— Слишком много чести для меня, — произнес Поль. — Что же касается мыслей о самоубийстве, то я стараюсь их избегать. Всякий раз, когда мне везет в чем-то, я призываю на помощь свое воображение. И представляю что-либо ужасное, например, канистру с бензином. И потому в минуты истинного отчаяния меня никогда не посещают бредовые идеи. Так что этот вопрос исчерпан. Ты не мог бы одолжить мне рубашку? И трусы тоже. Я не хотел бы возвращаться в гостиницу. Боюсь, что могу там сразу же заснуть, а спать в это время суток считаю для себя неприличным.
Альбер открыл шкаф, положил на кровать стопку дорогих рубашек тончайшего полотна:
— Какого цвета?
— Белого. Ты разоришься на белье. Какая роскошь? Кто постирает мне?
— Ты можешь вернуть непостиранной.
Поль надел рубашку. Рукава были немного коротки, но воротник пришелся впору. «У каждого свои причуды, — подумал он. — Одни уходят в религию, другие увлекаются автомобилями, третьи помешались на сохранении шевелюры и дни напролет ухаживают за своими волосами. Альбер обожает дорогое белье. Кто может ответить, почему он придает этому такое большое значение?»
Он завязал галстук, поблагодарил своего друга и распрощался с ним, пообещав, что зайдет к нему перед отъездом в Прованс.
Ему вновь захотелось пройтись пешком. Улицы, где стройными рядами стояли фонари и деревья с голыми ветвями, наводили на него такую же тоску, что и тренировочные дорожки. В городе Поль предпочитал жилые кварталы, где на улицах было полно прохожих. Он не любил бродить по пустынным улицам. Остановив на ходу такси, он попросил отвезти его к собору святой Магдалины. Нет, он вовсе не собирался подцепить какую-нибудь девчонку. Боже сохрани! Он вошел в бар и заказал бокал вина. Вокруг ничто не изменилось с той поры, как он встречался здесь с Каролиной. Он почувствовал себя немного пристыженным. С возрастом человек становится моралистом. И все же он хорошо помнил, что в свое время тяготел к такого рода развлечениям. При воспоминании о своих давних любовных похождениях, которым он никогда не придавал значения, Поль почувствовал себя так, словно что-то потерял. Но что? Чистоту? Веру в Христа? Раньше он отмахнулся бы от такого вопроса. Но теперь он думал совсем по-другому. Возможно, все дело в его душевной усталости?
Взгляд Поля остановился на обнаженных коленках молодой девицы, сидевшей неподалеку от него на высоком табурете за стойкой бара. Он по привычке заглянул ей в лицо. Она была вовсе не дурна собой. Можно предположить, что и все остальное у нее было в порядке. Что бы это означало? Ему пришло на ум, что взору случайного прохожего каждый день представляется картина: незнакомая женщина, черты лица которой он еще не успел разглядеть, выходя из автомобиля, вызывает желание своей невольно приоткрывшейся наготой.
«Если я заговорю с этой девицей, наши отношения сведутся к проблеме времени. Она имеет товар и постарается продать его на самый короткий срок. Короче говоря, я отниму столь драгоценное для нее время. Таких клиентов, как я, в Париже пруд пруди». Он уже не раз был таким сомнительным клиентом. Болтун, который откладывает жесты на потом. И тут ему вспомнился смешной случай из юности. Как-то летом он оказался на дне оврага с одной хорошенькой девчонкой по имени Генриетта. Бедняжка уже сняла лифчик и трусики, а он все допытывался, любит она его или нет. Наконец, когда девушке удалось убедить его в своих нежных чувствах, он решился на то, что нельзя назвать словами, при этом сознавая всю нереальность происходящего.
Девица, сидевшая за стойкой бара, наконец, потеряв терпение, встала и вышла, крикнув бармену на прощание свое «Чао!». И тогда Поль кивнул головой ей вслед, но она уже этого не увидела. Ему хотелось смеяться. Сколько раз ему твердили о том, что современный мир принадлежит тем, кто раньше встает. Впрочем, он еще и не ложился. И вновь он мысленно вернулся в тот прекрасный августовский вечер из далекой юности. Он не мог сказать почему, но существовала некая аналогия между тем давним приключением с Генриеттой и интригой, затеянной им с Изабель. Он вовсе не жаждал того, что упало ему в руки вчера, ни того, что предлагалось ему сегодня. «Так чего же я все-таки хочу?»
На сцене не было никаких декораций. Они сидели вдвоем на простой садовой скамейке в парке. Парень склонился вперед, зажав между коленями сомкнутые кисти рук.
— А помнишь, какой дождь лил в тот день? Я долго-долго стоял перед дверью, не смея поднять голову, чтобы посмотреть на твои окна. Я боялся, что меня увидят. Я мог так стоять до утра, лишь бы только ты не заметила меня.
Изабель положила свою руку на его плечо:
— Я видела тебя. Я стояла, прижавшись лбом к стеклу, по которому катились капли дождя. И я просила: «Боже! Сделай так, чтобы он увидел меня!»
Высокий худой брюнет, сидевший в первых рядах партера, вскочил со своего кресла:
— Нет, Изабель, не так!
Подойдя к репетиционной лестнице, он вскарабкался на сцену:
— Ты это произнесла так, словно читаешь перед нами молитву.
Она улыбнулась с покорным видом.
— И еще, — продолжил высокий брюнет, — когда ты говоришь: «я видела тебя», — не принимай такой вид, будто перед тобой произошло чудо. Это лишь утверждение, четкое, но вполне простое. Ты говоришь: «я видела тебя», — потому что видела его. Вот и все. Что же касается фразы: «Боже! Сделай так, чтобы он увидел меня», — тут тоже не надо патетики. Это лишь признание в любви, высказанное вовсе не для того, чтобы удивить Ги. Оно произносится влюбленной женщиной на одном дыхании. Пожалуйста, повторим эту сцену.
Изабель не спорила. Она лишь набрала побольше воздуха в легкие.
— Я видела тебя. Я стояла, прижавшись лбом к стеклу…
«Удивительное ремесло», — думал Поль, забившийся в самый темный угол в последнем ряду партера. От актера требуют точного воспроизведения эмоций, которых он не испытывает. А где в этот момент актер прячет свои подлинные чувства? Не имея никакого театрального опыта, он полагал, что настоящий актер дает выход своему темпераменту лишь через крошечное оконце, вставленное между выученным наизусть текстом и указаниями режиссера. Его угнетала такая зависимость. Вот почему он не любил театр. Войдя однажды в зрительный зал после начала спектакля, он был буквально оглушен пронзительными голосами актеров, доносившимися со сцены. Зачем они так кричат? Когда вы приходите с опозданием в кино, то вас встречает тишина зала. Это говорит о том, что зрители увлечены происходящим на экране. В театре все не так. За высокой тональностью голосов теряется текст.
Поль вошел в театр через темный служебный вход. Он прошмыгнул незамеченным мимо привратницы и тайком пробрался в пустой зрительный зал. И теперь он не узнавал голос Изабель. У нее была бы совсем другая интонация, если она сказала бы, обращаясь к нему: «Я видела тебя». Ему не нравилась и какая-то неестественная скованность ее движений. Он чувствовал, что она заставляет себя произносить эти слова. К кому же они были обращены? Ко всем вообще и ни к кому в частности. И все же он не торопился назвать ее бездарной. Впрочем, он уже не слушал ее. Он только смотрел на нее. Ему было достаточно ее присутствия на сцене. Он видел ее точеные округлые колени, грациозно склоненную головку, словно она хотела похвалиться своими роскошными длинными волосами цвета спелой ржи. Спрятавшись, как настоящий любитель тайно смотреть эротические сцены, он позволил себе то, что с ним довольно редко случалось. Он решил подобрать к Изабель воображаемый ключ. И, что удивительно, ключ подошел. Но он тут же поспешил снова повернуть его. В этом нет ничего плохого, если мы время от времени проверяем, как работает тот или иной механизм.
На сцене по-прежнему как бы ничего не происходило. Высокий брюнет — это был, несомненно, режиссер, попросил принести ему текст пьесы. Похоже, что Изабель забыла какие-то слова, а может быть, и перепутала реплики. Порядок был восстановлен. Поль вдруг почувствовал, что рядом с ним с левой стороны кто-то сидит. Несмотря на темноту, он тотчас узнал Маривонну. Не давая ему опомниться от удивления, она схватила его за руку со свойственной ей непринужденностью, которая так нравилась ему.
— Что ты тут делаешь? — спросила она.
Он потянулся губами к ее маленькому и холодному уху:
— Меня не пригласили, а мне так хотелось увидеть Изабель на сцене.
Встав с кресла, она потянула его за собой в темный коридор. С Маривонной все было легко и просто. Неожиданно она прижалась к нему и обвила его шею руками.
— Я так боялась, что ты уедешь из Парижа, так и не повидавшись со мной.
— Как ты могла подумать такое? — сказал он. — Какое счастье, что ты здесь.
Он и в самом деле чувствовал себя таким несчастным и заброшенным, что вконец расчувствовался. На его глазах выступили слезы. Неужели он незаметно для самого себя привязался к Маривонне?
