, расстелив одеяло. Думать об этом – мучительная пытка, но Уилл не мог удержаться, он воображал их в объятиях друг друга в пятнистой тени деревьев. Они придумывают имена своим будущим детям, считают цыплят и коров, вспаханные и засеянные борозды, а потом целуются, прикасаются друг к другу, шепчут о тайных желаниях под нежный, вибрирующий гул насекомых. И с ним это когда-то было, когда Уилл и Элеонора были влюблены друг в друга, задолго до повидла от Грэма, правил пережевывания пищи и утраты дочери. Сейчас сестра Грейвс наслаждается этой золотой порой, впитывает в себя ласку солнца, постепенно созревающий день, жизнь, а ему пришлось в одиночестве любоваться убийственной мелодрамой, посвященной мужу-мясоеду (увы, он слишком хорошо понимал, с кого списан этот персонаж), а сразу же за пьесой последовал и впрямь роковой ланч.
Этот ланч тоже лег тяжким бременем на душу и на желудок Уилла, терзая его так, как и не снилось авторам пьесы. Ничего хорошего нет в подобном издевательстве над человеком, как бы этот человек ни был виновен. Келлог довел Чарли до того, что бедный малый едва не плакал. С наслаждением позволил ему доиграть роль, а шеф полиции уже дожидался за кулисами с дубинкой и наручниками наготове. Грустно! Чарли оказался вором, обманщиком, мошенником, он выманил у Уилла тысячу долларов. Но Уилла угнетала не столько потеря денег, сколько мысль, что Чарли с самого начала наметил его в жертву, с той самой минуты, как они с Элеонорой подсели к нему за стол в поезде. Это было по-настоящему больно. Ему нравился Чарли, нравился его беззаботный смех и его уверенность в своем бизнесе, нравилось, что Чарли – нормальный, обычный человек, существо, вкушающее мясо, пьющее пиво и наслаждающееся табачным дымом, а не аскет из Санатория. Кроме Хомера Претца и мисс Манц, которым Уилл готов был почти позавидовать, Чарли оставался его единственным другом. Вернее, казался другом.
Уилл был погружен в эти печальные размышления, когда на пороге его комнаты появилась сестра Блотал. Угрюмо и решительно она занялась приготовлением послеобеденной клизмы.
Уилл вновь перебирал цепочку событий, приведших его сюда, в эту комнату, старался понять, каким образом он согласился участвовать во всем этом, почему лишился воли и решимости, утратил исконное право всякого человека самому распоряжаться своим телом и его функциями. Он чувствовал, что превратился в проститутку в этом борделе-Санатории, в игрушку для доктора Келлога. Эта сестра – только посмотрите на нее – отпетая дура, идиотка, грубая, необразованная, во всех отношениях намного ниже его. Лайтбоди ненавидит ее и все, что стоит за ней, и тем не менее – в тысячный раз он собирается лечь на живот и предоставить себя в ее распоряжение, чтобы она могла совершить это грязное, омерзительное надругательство над ним, над его личностью. Куда он попал? Что с ним сделалось?
Ах, ведь у него было оружие, с помощью которого он мог отбиться от всех – от Блотал, Флетчера, Линнимана, Келлога и прочих. Билет на поезд. Возможность уйти отсюда, уехать. Меч, пролагающий путь к свободе. Он бы пустил его в ход, прямо сегодня, если б не одно обстоятельство: билет ничем уже не мог ему помочь. После того, что произошло на озере Гогуок, он не мог уехать, если Элеонора не согласится уехать вместе с ним. А была ли у него хоть малейшая надежда на это?
– Итак, мистер Лайтбоди, будьте умницей, пройдите сюда, – позвала няня Блотал, выглянув из ванной, похожая на неведомое животное, вынырнувшее с болотного дна. В мясистой руке была зажата клизма. Таков был расклад сил: няня Блотал приглашала его, а Уилл лежал, распростершись на кровати под бременем своей скорби. И в этот момент зазвонил телефон. Громкий, требовательный звонок поднял Уилла с постели. Он остановил няню резким окликом:
– Не трогайте – я жду звонка!
Он и в самом деле ждал звонка. Вопреки самому себе, вопреки своему характеру и к своему глубочайшему стыду Уилл договорился об этом звонке с водителем машины, который отвозил Элеонору и Вирджинию «посмотреть на птичек».
– Да? – выдохнул он в трубку.
Голос на другом конце провода звучал так громко и отчетливо, что казался более реальным, чем присутствие сестры Блотал – а та стояла совсем рядом, нетерпеливо нахмурившись.
– Это насчет поездки, которой вы интересовались. Уилл с трудом глотнул воздух. Повернулся спиной к сестре и склонился над трубкой.
– Да?!
– Ну, сначала явились эти две леди, о которых мы говорили, и к ним уже у выхода из Санатория присоединился мужчина, джентльмен с рыжими волосами, который так и не закрывал рта всю дорогу туда…
– Куда? Куда они поехали?
– Ну, во-первых, должен вам сказать, это еще не вся компания – там был еще один.
Еще один. Два коротких слова вновь ударили Уилла в наболевшее место. Бессознательно он потянулся рукой к шраму на животе. Он понимал уже, что его ждет, знал это так отчетливо, словно перечитывал знакомую книгу.
– Другой джентльмен, с виду иностранец. Монокль в глазу и ходит, точно ему палку в зад воткнули, уж извините за выражение. Он ждал нас возле особняка на Джордан-стрит.
