Ознакомительная версия.
Индоевропейцы переняли это изобретение (первыми, вероятно, хетты), но существенно его усовершенствовали. В двухколесную колесницу впрягали от одного до четырех коней, а сама она была намного легче прототипа: этому способствовало изобретение колес со спицами. Экипаж состоял обычно из возницы и лучника – он же орудовал копьем и дротиками, скорость которых из-за сложения движений значительно возрастала. Но, как видим в «Илиаде», реалии которой, можно полагать, не очень отличались от более ранних хеттских (троянцы, скорее всего, были хеттам этнически близки), колесницы чаще были не подвижной «огневой точкой», как махновская или буденновская тачанка, а средством доставки: выбрав себе достойного соперника, облаченный в медные доспехи аристократ спешивался – и начинался поединок.
Утверждение всадника на спине лошади, помимо практических результатов этого достижения, было актом великого мужества. Потребовались века, чтобы изобрести эффективную узду – с удилами, псалиями и поводьями, подковы, седло, шпоры, – наконец, стремена. А ведь когда начинали, ничего этого не было. Смельчак держался за гриву коня, изо всех сил сдавливая внутренней поверхностью ног его бока, а под собой имел разве что подстилку. А какая нужна была сноровка, чтобы просто залезть на лошадиную спину? Отчаянные же ребята были эти первые кавалеристы!
Впрочем, следовавшие за ними тоже. Всякое изобретение означало в первую очередь не удобство, не повышение безопасности, а открытие новых возможностей: управления конем, доведенного до полного слияния двух воль, чудес джигитовки, меткой стрельбы, устойчивости в поединках и при маневре. А чего стоило выведение новых пород лошадей – быстрых, бесстрашных, выносливых, преданных хозяину? Совершенствование их выездки и ухода за ними? Изготовление самого подходящего коннику оружия, выработка тактики и приемов боя? А сколько надо было всаднику работать над собой – и над воспитанием будущего всадника, с самого младенчества? Излюбленная аристократами всех времен загонная охота – сейчас она, может быть, не более чем забава для повышения содержания адреналина в крови, а прежде это была лучшая тренировка, по степени риска и требуемым для успеха качествам максимально приближенная к боевой обстановке. У кочевников весь жизненный уклад был в значительной степени подстроен под всадника.
Но сначала не о кочевниках, а о народе оседлом. Одним из продуктов сложных этногенезов, о которых шла речь выше, могли быть тавры – народ, весьма нелестно охарактеризованный античными авторами, – на что, однако, есть основания возразить.
Тавры известны с IX в. до н. э. как носители Кизил-Кобинской культуры в горных и предгорных районах полуострова. Происхождение их неясно. Возможно, это народ иранского корня – в пользу этого говорит большое сходство Кизил-Кобинской культуры с культурой Белозерской, распространенной в степной полосе Украины и Молдавии (но отдельные памятники которой имеются и в Крыму): считается, что в Белозерской культуре произошел основной этногенез киммерийцев. Но Кизил-Кобинская культура имеет немалое сходство с замечательной северокавказской Кобанской культурой (особо славящейся изделиями в «зверином стиле») – ее носители, которые не были индоевропейцами, возможно, тоже приняли участие в этногенезе тавров.
С IX по VI в. до н. э. тавры жили небольшими поселениями, занимались скотоводством, а по берегам рек – мотыжным земледелием. Недостаток металлов (их мало в Крымских горах) обусловил широкое использование изделий из камня, кости, кожи. Бронза шла в основном на оружие, украшения и на элементы конского набора.
Тавры поклонялись в пещерах подземным духам (там обнаружены многочисленные останки принесенных в жертву животных). Главным же объектом поклонения у них, как и у некоторых окрестных народов, была богиня плодородия, известная грекам под именем Дева. Ей приносили и человеческие жертвы.
Вот что читаем о таврах у Геродота, побывавшего в Северном Причерноморье в середине V в. до н. э. и заставшего тавров в горах и на побережье – очевидно, из предгорий их вытеснили киммерийцы. «У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, которых захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченного дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, это, по их собственным словам, дочь Агамемнона Ифигения (обычно греки ассоциировали Деву не с Ифигенией, принесенной в жертву Артемиде собственным отцом Агамемноном, вождем идущей на Трою греческой рати, а с самой Артемидой). Но существовал вариант мифа, в котором уже на жертвенном алтаре богиня заменила девушку ланью, а саму ее чудесным образом перенесла в Тавриду, т. е. к таврам. Вполне возможно, что жестокое обращение тавров с мореплавателями породило о них молву, дошедшую и до Гомера. В его «Одиссее» листригоны, кровожадные великаны, разбившие камнями одиннадцать кораблей и пожравшие попавших к ним спутников Одиссея, обитают в «узкогорлой бухте» (а именно такова бухта Балаклавская. – А. Д.). С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома. Живут тавры разбоем и войной».
У более поздних авторов отзывы тоже нелестные. Страбон (I в. до н. э. – I в. н. э.) сообщает, что близ гавани Симболон (Балаклава) собираются разбойничьи шайки тавров и устраивают нападения на корабли. Тацит (I в. н. э.) сообщает о гибели от рук тавров римской когорты, попавшей в кораблекрушение. Аммиан Марцеллин, живший уже в IV в. н. э., сравнивает с таврами римскую чернь – такую же злобную, разнузданную и крикливую («ревет, подобно таврам»).
Но есть и иная информация для размышления. В могилах самих тавров и в их поселениях при раскопках никаких особых богатств не найдено, более того – почти нет привозных вещей. Очевидно, прибрежные тавры при случае занимались пиратством, но при этом не забрасывали ради него свой основной промысел – рыболовство и сбор даров моря в полосе прибоя. Да и в пиратстве в те времена многие народы не видели ничего зазорного: при тогдашнем разграничении понятий «свой – чужой» иноземный корабль воспринимался как то, что «бог послал».
Можно поставить под сомнение и повышенную воинственность тавров: так, они отказали скифам в их просьбе помочь им в войне с персидским царем Дарием, а оснований опасаться царской кары у них не было. У того же Марцеллина в перечне таврских племен с наиболее жестокими нравами находим и синдов – а это племена, к таврам отношения не имеющие, обитавшие вообще не в Крыму, а на Таманском полуострове (только много позже синды основали на крымском побережье свой город Сугдею – нынешний Судак. Интересно происхождение синдов. Вероятно, они ведут его от индоариев – но тех, что после отделения от иранцев в Индию почему-то не пошли, а обосновались в конце концов в азовских плавнях).
Так что тавров, возможно, трудно было обвинить в какой-то особой некоммуникабельности. Скорее похоже на то, что античные авторы сделали из них некий собирательный образ – как следствие того, что они не встретили с распростертыми объятиями высадившихся здесь греческих колонистов. Да и с чего бы, спрашивается? Но когда колонии появились, отношения некоторое время складывались довольно мирные. В Керкинитиде, основанной на месте нынешней Евпатории, тавры составляли немалый процент населения. Греки даже переняли у тавров культ Девы, поклоняясь ей наряду со своими богами.
Ситуация несколько изменилась, когда греки-дорийцы из Херсонеса стали вытеснять тавров с их земель, а их самих обращали в крепостных. Тогда в херсонесском некрополе стали появляться надгробия с пояснительной подписью: «Убит таврами». Но в те же времена на том же кладбище появлялись и захоронения тавров – вряд ли это было бы возможно при полном разладе между двумя народами.
Впрочем, однажды тавры изрядно насолили своим обидчикам. Не без их подстрекательства и их поддержки скифы в 109 г. до н. э. захватили вошедшую к тому времени в состав Херсонесского государства Керкинитиду и построенную херсонесцами Прекрасную Гавань. Прибывший на помощь грекам во главе понтийского войска полководец Диофант разгромил захватчиков, но отбитые города так и не вернулись в прежнее состояние (подробнее об этих событиях ниже).
Со скифами, появившимися в Крыму во второй половине VIII в. до н. э., тавры, используя терминологию Льва Гумилева, обладали положительной комплиментарностью. То есть, – по большому счету, на уровне этносов, – они находили взаимопонимание и умели уживаться. С конца III в. до н. э., когда центр Скифского государства переместился в Крым (к этому привели тяжелые для скифов внешние обстоятельства, но сейчас не об этом), ускоренно пошел процесс ассимиляции тавров скифами. Тавры и прежде многое заимствовали из скифской культуры, а теперь их вообще стали называть тавроскифами. Как самостоятельный народ тавры перестали упоминаться с IV в. н. э.
Ознакомительная версия.
