Ярда лежит на сеннике, запрокинув руки за голову, и думает. Запретная мысль жжет ему грудь. Районный город едва в пяти километрах отсюда. Домик на окраине. Сколько раз он провожал туда Анчу за те полгода, что прожил здесь!
Последний, самый отвратный день. «У меня… будет ребенок, Ярда…»
Устремив немигающий взгляд в сумрак, под самой кровлей, Ярда видит Анчины плечи, как беспомощно поникли они в тот момент, когда он смертельно обидел, унизил ее и с независимым видом ушел. Сколько раз в Валке перед его глазами всплывал ее скорбный образ; он возникал перед ним часто совершенно случайно, портил ему развлечения, а их и так бывало в лагере немного. Когда он ходил с какой-нибудь девкой, стоившей десять марок, чужой и безразличной, ему всегда казалось, что на него устремлены честные Анчины глаза; он тогда понял разницу между продажной и подлинной любовью. Валка научила его уважать хотя бы некоторые ценности родной страны, несмотря на то, что он противился этому, как умел.
Сегодня после полудня он пойдет на фабрику, где работал до побега. Нужно следить, чтобы его никто не узнал. Еще хорошо, что фабрика на самой окраине! Нет, он не смеет входить в город, ибо достаточно пройти две улицы…
«И не вздумай встретить…» Перед Ярдой возникли холодные рыбьи глаза Пепека.
Ярду передернуло. Ласточка, устремившись через слуховое окно к гнезду, проделала замысловатую кривую. Проклятая Валка: у Ярды были раньше железные нервы, а теперь его пугает всякая ерунда! А эта Анча с ума его сведет! Почему она не дает ему покоя? Ведь еще год тому назад они порвали друг с другом, что же ей еще от него нужно?
Ярда решил побриться. Он достал свой карманный бритвенный прибор с американскими лезвиями и не спеша стал намыливать щеки. Побрившись, он провел рукой по гладким щекам и с удовольствием погляделся в зеркальце. Удивительно ли, что девушки всегда к нему льнули?
Вдруг снизу со двора донеслись чьи-то шаги, к чердачному окну прислонили лестницу. Ярда спрятался за средний шкаф и схватился за карман с револьвером, но опомнился. Чепуха, в случае опасности кто-нибудь из хозяйской семьи бросил бы камень на крышу. Кто-то ловко поднимался по лестнице. У Ярды сердце застучало, как шестицилиндровый мотор. Грубая рука поставила на обычное место пирамидку голубых кастрюлек. Затем снова послышались шаги, скрип песка и оживленное гоготание гусей.
Ярда облегченно вздохнул и провел ладонью по влажному лбу.
На другом конце села лениво прозвонили полдень. Ложка дрожала в руке Ярды.
— Нет, так не годится, необходимо привыкать. Вот Пепек не испугался бы…
Ярда жует жесткую говядину и радуется, что ему не пришлось столкнуться лицом к лицу с тем, кому принадлежала рука, принесшая обед. Он не мог себе представить, как бы смотрел в глаза человеку, который точно знает, кто такой Ярда и зачем сюда пожаловал.
На площади села громко заговорил репродуктор. Ярда напряженно прислушался: не коснется ли передача его персоны? Нет, к искусственным удобрениям он никакого отношения не имеет. Под звуки бойкого марша Ярда спустился во двор и шмыгнул в калитку запущенного сада, из которого выбрался на полевую дорогу. Здесь он с наслаждением закурил. Недалеко дымили трубы города; вон та высокая — это труба его фабрики. Знакомая картина: белая водонапорная башня на горке, железнодорожный мост через долину. Ярда залюбовался красотой этой холмистой местности. По правде говоря, господа товарищи не так уж сурово обошлись с ним тогда, направив его работать на здешнюю фабрику!
Ярда шагает по проселочной дороге. Хлеба уже давно убраны. То здесь, то там мелькают фигуры одиноких пахарей, вдалеке у леса на широком поле работают женщины в пестрых платьях. Ярда уловил принесенный дуновением ветерка пряный запах горящей ботвы и сухой травы; над костром, разложенным мальчишками, в вышине реял бумажный змей.
Город медленно двигался ему навстречу. Знакомая панорама улиц, на холме — стройный ряд больших новых жилых домов. Господи боже, ведь в прошлом году их здесь не было! А это что? Новая фабричная труба, а под ней — новые корпуса! Только холмы вокруг стоят по-прежнему, ничего на них на первый взгляд не изменилось — ничего, только он, Ярда, уже здесь не свой. Вон там стадион, где он вместе с Гонзиком и Вацлавом играл в футбол. Где-то они теперь? В Валке? А где же им быть? Эти маменькины сынки до самой смерти не выкарабкаются оттуда. Сейчас на стадионе играли в футбол одни мальчишки; какой-то паренек тренировался в беге. По темпу было видно, что он бежит на три тысячи метров. А на той улице, где костел, есть старый дом с галереей, в первом этаже этого дома в белой кухне — мать Гонзика. Ярда частенько пил у них кофе с булками. Он и теперь улыбнулся, вспомнив висевшее у них старомодное отполированное распятие и стертые четки, заткнутые за изображение какого-то святого. Господи, эту согнутую жизнью старушку хватил бы удар, если бы Ярда неожиданно ввалился к ней и рассказал о Гонзике, а Гонзик, в свою очередь, ревел бы в три ручья, если бы Ярда контрабандой приволок ему пару строчек из дому!
Ярда представляет, какие лица были бы у его знакомых, если бы он вдруг встретился с ними. А что было бы, если бы теперь он пошел к ребятишкам и стал бы вместе с ними играть в мяч? Он хорошо понимал, что ничего такого не сделает, но страшно соблазнительно было хотя бы представить себе это.
Ярда стоял на окраине городка и думал, что, наверное, все-таки здесь его настоящий дом, очень уж все здесь близкое, и он не может не признать, что все здесь трогает сердце. Он прищурился: однорукий сторож стадиона Габа вылез из своей лачуги с ведерком, в котором была разведена известка, он, по-видимому, собирается подновить белые полосы на площадке, Ярда вдруг растерялся, попятился за кусты, слыша за своей спиной шаги старого Габы, который всегда уверял, что каждую перемену погоды он чувствует в отсутствующей руке.
Внезапно Ярда понял, что он тут более чужой, чем иностранец из самой дальней страны. Он оторвался от этих мест, перестал существовать, утратил свое прошлое и даже свое имя; в нагрудном кармане он носит красную книжечку, где под его фотографией написано «Иозеф Котрба». Может, все это только кажется? Нет, рука сквозь сукно брюк нащупала оружие, оно там, твердое, холодное доказательство того, что все это явь!
Ярда зашагал прочь. Скоро два часа, конец утренней смены; надо выполнить данное ему пустяковое задание и — дело с концом! Он преспокойно мог бы сам придумать требуемую от него информацию, однако они, возможно, наладили контроль и сами заранее все знают. Еще, чего доброго, уличат его на первом же задании и засадят за решетку.
Прогудел фабричный гудок. Рабочие группками расходились по домам. Ярда дождался последнего — старика с трубкой и потрепанным портфельчиком под мышкой. Только далеко за городом Ярда, шедший следом, настиг рабочего и заговорил с ним. Он осведомился, правильно ли он держит путь в знакомую деревню. Старик трубкой показал дорогу впереди себя. Они попутчики, пойдут вместе. Речь, конечно, вскоре зашла о фабрике, Ярда, мол, тоже рабочий. Оказалось, что старик работает на фабрике уже около тридцати лет. Ярда в ужас пришел. Он не видел, не помнил этого старика, а что будет, если тот его узнает? Ярда украдкой, опасливо стал посматривать на соседа, но из дальнейшей беседы узнал, что старик работает не в том цехе, где работал Ярда, а на противоположном конце фабричного двора. Ну, теперь все в порядке! Фабрика большая, рабочих много, а на общие собрания, демонстрации и всякую такую муру Ярда не ходил! Старик помнил прежнего хозяина фабрики — еврея, работал и при нацистах, был здесь во время национализации — в общем знал о делах фабрики все досконально. Через несколько минут Ярда получил нужные ему сведения.
Вдруг он сделал вид, что ботинок трет ему ногу, начал хромать, отставать. Нет, нет, он не смеет задерживать попутчика, он сам доберется, дорогу он теперь уже знает. Ярда уселся на межу, но когда старик исчез за поворотом, парень направился назад к городу. Он остановился на углу улицы, которая кончалась в поле. Ярда не хотел идти сюда, ноги сами привели его. Он только издали посмотрит на знакомый домик, в этом ведь нет ничего плохого! Как будто сам черт подсунул ему Пепека — этого сторожевого пса. А все ведь могло быть так просто!
В домике тишина, на противоположной стороне улицы в пыли играют ребятишки. Временами, как в стайке воробьев, у них вспыхивает ссора. Двумя домиками ниже женщина в грязном фартуке вынесла тяжелую лохань с мусором. Раза два или три он бывал у Анчи в этом приземистом домике, когда ее родителей не было. Он всегда пробирался крадучись, чтобы соседи не заметили его. Вспомнив об этом, он снова ощутил дразнящий вкус запретного плода. Они целовались и миловались в парадной комнате, прямо под фотографиями ее бабушек и дедушек с напряженными, покрытыми слоем пыли лицами.
