«…Наверно, Вас огорчит, что я „сорвалась“, что мне изменила моя выдержка. Но — нет худа без добра. Как после грозы воздух становится чище, так и у нас в доме чувствуется какая-то разрядка. Стало как-то легче дышать, появилась надежда, что со временем все войдет в норму».
Во втором письме этой надежды уже меньше:
«Теперь меня освободили от готовки, я только накрываю для них на стол, подаю кушанья, переменяю приборы, затем мою всю посуду, не присаживаясь к столу. Они разговаривают, сын просматривает газеты, я присутствую молча…
Ем я одна — готовлю себе на день отдельно, покупая что есть или в кулинарии. Сын как-то поинтересовался, что же я ем, чем питаюсь. Я ответила:
— То, что я ем, ты есть не станешь.
И показала ему в кастрюльке остатки пшенной каши и компот из сухофруктов. Да, они такого „не кушают“.
Понимаю, что все, о чем я Вам пишу, постыдные пустяки, но ведь из них, из этих пустяков строится жизнь».
Была еще открытка, где Наталия Сергеевна благодарила меня за письмо и делилась впечатлениями о прочитанном. Понравилась ей «Тишина» Ю. Бондарева, «Сирота» Яшина, путевые заметки Д. Гранина…
А потом… потом наступило молчание. Неделя… вторая… Писем нет. Почта в Эстонии работает хорошо, корреспонденция не задерживается, почтальон появляется перед твоей калиткой в одно и то же время, минута в минуту — хоть часы по нему заводи.
И все-таки я пошел на почту — выяснять.
— Нет, все, что приходило на ваше имя, в тот же день доставлено…
Я уже бранил себя за то письмо, где, прибегнув к довольно нехитрому эзопову языку, просил Наталию Сергеевну рассказать об отце. Я боялся, что письмо мое кто-то прочел, что хитрость мою разгадали и что это вызвало домашнюю ссору, скандал. В конце концов, с какой стати мне вздумалось просить у нее эту биографическую справку. Ведь Наталия Сергеевна не один раз писала мне о своем отце. Но, во-первых, письма эти остались в Ленинграде, а кроме того, чтобы разыскать нужное письмо, потребовалось бы несколько дней напряженного труда. В то время я не выделял письма Наталии Сергеевны из общей массы читательской корреспонденции: накопится 50–60 писем разных авторов, перевязываю эту пачку бечевкой и — в коробку. Наполнится коробка — отправляю ее в коридор на антресоли. Переписывались мы с Наталией Сергеевной уже пятый, если не шестой год. Попробуй найди нужную коробку, а в ней пачку, а в пачке то самое письмо!.. Это уж потом, когда я задумал писать роман, я сволок с антресолей все эти картонки из-под кубинского сахара и болгарских сигарет и в течение нескольких недель буквально вылавливал, выуживал письма Наталии Сергеевны. Боюсь, что не все и выудил.
А тогда мы оба — и жена и я — очень беспокоились. Собирались, помню, уже идти на почту, давать телеграмму сыну Наталии Сергеевны. Но именно в этот день пришло от нее письмо. Против обыкновения коротенькое, на двух тетрадочных страничках:
«Дорогой Алексей Иванович!
Простите, что так долго не писала Вам. Вот что со мной случилось недели две назад. У нас в этом году очень жаркое лето: днем +30 градусов и выше. Я около часа простояла в очереди за квасом (мы перешли на окрошку), притащилась домой очень усталая, посидела на кухне, как будто отошла, хотела пройти в комнату, но вдруг потемнело в глазах, и я очнулась на полу оттого, что кто-то меня поднимает, трясет и спрашивает, что со мной… Хорошо, что была у нас сестра невестки, наши были на работе, и если бы не Тоня, то неизвестно, чем бы все кончилось.
Тоня рассказала о случившемся нашим, они зашли, спросили о самочувствии.
— Н-да! И чего тебя понесло за квасом!..
Пять дней я пролежала — при всем желании не могла подняться. Слабость какая-то и ощущение, точно я побывала „там“ и снова вернулась; это странное ощущение не оставляет меня.
Признаюсь Вам (только не сердитесь и не огорчайтесь): была минута, когда я пожалела, что меня „растрясли“, вернули к жизни.
Ваше письмо об одной из планет нашей солнечной системы я получила и, кажется, разгадала.
Юпитер? Верно?
Сделаю все, что могу, с большой радостью, но не сейчас, а когда немножко очухаюсь.
Теперь я часто днем „приваливаюсь“, что совершенно не в моих правилах и привычках.
Не беспокойтесь обо мне слишком. До зимы я хочу дотянуть, а там — что будет!
Рада за Вас, что Вы в хороших местах, здоровы, много и с удовольствием работаете.
Сердечный привет Элико Семеновне, целуйте Машеньку.
Спасибо Вам за все то доброе, что я видела от Вас». 85. В ДОМЕ ЗАПАХЛО ЛЕКАРСТВАМИ
Конечно, получив это письмо, я тут же написал Наталии Сергеевне, попросил ее беречь себя и ни в коем случае не спешить с исполнением моей просьбы.
Она ответила, что чувствует себя получше и, когда никого нет дома, кое-что записывает.
«А тетрадочку держу в чемодане — так надежнее…»
Пишет о том, что я «угадал»:
«Одна из главных причин моей хандры и моей болезни — полная изоляция от людей. Еще при обсуждении вопроса о моем переезде к ним невестка поставила условие — не заводить знакомств ни с кем из живущих в этом доме. Дом принадлежит заводу, заселен заводскими… Неужели она думает, что у меня не найдется другой темы, кроме как перемывать косточки своим ближним? А есть симпатичные женщины по соседству, но мы ограничиваемся приветствиями, иногда парой слов.
А дома… Нет, Алексей Иванович, дома „потеснее“, „поближе“, „потеплее“ не получается. Даже когда я жалуюсь на недомогание (что бывает не так уж часто), в ответ слышу зевок и равнодушное:
— А почему?
Или:
— Знаешь, давай помолчим.
Или:
— Может, о другом поговорим?
Я ему и раньше не один раз говорила, что у меня бывают резкие боли в сердце, кружится голова, темнеет в глазах, отекает нога, и всегда один вопрос:
— А почему?
И только.
Невестка — та более серьезно отнеслась к моему обмороку и переменила тон и обращение, найдя, что „это опасно“.
Я сама знаю, что это был „первый звонок“.
В тот день, когда наши вернулись с работы и застали меня лежащей с холодным компрессом на голове, невестка сказала:
— Не вздумай умирать. С похоронами столько хлопот в наше время… А к тому же я боюсь покойников.
Сын стоял тут же и молчал.
…Я хорошо понимаю, что Вам трудно что-нибудь сказать мне утешительного, и все-таки я жду, жду, с нетерпением жду Ваших писем. Вы не представляете, каким бальзамом является для меня переписка с Вами».
А между тем письма от Наталии Сергеевны стали приходить все реже. В начале августа поздравила она с шестилетием нашу Машу. А потом опять две недели молчания. Опять волнуемся, обдумываем и уже набрасываем черновик телеграммы. И опять в последнюю минуту приносят письмо от нее. Боже мой, как изменился почерк! Вместо округлого, женского, мягкого — какие-то ломаные, угловатые каракули, какие-то брызги от пера…
«19.VIII.62 г.
Дорогой Алексей Иванович! Благодарю Вас и Елену Семеновну за добрые пожелания и постоянную заботу.
…Да, Алексей Иванович, Вы во всем правы, ко всему сказанному могу добавить еще, что у меня характер — далеко не сахарный, но вместе с тем я всегда, всю жизнь с открытым сердцем шла навстречу всякому, от кого слышала хоть одно ласковое словечко.
Однако в настоящий момент в доме у нас полный штиль.
А про здоровье мое расскажу вот что.
Хотя все мы, в том числе и я, сочли мой обморок явлением серьезным, я постепенно пришла в норму и почувствовала себя как прежде. Но вот недавно я сходила в магазин за хлебом (совсем близко и в очереди ни одной минуты не стояла), вернулась, посидела, прочла газету и принялась за мытье посуды, как вдруг чувствую тошноту… в глазах помутилось… я успела только на шаг отойти от плиты, как потеряла сознание. Очнулась от сильной боли и собственных стонов. Лежу на полу, лицо все в крови… Сколько лежала — не знаю. Знаю только, что при падении я ударилась о плиту, оправой очков рассекла бровь, ушибла висок, левую лопатку и правое плечо (оно опухло, огромный кровоподтек). Кое-как поднялась, намочила посудное полотенце, чтобы унять кровь, кое-как доплелась до гостиной и упала на свой диван. Пришла в себя от голоса сына. Сказала ему что-то несвязное и снова забылась.
Очнувшись, попросила вызвать „скорую помощь“, может быть, какой укол сделают, но сын сказал, что теперь нет смысла вызывать врача, так как прошло много времени после припадка, а на завтра он вызовет врача для диагноза.
Я говорю:
— Мне не диагноз нужен, мне плохо, мне больно. Мне сейчас нужно что-нибудь, а не завтра.
Он повторил:
— Сейчас нет смысла. Вызовем завтра.
Принес мне горячего чая с кагором.
— Лежи спокойно. Засни.
И ушел на кухню — чистить и жарить рыбу к приходу жены.
