— А что, если нам не возвращаться?
Словно бомба взорвалась возле Ярды. Он как ужаленный в мгновение ока сел и всем туловищем повернулся к Пепеку. Месяц, проникнув сквозь дыру в крыше, осветил половину лица Пепека, один его глаз светился зловещим зеленым огнем, как у кота, и, не мигая, испытующе глядел на Ярду.
— А… Но… Разве можно? — выкрикнул Ярда и как будто окаменел. Ему показалось, что он не может пошевелить головой. — Это ведь… ерунда!
Слова вдруг застряли у него в горле, его охватил ужас. Почему он сразу же решительно не отказался, почему не возмутился, не стал угрожать, ведь это западня! Во второй раз, и теперь уже окончательно, он попал в капкан Ярда, как кролик перед удавом, не мог оторваться от парализовавшего его круглого, немигающего зеленого глаза. Этот взгляд убил в нем все: способность думать, говорить, действовать. Как ловко заарканил его этот кретин, дьявол в образе человека!..
— Ты спятил, Пепек? — Ярда наконец сумел хоть что-то выдавить из себя, но это были не те слова, к тому же все равно было поздно. Глупо, ужасно глупо!..
Он бормотал что-то не то, и жесты его были тоже не те, он вконец запутался в сети, растянутой во мраке. А этот проклятый, выхваченный лунным светом, немигающий глаз сведет его с ума! Он торчит в темноте, как острие шпаги, направленной ему прямо в сердце.
— Отстранись от света! — истерически закричал Ярда, как ребенок, испугавшийся пугала.
Пепек медленно лег навзничь. В какой-то миг, когда его лицо целиком осветила луна, Ярда заметил в уголках его губ довольную усмешку.
Ярда как будто избавился от оцепенения, он начал быстро плести всякую чушь. «Заткнись, идиот», — подсказывает ему рассудок, но тщетно! Ярда был не в состоянии замолчать. Как смертельно больной начинает иногда говорить о будущем, так и Ярда строил планы вслух: телефонный справочник он срежет с цепочки в будке автомата, проездной билет он уже раздобыл. А Пепек, если он не способен на иные шутки, пусть замолчит и вообще пора закругляться. Пора думать о возвращении. Тут делать больше нечего.
Но Пепек молчал. Только сено пахло медом.
Наконец Ярда перестал говорить.
Он не знал, сколько времени пролежал с открытыми глазами, мучаясь от бессонницы. Голубовато-зеленый свет луны погас, в курятнике пропел петух. Что было потом, Ярда уже не помнил: опустошенный, он уснул под утро свинцовым сном.
Но долго спать ему не пришлось. Он проснулся как от толчка. По крыше как будто бегали голуби: дождь! Ярда отыскал глазами Пепека. Тот стоял и отряхивал попону от сена. Ярда мельком взглянул на часы: половина пятого.
— Ты что, с ума сошел — ведь еще рано!
Пепек аккуратно складывал попону и даже не взглянул на своего напарника.
Ярда встал. Что-то тут не так — это он почувствовал сразу же. Вдруг он схватился за карман и побледнел.
— Где мой револьвер?
Пепек спокойно бросил сложенную попону в ящик.
— Верну, когда перестанешь дурака валять. — Он подошел ближе. Лицо его сморщилось, голос стал хриплым. — Пора тебе понять, что в случае провала мы оба будем висеть на одной осине. И еще кое-что: я отвечаю за успех нашей операции и за тебя лично.
— Не имеешь права… — Ярда осекся: во дворе под чьими-то ногами заскрипел песок. Порывисто нарастал глухой шум насоса, жестяное ведро забренчало под напором хлынувшей воды. Ярда провел рукой по волосам. Проклятый вчерашний разговор, проклятая минута, когда к нему подсунули в качестве партнера эту гориллу. Ярду охватили ярость, бессилие и, наконец, растерянность. Пепек лишил его козырей и добился перевеса.
Человек, набиравший воду, ушел, шаги его затихли вдалеке. Пепек отряхнул от сена пиджак.
— Хотел я остаться здесь еще на день, да лучше убраться сейчас. Слезай!
Они прошли садом, задворками обошли село и мокрым полевым проселком направились в лес. Капли мелкого дождя, как слезы, стекали с прозрачного плаща Ярды. Этот плащ ему выдали перед отъездом в Мюнхене, но он чешского производства. Разведка учитывала все мелочи.
Пасмурный день только начинался, заплаканное небо низко нависло над полями, кругом ни души. Они шагали молча. Поди узнай, что творится в курчавой голове Пепека.
А в голове этой медленно ворочались тяжелые мысли. Нет, и он не хотел вступить на эту скользкую дорожку.
Когда-то к нему в лагерь приходил агент, но Пепек не согласился. И вот они заарканили его. Так или иначе, они всегда заполучат того, кого выследили. «Ярда — свинья», — думал Пепек. Он сразу почувствовал, что тут что-то неладно. По глазам парня было видно, что он способен на любой подвох и готов поживиться за чужой счет!
Мелкий дождик поливал пашни. Вода струйками стекала с чугунного креста, стоявшего у дороги.
Пепек широкой ладонью отер мокрое лицо. На какой-то момент он почувствовал усталость и отвращение к тому, чем ему приходится заниматься. Не хотел он этого, не его вина, что все так сложилось. Он рвался за океан, хотел жить хорошо и спокойно, затеряться там и загладить свой старый грех. Ведь в первый раз это было печальной случайностью: он не собирался убивать той женщины; видно, уж такая его судьба, что о бок с ним ходит смерть. Пепек огляделся. Ярда шагал мрачный, с выражением оскорбленной невинности. Вот сволочь! Нет, шалишь! Ты еще не дорос, сопляк. Не ты один такой хитрый, что захотел вернуться домой и заплатить за это чужой шкурой!
Лес, безмолвный и тихий, поглотил их. Клочья тумана повисли на кронах елей. Мертвый лес. В такую собачью погоду и птицы где-то спрятались. Только кукушка печально куковала, прощаясь с летом. Ее одинокий печальный голос еще больше подчеркивал гнетущую безлюдность этих мест.
— Ты знаешь эти места, Ярда?
— Само собой. Вон там, за лесом, Геральтице.
— Далеко?
— Часа полтора пути. Может, даже меньше.
— Веди.
Ярда неохотно свернул на узкую стежку: это недоброе чувство — иметь за спиной Пепека. Пепека тоже охватил озноб, но он подумал: «Парень сам подставляет себя, сам будто торопится. Теперь уж либо я, либо он».
Инструкция была ясной: если этот парень попытается предать — не колебаться…
Узкая заросшая тропа, все время приходилось наклоняться. Капли с мокрых ветвей противно холодили затылок, стекали за шиворот.
Ярда обернулся. Пепек шел за ним с наклоненной головой. Знакомая дорожка: однажды он забрел сюда вместе с Анчей. Их тогда вспугнул грибник. Такой бесстыжий — корзинку поставил на траву, а сам стал подползать к ним на брюхе. Ярде пришлось, другого ничего не оставалось, бросить в него камнем.
Эх, чего бы он не дал, чтобы теперь идти здесь не с Пепеком, а с Анчей! Ярда не знал, как выпутается, но одно он уяснил себе: он будет теперь чертовски осторожен, чтобы в другой раз так глупо не испортить жизнь…
Мгновенно ослепивший удар пришелся ему прямо между лопатками. Ярда свалился лицом в мокрую хвою, не успев даже почувствовать страха. Только порыв страшной ненависти… Ошеломляющий холод мгновенно сковал ноги. Почему он ничего не видит? В глазах — черным-черно. Он еще почувствовал терпкий вкус хвои на зубах, какое-то гудение поднялось в груди, душит его, отдается высоким звуком в ушах. Это не его тело, это глыба льда — еще минута, и конец. Анча, девочка…
Бесконечная колонна — по трое в ряд, — извиваясь змеей, ползет по городу. Полдень, палящий зной. Наверное, именно здесь и проходит экватор. Пышут жаром белые каменные дома, раскалены опущенные жалюзи на окнах французских магазинов, в просвете узкой вонючей улочки — стройный минарет, вонзившийся шпилем в высокое синее небо. Горячие белые скалы за городом обрамлены островками высохшей, порыжевшей зелени, от мягкого асфальта под ногами пышет душным, знойным жаром. Жарко пылающая печь — город Сиди-бель-Аббес.
В маленьком пятне тени, под оцепеневшей пальмой, рядком растянулись берберы, закутанные в грязные бурнусы. Головы — на тротуаре, тощие босые ноги — на мостовой. Туземец-мороженщик повернул голову к колонне легионеров, сверкнул молочно-белыми зубами, однако глаза его остались холодными, безразличными.
Отряд молодых солдат шагает молча. Мучительная жажда отвлекает от мысли, что там, где-то на юге, за выжженными солнцем горами, на тысячи километров тянутся знойные песчаные холмы, оазисы и белые кости подохших зверей; там дикие туареги, нападающие на верблюжьи караваны. Романтическая Черная Африка.
Чем объяснить, что обаяние романтических далей бледнеет, едва лишь мы к ним приблизимся? А ведь большинство из шагающих в строю молодых людей раньше отдало бы многое за то, чтобы увидеть Сахару. Теперь, изнывая под палящими лучами, обливаясь соленым потом, они бредут по самому ее краю: пальмы, раскаленный песок, фиолетовые мухи, тошнотворная вонь от гниющих отбросов в извилистых улочках туземного квартала. Густой мертвый воздух без единого дуновения ветерка — и раскаленный добела неподвижный шар солнца. Смертельная тоска об отдыхе в холодке и о глотке обыкновенной воды. Черт бы побрал эту проклятую Сахару с ее романтикой!
