Ознакомительная версия.
«Я никогда не видел Мартынова пишущим, – вспоминал один из близких ему людей. – Естественно, что, встречаясь с друзьями, он давал себе волю отдохнуть, занять ум непринужденной беседой, а то и просто шутливой болтовней. Но, разговаривая о чем угодно, он нет-нет да и сворачивал к тому, что всего сильнее занимало, а это всегда была очередная работа, самая неотложная, лучшая, наиглавнейшая. Многие сюжеты будущих новелл он, очевидно, специально проговаривал заранее, как бы прикидывая, с какого боку это удобнее положить на бумагу. Иногда пересказывал уже существующее в набросках. При этом по ходу пересказа к произведению добавлялись какие-то неожиданные штрихи и детали. И наконец, Леонид Николаевич нередко зачитывал вслух черновые варианты почти готовых вещей. Нина Анатольевна обычно против этого возражала, полагая, что автор слишком торопится и докучает гостю. „А ты думаешь, что я должен читать другу только шедевры! – не соглашался поэт. – Почему я не могу поделиться с ним своими сомнениями? Пусть откровенно выскажется, как идет дело…“
20 августа 1979 года умерла жена Мартынова. «После кончины Нины Анатольевны, – писал его друг Л. Лавлинский, – что-то начало неотвратимо разрушаться и в характере поэта. Его скорбь и долголетние болезни приняли слишком жизнеопасную форму. Его нужно было буквально спасать от гибели. При нем, правда, почти неотлучно дежурила Галина Алексеевна Сухова – врач, на протяжении многих и многих лет лечившая эту семью. Отношения трех людей давно уже переросли в прочную и нежную дружбу, и не случалось праздника, чтобы я не заставал в доме поэта Галину Алексеевну. Мне даже известно, и думаю, что я вправе об этом сказать: за несколько дней до кончины Нина Анатольевна, предчувствуя ее приближение, наказывала Суховой не оставлять поэта заботой. Завещание это было выполнено…» К сожалению, через год, 21 июня 1980 года, скончался и сам поэт.
Арсений Александрович Тарковский
Родился 12 (25) июня 1907 года в Елисаветграде Херсонской губернии.
Отец служил в банке, иногда подрабатывал журналистикой. Мать – учительница. Мальчишкой Тарковский бегал на все литературные вечера часто тогда гастролировавших по югу России Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Федора Сологуба.
Закончив трудовую школу-семилетку, уехал в 1925 году в Москву, где поступил на Высшие литературные курсы при Союзе поэтов. Как многие молодые литераторы, на жизнь зарабатывал в газете «Гудок» и в журнале «Прожектор» – писал стихотворные фельетоны и судебные очерки. Женитьба (на М. Вишняковой, сокурснице) потребовала новых расходов. Не гнушался никаких заказов, для московского радио, например, написал агитационную поэму – «Стекло». В 1926 году, будучи в Ленинграде, показал свои стихи Ф. Сологубу. Знаменитый поэт ничем не обрадовал Тарковского: «У вас плохие стихи, молодой человек». Правда, и надежды он не отнял: «Пишите. Возможно, что-нибудь получится». Впрочем, дальнейшую судьбу поэта определила все-таки не эта встреча. Гораздо больше дала ему дружба с поэтом и переводчиком Георгием Шенгели, предложившим Тарковскому попробовать себя в переводах. На всю жизнь поэтические переводы стали для Тарковского главным делом – с одной стороны вынужденным (поскольку он брался за переводы ради денег), с другой – вполне добровольным (поскольку дело это отвечало внутренним потребностям поэта, позволяло при любых внешних обстоятельствах оставаться в русле мировой культуры). Уже в 1934 году вышел в свет первый отдельный сборник переводов Тарковского.
В 1937 году поэт развелся с М. Вишняковой и женился на А. Трениной.
В 1940 году Тарковского приняли в Союз советских писателей.
Жизнь установившаяся, лишенная особых событий, позволяла поэту работать тщательно, по плану. Впервые напечатавшись в 1926 году в никому неизвестном студенческом сборнике, Тарковский вполне сознательно не торопился предлагать журналам собственные стихи. «Следует констатировать, что этот талантливый и в меру благополучный переводчик, – писал позже поэт Юрий Кублановский, – переводчик советский, ибо переводил не из потребности, а для заработка, был на деле, быть может, сам того не осознавая, настоящим литературным подпольщиком, десятилетиями неуклонно творящим свой несравненный лирический микрокосм, который не прейдет, покуда существует наша словесность. С органическим мастерством и упорством выбирал он из хаоса лирически совершенную речь, существующую, впрочем, изначально, но по-новому фокусирующую в реальность каждым настоящим поэтом. Ведь стихотворчество не столько рождение, сколько высвобождение организованной речи…»
«И страшно умереть, и жаль оставить всю шушеру пленительную эту, всю чепуху, столь милую поэту, которую не удалось прославить… Я так любил домой прийти к рассвету и в полчаса все вещи переставить, еще любил я белый подоконник, цветок и воду, и стакан граненый, и небосвод голубизны зеленой, и то, что я – поэт и беззаконник… А если был июнь и день рожденья, боготворил я праздник суетливый, стихи друзей и женщин поздравленья, хрустальный смех и звон стекла счастливый, и завиток волос неповторимый, и этот поцелуй неотвратимый…» – Но в эту, казалось бы, навсегда налаженную идиллию вторгается голос странной тревоги: «…Расставлено все в доме по-другому, июнь прошел, я не томлюсь по дому, в котором жизнь меня терпенью учит, и кровь моя мутится в день рожденья, и тайная меня тревога мучит, – что сделал я с высокою судьбою, о Боже мой, что сделал я с собою!»
В начале войны Тарковский со многими другими членами Союза писателей был эвакуирован в Чистополь. К службе в армии поэта признали полностью непригодным, однако он настойчиво подавал в военкомат заявление за заявлением. Наконец, с декабря 1941 года Тарковскому было разрешено работать в армейской газете «Боевая тревога». Как военный корреспондент поэт побывал на трех фронтах – Московском, Брянском, на 1-ом Балтийском фронтах, заслужил звание капитана, был награжден орденом Красной Звезды. В 1943 году Тарковского тяжело ранило: сложная операция, которую он перенес, закончилась ампутацией правой ноги. Нежнейшее стихотворение – «Бабочка в госпитальном саду» – откликнулось памятью тех ужасных событий.
«Из тени в свет перелетая, она сама и тень и свет, где родилась она такая, почти лишенная примет? Она летает, приседая, она, должно быть, из Китая, здесь на нее похожих нет, она из тех забытых лет, где капля малая лазори, как море синее во взоре… Она клянется: навсегда! – Не держит слова никогда, она едва до двух считает, не понимает ничего, из целой азбуки читает две гласных буквы – А и О, а имя бабочки – рисунок, нельзя произнести его, и для чего ей быть в покое? Она как зеркальце простое… Пожалуйста, не улетай, о госпожа моя, в Китай! Не надо, не ищи Китая, из тени в свет перелетая, душа, зачем тебе в Китай? О госпожа моя цветная, пожалуйста, не улетай…»
В 1945 году Тарковский впервые подготовил к печати книгу своих собственных стихов. Рукопись одобрили известные поэты – Маргарита Алигер, Павел Антокольский, Лев Ошанин, Павел Шубин, однако Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“, а так же недоброжелательная внутренняя рецензия, написанная поэтессой Е. Книпович привели к тому, что уже готовый набор книги был рассыпан. В результате, стихи Тарковского (сборник „Перед снегом“) пришли к читателям только через много лет – в 1962 году, когда поэту исполнилось пятьдесят пять лет. Поразительно, но рецензия Анны Ахматовой, тогда же написанная на эту книгу, тоже появилась в печати только через много лет – в 1976 году.
«От него (Тарковского) я впервые услышал еще не напечатанное в ту пору стихотворение Пастернака „Свеча горела на столе“, – вспоминал Каверин. – Мы говорили тогда об ощущении „всеобщности“ этого поэта, его „надбиографичности“, о его принадлежности каждому, о его праве открывать свое, самое личное, всему миру. Тарковский с вдохновением настаивал на этом праве… Помню я и другой разговор после одного из чтений Арсения Александровича… Он был тогда в отчаянии – это была трудная полоса в истории нашей литературы и его почти не печатали. Я ни минуты не сомневался в том, что он будет признан, потому что его поэзия нужна и, стало быть, он отвечает не только за себя, а за нас всех. „Вы доказали это!“ И я процитировал: «Пускай меня простит Винцент Ван Гог за то, что я помочь ему не мог…»
Благодаря огромной переводческой работе Тарковского стало возможным прочесть на русском языке стихи и поэмы многих национальных поэтов. «Шах с бараньей мордой – на троне. Самарканд – на шахской ладони… У подножья – лиса в чалме с тысячью двустиший в уме… Розы сахариной породы, соловьиная пахлава, ах, восточные переводы, как болит от вас голова…» Высокое мастерство Тарковского ни у кого не вызывало сомнений, даже у высших советских чиновников. Когда к семидесятилетнему юбилею Сталина решено было перевести и издать юношеские стихи вождя, выбор переводчика не оказался сложным – конечно, обратились к Тарковскому. Правда, сам Сталин решительно отклонил возможность такого издания.
Ознакомительная версия.
