Какой бы он ни был, дадим ему несколько монет – не потому, что он человек, а потому, что мы люди. (Герод Аттик – неприятному и назойливому просителю.)[1174]
(I в. н.э.)
малоазиатский ритор
[Когда Марк Антоний] обложил города [Малой Азии] налогом во второй раз, (…) Гибрей (…) отважился произнести (…): «Если ты можешь взыскать подать дважды в течение одного года, ты, верно, можешь сотворить нам и два лета, и две осени!»[1175]
(V в. до н.э.)
лирический поэт, обвинявшийся в безбожии
Диагор (тот, кому присвоили прозвище «Безбожник») приехал однажды в Самофракию, и там один его друг задал ему вопрос: «Вот ты считаешь, что боги пренебрегают людьми. Но разве ты не обратил внимания, как много в храме табличек с изображениями и надписями, из которых следует, что они были пожертвованы по обету людьми, счастливо избежавшими гибели во время бури на море (…)?» – «Так-то оно так, – ответил Диагор, – только здесь нет изображений тех, чьи корабли буря потопила».[1176]
Тот же Диагор в другой раз плыл на корабле, и началась сильная буря. Оробевшие и перепуганные пассажиры стали говорить, что эта беда приключилась с ними не иначе как оттого, что они согласились взять его на корабль. Тогда Диагор, показав им на множество других кораблей, терпящих то же бедствие, спросил, неужели они считают, что и в тех кораблях везут по Диагору.[1177]
(I в.)
римский философ-стоик
Философ Каний, когда узнал об обвинении, предъявленном ему Калигулой, что он был замешан в заговоре, направленном против императора, ответил: «Если бы я знал об этом, ты бы не знал».[1178]
Когда собственника корабля, Лампида, спросили, каково ему было нажить богатство, он ответил: «Большое богатство – легко, но маленькие деньги – с большим трудом».[1179]
Он мал в великом искусстве, а я велик в малом.[1180]
Хиосский народный вождь Ономадем, придя к власти во время смуты, не дозволил изгнать всех противников поголовно, дабы, как сказал он сам, «за недостатком врагов не начать ссориться с друзьями».[1181]
(ок. 410 – 364 гг. до н.э.)
фиванский полководец
[Фиванец Пелопид] шел на войну, и жена просила его поберечь себя. «Это надо говорить другим, – сказал Пелопид, – а полководец должен беречь своих сограждан».[1182]
(IX в. до н.э.)
царица Ассирии
Семирамида, выстроивши себе гробницу, написала на ней так: «Кому из царей будет нужда в деньгах, тот пусть разорит эту гробницу и возьмет, сколько надобно». И вот Дарий [персидский царь] разорил гробницу, но денег не нашел, а нашел другую надпись, так гласившую: «Дурной ты человек и до денег жадный – иначе не стал бы ты тревожить гробницы мертвых».[1183]
Фессалиец Скопас, когда у него попросили какую-то излишнюю и бесполезную вещь из его домашнего убранства, ответил: «Но ведь нас делает счастливыми именно это излишнее, а не то, что всем необходимо».[1184]
(конец IV – нач. III в. до н.э.)
комедиограф
Сочинитель комедий Филиппид (…) на вопрос [фракийского] царя Лисимаха: «Чем из моего достояния поделиться с тобой?» – молвил: «О царь, только не твоими тайнами!»[1185]
(ок. 418 – 362 гг. до н.э.)
фиванский полководец
На вопрос, какой полководец лучше, Хабрий или Ификрат, он [Эпаминонд] ответил: «Нельзя сказать, пока все мы живы».[1186]
Эпаминонд (…) отказал Пелопиду в его просьбе выпустить из тюрьмы одного кабатчика, но тут же отпустил его по просьбе гетеры, сказав при этом: «Есть услуги, Пелопид, которые подружкам испрашивать не стыдно, а полководцам стыдно».[1187]
Эпаминонд, (…) когда фиванцы из зависти и в насмешку избрали его таксиархом, (…) не счел это ниже своего достоинства, но сказал: «Не только должность делает честь человеку, но и человек должности». И этой службе, которая до него сводилась к надзору за уборкой мусора и стоком воды, он сумел придать значительность и достоинство.[1188]
Некая женщина, которую Филипп [Македонский] хотел силком привести к себе, взмолилась: «Отпусти меня! В темноте все женщины одинаковы».[1189]
[Александр Македонский], заспорив с одним музыкантом о некоторых вопросах гармонии, думал, что убедил его. Однако тот, слегка улыбнувшись, сказал: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты лучше меня понимал это».[1190]
Тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения. (Индийские мудрецы – Александру Македонскому.)[1191]
(ок. 330 – ок. 400 гг.)
историк из Антиохии
Сарацин [ближневосточных бедуинов] нам лучше бы не иметь ни друзьями, ни врагами.[1192]
Сборщики податей доставляли ему [императору Констанцию] больше ненависти, чем денег.[1193]
Он был старше доблестью, чем годами. (Об императоре Юлиане).[1194]
Больные раздражительнее здоровых, женщины – мужчин, старики – юношей и несчастные – счастливых.[1195]
Многие отрицают богов на небесах, а сами боятся выйти из дому, позавтракать, взять ванну, прежде чем не справятся, где, положим, находится Меркурий или какую часть созвездия Рака закрывает луна.[1196]
(ок. 124 – 170 гг.)
писатель, адвокат, философ школы Платона
Мера богатства – не столько земли и доходы, сколько сама душа человека: если он терпит нужду из-за жадности и ненасытен к наживе, то ему не хватит даже золотых гор, он постоянно будет что-нибудь выпрашивать, чтобы приумножить нажитое прежде. Но ведь это и есть настоящее признание в бедности, потому что всякая страсть к стяжательству исходит из предположения, что ты беден, и несущественно, насколько велико то, чего тебе не хватает.[1197]
Голого раздеть и десяти силачам не удастся.[1198]
Неполно счастье тех, богатство которых никому не ведомо.[1199]
Люди порознь смертны, в совокупности – вечны.[1200]
Время [людей] крылато, мудрость медлительна, смерть скорая, жизнь жалкая.[1201]
Коли в суждениях доверяться больше глазам, нежели разуму, то мы мудростью далеко уступили бы орлу.[1202]
Всему (…) есть цена, и не малая: ее платит тот, кто просит (…), – поэтому все необходимое удобнее покупать, чем клянчить.[1203]
От богов человеку ничто хорошее не дается без примеси хоть какой-нибудь неприятности, в самой радости есть хоть толика горести.[1204]
Первую чашу пьем мы для утоления жажды, вторую – для увеселения, третью – для наслаждения, а четвертую – для сумасшествия.[1205]
То, что мы знаем, – ограничено, а что не знаем – бесконечно.
Не на то надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь.
Прекращение деятельности всегда приводит за собой вялость, а за вялостью идет дряхлость.
Нет в мире ничего, что могло бы достичь совершенства уже в зародыше, напротив, почти во всяком явлении сначала – надежды робкая простота, потом уж – осуществления бесспорная полнота.
Обвинить можно и невинного, но обличить – только виновного.
Стыд и честь – как платье: чем больше потрепаны, тем беспечнее к ним относишься.
Нет для меня уважения дороже, чем уважение человека, которого сам больше всех по заслугам уважаю.
Собственная нравственная нечистоплотность – это знак презрения к самому себе.
Все, чем бы ты в жизни ни пользовался, оказывается скорее обременительным, чем полезным, если только выходит за пределы целесообразной умеренности.
Каждый человек в отдельности смертен, человечество же в целом бессмертно.
Храбрость занимает среднее место между самонадеянной отвагой и робостью.
Во всем мире и на все времена.
Не дано увидеть те силы, которые позволено только ощущать.
Аниций Манлий Северин Боэций
(ок. 480 – 524 гг.)
философ, христианский богослов и поэт
Если существует Бог, то откуда зло? И откуда добро, если Бога нет? (Со ссылкой на Эпикура).[1206]
Всякое благо (…) выше того, кому принадлежит.[1207]
Некто заявил человеку, похвалявшемуся званием философа, что признает его таковым, если он перенесет наносимые ему оскорбления спокойно и терпеливо. Тот долго выслушивал брань и наконец с насмешкой спросил: «Теперь-то ты веришь, что я действительно философ?» На это первый ответил: «Я бы поверил, если бы ты промолчал».[1208]
