Вера не могла не поехать проститься с этим человеком. Муж вполне понял ее порыв.
Лицо лежащего в гробу было безмятежно, будто он узнал глубокую тайну. Вера приподняла его голову, положила под шею большую красную розу и поцеловала его в лоб. Она понимала, что любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее.
Вернувшись домой, она застала только свою институтскую подругу, знаменитую пианистку Женни Рейтер. «Сыграй для меня что-нибудь», — попросила она.
И Женни (о чудо!) заиграла то место «Аппассионаты», которое указал в письме Желтков. Она слушала, и в уме ее слагались слова, как бы куплеты, заканчивавшиеся молитвой: «Да святится имя Твое».
«Что с тобой?» — спросила Женни, увидев ее слезы. «…Он простил меня теперь. Все хорошо», — ответила Вера.
И. Г. Животовский
Повесть (ч. I — 1909, ч. II — 1915)
Заведение Анны Марковны не из самых шикарных» как, скажем, заведение Треппеля, но и не из низкоразрядных. В Яме (бывшей Ямской слободе) таких было еще только два. Остальные — рублевые и полтинничные, для солдат, воришек, золоторотцев.
Поздним майским вечером у Анны Марковны в зале для гостей разместилась компания студентов, с которыми был приват-доцент Ярченко и репортер местной газеты Платонов. Девицы уже вышли к ним, но мужчины продолжали начатый еще на улице разговор. Платонов рассказывал, что давно и хорошо знает это заведение и его обитательниц. Он, можно сказать, здесь свой человек, однако ни у одной из «девочек» он ни разу не побывал. Ему хотелось войти в этот мирок и понять его изнутри. Все громкие фразы о торговле женским мясом — ничто в сравнении с будничными, деловыми мелочами, прозаическим обиходом. Ужас в том, что это и не воспринимается как ужас. Мещанские будни — и только. Причем самым невероятным образом сходятся здесь несоединимые, казалось, начала: искренняя, например, набожность и природное тяготение к преступлению. Вот Симеон, здешний вышибала. Обирает проституток, бьет их, в прошлом наверняка убийца. А подружился он с ним на творениях Иоанна Дамаскина. Религиозен необычайно. Или Анна Марковна. Кровопийца, гиена, но самая нежная мать. Все для Берточки: и лошади, и англичанка, и бриллиантов на сорок тысяч.
В залу в это время вошла Женя, которую Платонов, да и клиенты, и обитательницы дома уважали за красоту, насмешливую дерзость и независимость. Она была сегодня взволнованной и быстро-быстро заговорила на условном жаргоне с Тамарой. Однако Платонов понимал его: из-за наплыва публики Пашу уже более десяти раз брали в комнату, и это закончилось истерикой и обмороком. Но как только она пришла в себя, хозяйка вновь отправила ее к гостям. Девушка пользовалась бешеным спросом из-за своей сексуальности. Платонов заплатил за нее, чтобы Паша отдохнула в их компании… Студенты вскоре разбрелись по комнатам, и Платонов, оставшись вдвоем с Лихониным, идейным анархистом, продолжил свой рассказ о здешних женщинах. Что же касается проституции как глобального явления, то она — зло непреоборимое.
Лихонин сочувственно слушал Платонова и вдруг заявил, что не хотел бы оставаться лишь соболезнующим зрителем. Он хочет взять отсюда девушку, спасти. «Спасти? Вернется назад», — убежденно заявил Платонов. «Вернется», — в тон ему откликнулась Женя. «Люба, — обратился Лихонин к другой вернувшейся девушке, — хочешь уйти отсюда? Не на содержание. Я тебе пособлю, откроешь столовую».
Девушка согласилась, и Лихонин, за десятку взявее у экономки на квартиру на целый день, назавтра собрался потребовать ее желтый билет и сменить его на паспорт. Беря ответственность за судьбу человека, студент плохо представлял себе связанные с этим тяготы. Жизнь его осложнилась с первых же часов. Впрочем, друзья согласились помогать ему развивать спасенную. Лихонин стал преподавать ей арифметику, географию и историю, на него же легла обязанность водить ее на выставки, в театр и на популярные лекции. Нежерадзе взялся читать ей «Витязя в тигровой шкуре» и учить играть на гитаре, мандолине и зурне. Симановский предложил изучать Марксов «Капитал», историю культуры, физику и химию.
Все это занимало уйму времени, требовало немалых средств, но давало очень скромные результаты. Кроме того, братские отношения с ней не всегда удавались, а она воспринимала их как пренебрежение к ее женским достоинствам.
Чтобы получить у хозяйки Любин желтый билет, ему пришлось уплатить более пятисот рублей ее долга. В двадцать пять обошелся паспорт. Проблемой стали и отношения его друзей к Любе, хорошевшей и хорошевшей вне обстановки публичного дома. Соловьев неожиданно для себя обнаружил, что подчиняется обаянию ее женственности, а Симановский все чаще и чаще обращался к теме материалистического объяснения любви между мужчиной и женщиной и, когда чертил схему этих отношений, так низко наклонялся над сидящей Любой, что слышал запах ее груди. Но на всю его эротическую белиберду она отвечала «нет» и «нет», потому что все больше привязывалась к своему Василь Васильичу. Тот же, заметив, что она нравится Симановскому, уже подумывал о том, чтобы, застав их ненароком, устроить сцену и освободиться от действительно непосильной для него ноши.
Любка вновь появилась у Анны Марковны вслед за другим необыкновенным событием. Известная всей России певица Ровинская, большая, красивая женщина с зелеными глазами египтянки, в компании баронессы Тефтинг, адвоката Розанова и светского молодого человека Володи Чаплинского от скуки объезжала заведения Ямы: сначала дорогое, потом среднее, потом и самое грязное. После Треппеля отправились к Анне Марковне и заняли отдельный кабинет, куда экономка согнала девиц. Последней вошла Тамара, тихая, хорошенькая девушка, когда-то бывшая послушницей в монастыре, а до того еще кем-то, во всяком случае бегло говорила по-французски и по-немецки. Все знали, что был у нее «кот» Сенечка, вор, на которого она изрядно тратилась. По просьбе Елены Викторовны барышни спели свои обычные, канонные песни. И все бы обошлось хорошо, если бы к ним не ворвалась пьяная Манька Маленькая. В трезвом виде это была самая кроткая девушка во всем заведении, но сейчас она повалилась на пол и закричала: «Ура! К нам новые девки поступили!» Баронесса, возмутившись, сказала, что она патронирует монастырь для павших девушек — приют Магдалины.
И тут возникла Женька, предложившая этой старой дуре немедленно убираться. Ее приюты — хуже, чем тюрьма, а Тамара заявила: ей хорошо известно, что половина приличных женщин состоит на содержании, а остальные, постарше, содержат молодых мальчиков. Из проституток едва ли одна на тысячу делала аборт, а они все по нескольку раз.
Во время Тамариной тирады баронесса сказала по-французски, что она где-то уже видела это лицо, и Ровинская, тоже по-французски, напомнила ей, что перед ними хористка Маргарита, и достаточно вспомнить Харьков, гостиницу Конякина, антрепренера Соловейчика. Тогда баронесса не была еще баронессой.
Ровинская встала и сказала, что, конечно, они уедут и время будет оплачено, а пока она споет им романс Даргомыжского «Расстались гордо мы…». Как только смолкло пение, неукротимая Женька упала перед Ровинской на колени и зарыдала. Елена Викторовна нагнулась ее поцеловать, но та что-то прошептала ей, на что певица ответила, что несколько месяцев лечения — и все пройдет.
После этого визита Тамара поинтересовалась здоровьем Жени. Та призналась, что заразилась сифилисом, но не объявляет об этом, а каждый вечер нарочно заражает по десять — пятнадцать двуногих подлецов.
Девушки стали вспоминать и проклинать всех своих самых неприятных или склонных к извращениям клиентов. Вслед за этим Женя припомнила имя человека, которому ее, десятилетнюю, продала собственная мать. «Я маленькая», — кричала она ему, но он отвечал:
«Ничего, подрастешь», — и повторял потом этот крик ее души, как ходячий анекдот.
Зоя припомнила учителя ее школы, который сказал, что она должна его во всем слушаться или он выгонит ее из школы за дурное поведение.
В этот момент и появилась Любка. Эмма Эдуардовна, экономка, на просьбу принять ее обратно ответила руганью и побоями. Женька, не стерпев, вцепилась ей в волосы. В соседних комнатах заголосили, и припадок истерии охватил весь дом. Лишь через час Симеон с двумя собратьями по профессии смог утихомирить их, и в обычный час младшая экономка Зося прокричала: «Барышни! Одеваться! В залу!»
…Кадет Коля Гладышев неизменно приходил именно к Жене. И сегодня он сидел у нее в комнате, но она попросила его не торопиться и не позволяла поцеловать себя. Наконец она сказала, что больна и пусть благодарит Бога: другая бы не пощадила его. Ведь те, кому платят за любовь, ненавидят платящих и никогда их не жалеют. Коля сел на край кровати и закрыл лицо руками. Женька встала и перекрестила его: «Да хранит тебя Господь, мой мальчик».
