– Видишь, ничем не пахнут, а между тем, взяты из дерьма… Деньги не пахнут.
Веспасиан вообще был шутником дурного вкуса. Извещают его, например, что решено воздвигнуть ему памятник очень высокой стоимости.
– Вот вам и пьедестал для него, – говорит кесарь, показывая на кучу собственного дерьма, – кладите его сюда.
Незадолго до смерти, уже чувствуя ее приближение, он все еще не упускает случая пошутить. Намекая на существовавший у римлян обычай объявлять своих императоров после их смерти божествами, он сказал:
– Должно быть, скоро я сделаюсь богом.
Адриана I один человек, уже седеющий, просил о какой-то милости. Адриан отказал ему. Тогда проситель выкрасил себе волосы и вновь стал докучать кесарю.
– Но недавно меня уже просил об этом твой отец, – сострил Адриан, – и я ему отказал.
Однажды тот же Адриан дал нищему денег на покупку приспособления, соответствующего нашей мочалке, которым римляне в банях терли себе тело. В другой раз его осадила уже целая толпа нищих, клянчивших у него подачки на ту же мочалку.
– Обойдетесь и так, – отвечал Адриан, – потритесь друг о друга.
Про Галлиена рассказывают, что он однажды наградил венком победителя какого-то гладиатора, который нанес быку двенадцать ударов, прежде чем поразил его насмерть. В публике поднялся ропот, но Галлиен объявил, что считает это подвигом, потому что «столько раз дать промах по быку – дело нелегкое».
Диоклетиану было предсказано, что он вступит на трон после того, как убьет кабана, и он, поверив этому, вел необычайно ожесточенную охоту на кабанов. Но в кесари вместо него все проскакивали другие. Тогда он сказал:
– Кабанов-то убиваю я, а едят-то их другие.
Много острых слов приписывается знаменитому Цицерону.
– Не надо терять надежды, – говорили ему после того, как Помпей, сторонником которого был Цицерон, потерпел поражение, – у Помпея остается еще семь орлов (т. е. знаков с орлами, знамен при легионах).
– Это бы кое-что значило, если б мы сражались с воронами, – отвечал Цицерон.
– Кто был твой отец, Цицерон? – спросил его некто, чья мать пользовалась не совсем хорошей славой.
– А ведь твоей матери, – отвечал Цицерон, – пожалуй, было бы трудно отвечать, кабы ей сделали такой вопрос о тебе.
Когда у него спрашивали, какая из Демосфеновых речей ему нравится больше всех, он отвечал:
– Которая всех длиннее.
При обсуждении закона в сенате один из сенаторов, Галлий, человек весьма преклонного возраста, сказал, что пока он жив, он не допустит издания такого закона.
– Ничего, можно и подождать, – заметил Цицерон, – Галлий назначает очень недолгую отсрочку.
Когда его упрекали в том, что он больше сгубил людей своими обвинительными речами, чем спас защитой, он отвечал:
– Это правда, ибо у меня совести больше, чем красноречия.
Один человек, хваставший глубоким знанием законов, на самом же деле, как всем было известно, круглый невежда в них, был однажды вызван в суд свидетелем по какому-то делу и на обычный вопрос отозвался, что он ничего не знает.
– Ты, верно, думаешь, что тебя спрашивают что-нибудь о законах? – заметил на это Цицерон.
Друг Цицерона Аттик в старости столь жестоко страдал от водянки, что решился уморить себя голодом. Но голодание, вместо того чтобы убить его, наоборот, прекратило его болезнь. На убеждения врачей, что теперь он здоров и что ему остается только пользоваться жизнью, он отвечал:
– Я уже так близко подошел к смерти, что мне совестно возвращаться вспять.
И он доморил себя голодом.
Угощая Цицерона за ужином вином, хозяин настойчиво обращал его внимание на качества напитка, уверяя, что вину этому сорок лет.
– Скажи, пожалуйста, – заметил Цицерон, – а каким оно еще выглядит молодым для своих лет!
– Кто это привязал моего милого зятя к мечу? – острил он над чрезвычайно малорослым мужем своей дочери.
Некто Ваниций попал в консулы, но проконсульствовал всего лишь несколько дней. Цицерон говорил про него, что в его консульство свершилось настоящее чудо: не было ни весны, ни осени, ни лета, ни зимы.
Этот же Ваниций упрекал Цицерона, зачем тот его не посетил, когда он был болен. Цицерон отвечал, что собрался было его навестить во время его консульства, но в дороге его застигла ночь, – намек на кратковременность этого консульства.
Цицерон узнал о смерти Ваниция случайно, по слухам. Встретив уже после того одного из слуг Ваниция, он задал ему вопрос, все ли у них в доме благополучно. Тот отвечал утвердительно:
– Ну, значит, он в самом деле умер, – заключил Цицерон.
Адвокат Крисп имел слабость сильно убавлять свои годы. Однажды, поймав его на этом, Цицерон сказал:
– Выходит, что мы вместе с тобой говорили речи еще до твоего рождения.
Его зять то и дело твердил, что его жене тридцать лет.
– Знаю и не сомневаюсь, – заметил Цицерон, – ведь ты мне уж двадцать лет твердишь это.
Римский полководец Ливий Содикатор не отличался особенно блестящими воинскими дарованиями, но не упускал случая выставлять свои заслуги. Так, он допустил карфагенян занять Тарент, а сам укрылся в его крепости. После этого к городу подступил знаменитый Фабий Максим и отнял его у неприятеля. Ливий же, сделавший в это время несколько удачных вылазок из крепости, не преминул поставить Фабию на вид, что он взял город лишь благодаря ему, Ливию.
– Будь спокоен, я этого не забуду, – успокоил его Фабий. – Если бы ты его не отдал врагу, то мне не было бы и надобности брать его.
Катон столкнулся с прохожим, несшим большой ящик. Носильщик сначала крепко ударил его этим ящиком, а потом уже крикнул:
– Берегись!
– Разве ты еще что-нибудь несешь, кроме этого ящика? – спросил его Катон.
Он же, по поводу множества памятников-статуй, поставленных в память малоизвестных людей, сказал:
– По-моему, пусть лучше все спрашивают, почему Катону не поставлено памятника, чем иметь памятник среди таких людей.
Известный в Риме шут Гальба отвечал знакомому, который просил у него на время плащ:
– Если дождь идет, так плащ мне самому нужен, а если не идет, так зачем он тебе?
Он же, когда ему подали где-то рыбу, одна половина которой была уже съедена накануне, так что она лежала той стороной вниз, а нетронутой вверх, сказал:
– Надо есть ее поскорее, а то снизу из-под стола ее тоже кто-то ест.
П. Батони. Мир и война
Некий весьма посредственных дарований оратор однажды старался изо всех сил тронуть своих слушателей и, окончив речь, остался при полном убеждении, что он достиг своей цели.
– Скажи по правде, – обратился он к известному поэту Катуллу, бывшему в числе его слушателей, – ведь моя речь разве только в самом черством сердце не возбудила бы сочувствия.
– Именно так, – отвечал Катулл, – едва ли кто-нибудь будет так жесток, чтобы не пожалеть тебя за эту речь.
Марий взял у кимвров один город и отдал его на разграбление своим воинам. Ему поставили на вид, что он поступил против закона.
– Не знаю, может статься, но гром оружия не давал мне расслышать, что говорит закон.
Сабиняне решили подкупить римского военачальника Мания Курия. Когда они пришли к нему со своими предложениями, он как раз в это время ел репу. Отринув сабинское золото, Курий сказал при этом:
– Пока я буду довольствоваться репой, на что мне ваше золото?
Один из друзей консула Рутидия усердно просил его о чем-то, но так как его просьба была неосновательна и ее исполнение было сопряжено с беззаконием, то Рутидий и отказал ему.
– Какой же прок в твоей дружбе, коли ты отказываешься сделать то, о чем я тебя прошу? – сказал ему друг.
– А мне зачем твоя дружба, – отвечал ему Рутидий, – коли из-за нее я должен совершать несправедливости?
Язык болтливый вечно губит нас:
Так гибнет от свища лесной орех.
Саади
С китайским остроумием можно отчасти познакомиться, прочитав несколько анекдотов, связанных с именем народного героя Куньлуня, жившего, по преданиям, в конце XIII века в провинции Су-Чжоу.
Куньлунь был очень жаден до денег. Раз кто-то сказал ему:
– Дай я тебя прибью до смерти; я заплачу тебе за это тысячу лан. Куньлунь подумал и потом сказал:
– Ты лучше прибей меня до полусмерти и дай мне не полную тысячу лан, а только пятьсот.
