Зимой 1410 года Гамбург приготовился к атаке. Для этой цели было построено два новых военных корабля. Ранней весной военная флотилия, замаскированная под торговый караван, вышла из устья Эльбы и направилась к острову Гельголанд. Там, в южной гавани, стояли на якорях корабли виталийских братьев. Пираты, обнаружив беззащитных купцов, бросились в атаку. Гамбургские корабли легли в дрейф и открыли огонь из всех орудий. У виталийских братьев не было никакой надежды на спасение. 40 человек погибли, 70 попали в плен, в их числе был и главарь Клаус Штертебекер.
Все население Гамбурга осудило пиратов. Процесс продолжался около полугода, и лишь в октябре месяце был вынесен приговор, в котором, впрочем, никто и не сомневался — смерть на плахе. 20 октября 1401 года приговоренных пиратов казнили на острове Грасбург, их головы насадили на колья, и колья врыли в землю по всему берегу — в назидание всем, кто осмелится осквернить море пиратством и разбоем. К концу лета был пойман Годеке Михельс, предводитель уцелевших виталийских братьев. Его казнили на острове, и голова второго предводителя морских разбойников присоединилась к головам поверженного пиратского войска. Вплоть до 1488 года повсюду в Северном море нещадно преследовали и казнили уцелевших последователей виталийских братьев, и лишь спустя сто лет после возникновения витальеров о них перестали вспоминать. Черепа казненных на острове Грасбург долгое время устрашали рыбаков и торговце, а сам остров пользовался дурной славой. Местные жители утверждают, что в полнолуние с острова доносятся стоны и проклятия пиратов, и море в эту пору неспокойно.
Кто же не будет исполнять закон Бога твоего и за кон царя, над тем немедленно пусть производят суд, на смерть ли, или на изгнание, или на денежную пеню, или на заключение в темницу
1 Езд 7-26
Начало XV столетия католичество встретило, находясь в глубочайшем нравственном и политическом кризисе. В мире одновременно было двое пап один в Риме, другой в Авиньоне. Невозможно было отличить папу от антипапы, взаимно обрушивающих друг на друга громы проклятии и молнии отлучений, к великому смущению и крайнему соблазну вконец запутавшейся паствы. В 1410 году папа Александр был сменен Иоанном XXIII, который, по слухам, отравил своего предшественника. Позднее против него были выдвинуты самые различные обвинения — от занятия в молодости морским пиратством до изнасилования 300 монахинь, не говоря уже о других, более предосудительных поступках. Именно этот святейший отец и выступил рьяным противником выдающегося чешского мыслителя Яна Гуса, суд над которым принадлежит к числу наиболее известных политических процессов средневековья. Ян Гус был идеологом ранней реформации, в его сочинениях борьба за национальные интересы переплеталась с резким обличением пороков духовенства, требованием ликвидации церковной десятины, осуждением продажи духовных должностей, выступлением против германского патрициата в чешских городах и немецкого засилья в Пражском университете. Проповеди Гуса получили широкий резонанс далеко за пределами его родины. Иоанн XXIII отлучил Гуса от церкви, но тот не смирился. Помимо народной поддержки Гус мог рассчитывать на содействие чешского короля Вацлава V, находившегося в серьезном конфликте с духовенством в своих владениях Тогда, не ограничившись повторным отлучением Гуса, Иоанн XXIII наложил на Прагу интердикт (запрещение совершать богослужение и религиозные обряды).
В 1414 году в Констанце по настоянию германского императора Сигизмунда и других монархов собрался новый собор, чтобы покончить с расколом. На этот раз удалось добиться того, что на заседания собора прибыли соперничающие папы — Григорий XII, Бенедикт XIII и тот же Иоанн XXIII, надеявшийся с помощью интриг и подкупа одержать верх над конкурентами. Эта надежда не оправдалась, собор низложил всех трех пап. Однако в одном вопросе собор проявил полную солидарность с Иоанном — в отношении к Яну Гусу и его проповеди. Собор потребовал, чтобы Гус явился в Констанцу для изложения своих убеждений.
Проповедник отправился в путь, отлично понимая, что идет почти на верную гибель, от чего его не спасет и охранная грамота, выданная императором Сигизмундом. Гус считал жизнь не слишком дорогой платой за возможность широкого распространения своих взглядов. Однако именно этого и решили не допустить его враги. По прибытии в город он немедленно был схвачен и заключен в сырое, зловонное подземелье доминиканскою монастыря. Сигизмунд сначала выразил резкий протест против ареста Гуса, которому он гарантировал личную безопасность Но император не собирался всерьез ссориться с руководителями собора. Более того, в довершение вероломства Сигизмунд отказался освободить Гуса, когда контроль над тюрьмой перешел в его руки.
Как обычно бывало при таких инквизиционных разбирательствах, Гуса изнуряли непрерывными предварительными допросами. 5 июня 1415 года начался процесс, судьями выступали сами участники собора. Подсудимому не давали возражать против выдвинутых обвинений, заглушали его слова воплями «Говори только да или нет», а когда Гус наконец отказался отвечать в таких условиях, это было сочтено признанием в ереси.
Зрелище носило столь недостойный характер, что смутило даже Сигизмунда, который изъявил желание в дальнейшем лично присутствовать на суде. Следующее заседание назначили на утро 7 июня, но отложили из-за неожиданного события — почти полного солнечного затмения, вызвавшего немало суеверных толков и опасений. Слушание дела возобновилось во второй половине дня. Гусу вменялось в вину даже непослушание папе Иоанну XXIII. На замечание Гуса, что это был вор и разбойник, последовал ответ самого императора: нет, это был законный папа, хотя и низложенный за различные преступные действия.[7]
Собор и император стремились добиться от Гуса отречения от его учения, угрожая мучительной казнью. «Какими глазами, — отвечал Гус, — взгляну я на небо, как подниму взор на все многолюдство народа, если по вине моей слабости поколеблются их убеждения. Могу ли я ввести в соблазн столько душ, которым я проповедовал?» Его долго склоняли к отречению от его убеждений. Сигизмунд I, пытаясь-таки спасти Гуса, послал к нему четырех епископов вместе с панами Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Паны эти были близкими друзьями Гуса, но они не стали уговаривать его совершить предательство по отношению к собственным взглядам.
Напротив, пан Ян из Хлума сказал:
«Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены, но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из закона Божьего».
В ответ Гус заплакал и тихо ответил:
«Пан Ян, знай твердо — если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против закона Божьего и святой церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого. Бог свидетель!»
Гус не отрекся, и семь епископов совершили над ним обряд.
На голову Гуса, в знак того, что он еретик, надели бумажную корону с нарисованными фигурками чертей и с надписью на латыни: «Ессе Heresiarcha» («Се — ересиарх!»), сопровождая это проклятием: «Вручаем душу твою дьяволам», на что Гус спокойно возразил: «Я же вручаю ее воплощению добра: Господу Иисусу Христу». Один из друзей осужденного реформатора некий Петр из Младоневиц оставил подробное свидетельство о последнем дне (6 июля 1415 года) жизни Гуса, озаглавленное: «Страсти магистра Яна Гуса».
«Идя на смерть, — рассказывает Петр, — он говорил тем, кто шел рядом, чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных врагов: „Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до сего времени не дали“. Люди же из этого города (Констанца) были в доспехах, провожая его на смерть. И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и, руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом: „В руки Твоя, Господи, вручаю душу свою“, неоднократно прочитал громко и радостно, так что стоящие рядом хорошо его слышать могли.
Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский луг… Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: „Мы не знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим — святые слова говорит он и молится“. Иные же сказали: „Поистине хорошо было бы дать ему исповедника“. А один священник, сидя на коне в зеленом кафтане, красною тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: „Неюже слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!“
