Но зеленые мундиры, сапоги… Если бы эти парни не носили проклятой формы! И если бы знать, что они не будут его бить. Перед глазами Ярды возникла регенсбургская тюрьма, отхожее место, где заключенные должны были набирать из унитаза воду для умывания. Ярду всего передернуло от этого воспоминания. Ну и положение! Он, как глупая мышь, влез в мышеловку, и удастся ли ему вылезти обратно? В любом случае без царапин не обойтись!
Он встал, прислонился спиной к дереву, закурил новую сигарету, посмотрел кверху. Он никогда не любил природу, никогда не смотрел на закат, разве что увидит летящий реактивный самолет. Лес для него был только укромным приютом любви, а река — для купания. Но сегодня вечерняя тишина благотворно подействовала на него: где-то за полем слышался звон колоколов, все тут в округе было ему знакомо, куда ни посмотришь, что-нибудь напоминало Анчу. Хорошие места здесь, красивее, чем в окрестностях Нюрнберга. Черт знает какая чепуха лезет в голову! Все одно к одному: багряное солнце над горизонтом, вечерний звон, душистый лес и Анча. Ярда поднял с земли кусок легкой, наполовину сгнившей коры и в задумчивости стал мастерить лодочку.
Если он явится с повинной, они должны будут арестовать Пепека. Однако тот — тертый калач. Если Ярда не вернется, Пепек не станет ждать, безмятежно лежа на сене. Может получиться и так: за Пепеком придут, а он смоется. Правда, в этом случае Ярда не смог бы найти на земле более безопасного места, чем тюрьма. Но настанет же время, и он выберется на свободу. Хороша будет жизнь, если со дня на день ждать, когда тебя… Ярда готов дать голову на отсечение, что Пепек отомстит. У него ведь за душой немалый грех, если Чехословацкая республика потребовала его выдачи. И в Валке он что-то натворил серьезное, раз у него не осталось другого выхода и он возвратился на родину, рискуя попасть в петлю.
«Останься», — шепнула она, когда кто-то подходил к ним. Могла ведь сказать: «Беги», — и сама уйти… Поселиться бы там, в приземистом домике! В комнате с фотографиями в полированных рамках — все равно там никто не живет. Стоит только застланная постель с перинами Анчи. По крайней мере они сослужили бы службу.
Один выход: сдаться, но надо бросить им при этом Пепека. Влипнет, конечно, и хозяин со всей семьей. Он укрывал их у себя, давал им пищу. Это будет подлость со стороны Ярды, но что делать? Так уж устроена жизнь! Другого пожалеешь — себя угробишь! От проклятой нерешительности только нервы изматываются.
Ярда встал, продрогший от вечерней прохлады. Страшно было возвращаться на чердак к Пепеку, но мысль о койке в тюремной камере была еще ужаснее. Как все в жизни перепутано! Позавчера они проехали половину республики. Ярда наконец снова слышал одну только милую сердцу чешскую речь, а не эту чертовскую баварскую тарабарщину, и он не мог ничего с собой поделать, в голову лезли только светлые воспоминания о хороших днях, которые он тут прожил, — о детстве, о футбольных сражениях в Жижковом тупичке, о проделках в школе, а потом в интернате ремесленного училища, о лыжных вылазках в Бескидах и в Татрах, о первом свидании на Петршине, о чешских девчатах… А теперь он прячется на чердаке у мужика, так ненавидящего республику, что о нем знают даже в Мюнхене.
Ярда идет по окутанной вечерним туманом местности. Веер багряных облаков развернулся, словно растопыренные пальцы гигантской руки. Дым костра так по-домашнему щекочет нос! Иволга промелькнула в сумраке леса, а в бесконечных фиолетовых далях на востоке засияла первая звезда. Какой простор вокруг, а он стоит, как на распутье двух дорог, и обе они ведут в ад!
Из двух зол должно же одно быть меньшим. С какой стороны ни взгляни, меньшее зло — принести повинную, возвратиться домой. Он же не болван, он стреляный воробей, в каких только переплетах не побывал и всегда выходил сухим из воды! И теперь спасение в полном признании, в сообщении ценнейшей информации и, наконец, в выдаче этого матерого волка — Пепека. К тому же искреннее сожаление о содеянном, раскаяние, примерное поведение, тяга к труду. Пусть его черт возьмет, если он не сумеет выиграть эту игру, хотя бы на худой конец с ничейным результатом.
Было уже совсем темно, когда он прошел через заднюю калитку сада. Нетопырь неслышно промелькнул над его головой. Ярде стало не по себе. На половине лестницы его остановила мысль: а не продал ли Пепек его, Ярду? На мгновение все вокруг потонуло в кромешной тьме, и Ярде показалось, что лестница падает набок. Он судорожно вцепился в верхнюю перекладину. Ерунда, во всем виновата эта паршивая Валка. Это из-за нее нервы у него расстроены, и он стал мнительным.
Ярда на ощупь пробрался за перегородку. Пепека не было. Ясно, этот шакал рыскает где-то. Нелегко будет с ним справиться. Однако в слуховом окне, на подставке, ужин только на одного: стало быть, Пепек возвращался и снова ушел.
Ярда еще не доел остывший суп, как заскрипела лестница — Пепек! Он вошел, сел на свою постель и вытянул вперед ноги.
— Где ты пропадал?
Опять этот прокурорский тон. Ярда перестал есть.
— Я ведь должен был, кажется, кое-что сделать?
— Да, после смены, — ответил Пепек. — Смена кончается в четыре. — Пепек стебельком сена стал сосредоточенно чистить под ногтями. — А теперь восемь. Что же ты делал эти четыре часа?
— Не блажи. Я ни с кем не говорил, — резко прозвучал раздраженный выкрик Ярды.
Воцарилось неловкое молчание. Ярда не может оторвать взгляда от неподвижных рыбьих глаз Пепека, уставившихся на него из сумрака. «Опять глупости напорол», — с тоской подумал Ярда.
Пепек повалился навзничь, заложив руки под голову.
— А я думал, ты навестил ту девушку.
— Вот еще! — вспылил Ярда. — По-твоему, я дурак, да? Знаешь, не морочь мне голову, я спать хочу! — Ярда покраснел и не лег, а упал на одеяло, но вскоре приподнялся на колени и лихорадочно нагреб побольше сена под голову.
Тихо. В курятнике время от времени закудахчет спросонья курица, в хлеву приглушенно звякнет цепь. «Ерунда, нужно просто покрепче закрыть глаза, и все будет в порядке!» — говорит себе Ярда, однако что-то недоброе осталось от его безрассудной вспышки.
— Ты так и не доел ужин? Всегда ведь заглатывал втрое больше.
— Не хочу.
Луна плыла по ясному ночному небосводу, через оконце проник холодный луч, полоснул Пепека по ноге и стал медленно двигаться вверх к его колену. Тишина, слышно только ровное дыхание Пепека.
Хоть бы этот мерзавец что-нибудь сказал! А то сам дьявол знает, какие мысли копошатся в его рыжеватой обезьяньей башке.
Где-то в селе дребезжащим жестяным голосом запел старомодный граммофон и вскоре умолк на половине пластинки. Вслед за этим послышался дружный смех девушек и гул мужских голосов, что-то им отвечавших.
Время ползет медленно-медленно, тянется, как густой сироп варенья; по сельской площади с грохотом проехал трактор, прицеп бренчит за ним, подпрыгивая на неровной дороге; тусклый луч отраженного света мелькнул в чердачном окне, и шум мотора стал быстро отдаляться. На чердаке пахло сеном.
— Эх, дружище, и покурил бы я, если б можно было, — внезапно как ни в чем не бывало сказал Пепек.
— И я бы затянулся.
Где-то на другом конце села пес завыл на луну.
Другая собака ответила упорным, настойчивым лаем. Казалось, этому концерту не будет конца.
— Когда я сегодня вечером возвращался, солнце уже заходило и небо было как кровь. — Пепек заворочался на своем сеннике, а Ярда затаил дыхание. — Вспомнил я об Остраве — над Остравой зарево стоит каждый вечер и без солнца…
Порыв ветра донес перестук колес далекого поезда, звук этот так же внезапно смолк, как и возник. Ночную тишину прорезал паровозный гудок.
— Вот я и подумал, дружище, что все на свете — трын-трава, — продолжал Пепек. — Вот заходит солнце, парни пробираются в лес с девками, а мы с тобой валяемся на сене, и этот рябой кулак, наш благодетель, был бы рад увидеть нас в гробу.
Ярда провел языком по пересохшим губам. Пепек тяжело ронял слова в темноту, словно у него парализовало челюсти.
— Вот я и подумал, глядя на это солнце… что… что с нами не поменялся бы местом даже шелудивый пес… Сейчас нам для пробы дали легкое задание, в следующий раз дадут посерьезнее, а там — велят кого-нибудь пристукнуть… Сегодня в первый раз я проклял покойника отца. Пять лет мне было, когда он спился. — Слышно было, как Пепек зевнул. — Нету справедливости в этом вшивом мире. Родился богатым — девки к тебе льнут, как черные тараканы к пиву. А если отец у тебя сдох под забором — что хочешь делай, все равно сгниешь в каталажке.
Ярда лежал в каком-то оцепенении, он потерял понятие о времени, не знал даже, секунды или минуты протекали в промежутках между фразами Пепека.
Пепек приподнялся на локте.
— А что, если нам не возвращаться?
