— А деньги эти сейчас мне чертовски пригодились бы! Хотелось бы только, чтобы они не завтра, а сегодня лежали у меня в кармане, — говорил он жене.
Мария улыбалась и ласково взглядывала на него, точно хотела сказать: да, муженек мой милый, ты у меня мастер и на одно и на другое — и зарабатывать и расходовать деньги! Но еще через секунду мысли ее уже витали где-то далеко, и отсутствующий взгляд был обращен в ее внутренний, незримый для других мир.
Йенсу Ворупу и этого было достаточно; обрадованный ее молчаливым одобрением, он убегал туда, где сортировался картофель, или мчался в селение нанимать еще и еще людей.
В эти дни он редко бывал дома, прибегал лишь, чтобы поесть или, как сейчас например, на мгновение вернув Марию на землю, сорвать у нее поцелуй.
Они жили в сущности каждый в своем мире. Йенс Воруп знал это, но думал, что так и должно быть. Ему нравилось такое внезапное соприкосновение с чуждым ему миром, то холодным, то теплым, который блеснет на мгновение и исчезнет, как падающие звезды. Он не требовал от Марии, чтобы душой она всегда была с ним. Ведь у нее свои трудности, свои сомнения, — как она это называла, — точно так же, как и у него; ему и в голову не приходило вторгаться в сферу ее переживаний, для этого он был слишком занят. И если он и Мария не жили душа в душу, то они жили друг для друга. Он трудился для нее, она — для него. Они любили друг друга и гордились друг другом.
Переговоры между Данией и Америкой о снятии запрета с ввоза картофеля несколько затянулись. Но это было не так уж плохо, потому что позволяло обдумать тем временем вое предприятие в целом. Совсем не просто было наладить все это; переправить картофель на обычном пароходе не представлялось возможным: содержимое нижних мешков под тяжестью верхней части груза было бы раздавлено, и в пути картофель неминуемо сгнил бы. На счастье, Воруп оказался не единственным, кто рассчитывал нажиться на экспорте картофеля в Америку: ведь требовался специально приспособленный для этой цели пароход, с трюмом в несколько этажей, и такой пароход надо было, кроме того, зафрахтовать целиком.
По этому поводу Йенсу Ворупу пришлось совершить немало поездок. Он познакомился с людьми в разных концах страны и стал одним из основателей Союза по экспорту картофеля. В одиночку человек обладал небольшим весом; иное дело выступать от имени большой организации: тут можно оказать необходимое давление на правительство, чтобы оно отстаивало интересы членов союза и даже взяло на себя часть убытков, если бы, против всяких ожиданий, предприятие сорвалось. Ведь что ни говори, а сельское хозяйство является основным источником дохода страны.
Оказалось, что в Дании не один Йенс Воруп вступил на такой путь. Очень скоро Союз по экспорту картофеля насчитывал уже значительное число членов. На рынке внезапно появилось прямо-таки невероятное количество картофеля; казалось, что сами клубни, прослышав о блестящих перспективах, стали множиться в своих хранилищах. Йенс Воруп был избран членом правления; кроме того, ему пришлось взять на себя временное руководство окружным отделением союза. Все это очень хлопотно, и он с утра до ночи был на ногах; у него едва оставалось время, чтобы наспех поесть.
Однажды он неожиданно ворвался к Марии, торопясь, как всегда.
— Едешь со мной? — спросил он. — Мне нужно в Кольдинг. Как член правления союза я там должен осмотреть установку для сушки картофеля.
— Ты уж и член правления тоже? — Мария задумчиво посмотрела на него. — Скоро, кажется, не будет такого общества или союза, куда бы тебя не выбрали.
— Да, сельскому хозяину в Дании прохлаждаться не приходится, если он хочет завоевать себе место под солнцем, — неопределенно ответил Воруп. — Так едешь со мной? Мои путевые расходы оплачивает союз, а для тебя мы уже как-нибудь найдем средства. — Он рассмеялся. — Оттуда мы сможем съездить на Скамлингсбанкен, это недалеко от Кольдинга.
Скамлингсбанкен! В душе Марии сразу ожили воспоминания о светлых днях, когда она была ученицей частной грундтвигианской школы, потом училась на курсах и, наконец, в Высшей народной школе. Она вспомнила об учителях, взволнованно, чуть не со слезами на глазах говоривших о родном языке, и о торжественных собраниях на Скамлингсбанкен, о Грундтвиге и Лаурисе Скау, о Лембке и Гольдшмидте. Ясной картины о значении Скамлингсбанкен в борьбе за сохранение датской государственности в Южной Ютландии Мария так и не получила, потому что учителя большей частью приходили в такое волнение, что плакали, вместо того чтобы толком рассказать обо всем. Но, может быть, именно потому одно название этого места всегда заставляло звучать так много струн в ее душе, а с течением времени побывать на Скамлингсбанкен стало величайшей мечтой ее жизни.
И вот теперь она стояла и колебалась: не знала, хочет она ехать с мужем или нет! Воруп не понимал ее, он все время представлял себе, как она обрадуется этой поездке.
— Поедем, поедем же! — молил он. — Подумай, какой счастливый случай, — иначе мы не могли бы позволить себе такой роскоши.
Но Марии не хотелось ехать; на все уговоры мужа она отрицательно мотала головой.
— Ну прошу тебя, довольно! Не надо меня больше уговаривать, — сказала она, глядя в сторону, и провела рукой по его волосам.
— Значит, опять «сомнения»? — Йенс Воруп, вконец подавленный, взял ее за руку.
Она кивнула и повернулась к нему спиной.
— Ну что ж... если так... — Он больше не просил ее. Все последнее время Мария была какой-то чужой, словно отсутствующей, и он понимал, что она опять во власти одного из своих приступов меланхолии.
— Желаю тебе, дорогая, благополучно справиться, — сказал он на прощанье, выезжая со двора.
Мария стояла у ворот и смотрела вслед бричке. Ее вдруг опять охватило, как это часто бывало и раньше, странное чувство: будто тот, кто сейчас уехал, — чужой ей человек, и хорошо, что его здесь не будет. Она едва заставила себя помахать ему рукой, когда бричка, выехав на дорогу, показалась на повороте и Воруп приветственно потряс кнутовищем.
Мария прошла в прачечную и велела Карен принарядиться и отправиться гулять с детьми.
— Инге и малютку посади в санки, а Арне поможет тебе везти их. Спуститесь к фьорду и поглядите, как горожане катаются на коньках. А по дороге оттуда загляните к дедушке. — Она была сегодня необычайно щедра, словно хотела, чтобы они гуляли как можно дольше. — Будьте умненькими, — ласково сказала она детям, ушла в свою спальню и там заперлась.
Но не прошло и нескольких минут, как в дверь сердито застучали маленьким кулачком; это был Арне.
— Почему ты не открываешь? — крикнул он запальчиво. — Мария, с усталым выражением лица, подошла к дверям и открыла их. — Ты опять достала свою гадкую шкатулку? — сказал он и посмотрел на нее горящими от гнева глазами. — Я очень хорошо знаю, что ты просто хочешь от нас избавиться. Велела б лучше запрячь русскую лошадку и поехала бы с нами к дедушке.
Арне попытался проскользнуть мимо матери и ворваться в спальню, но она загородила ему дорогу. Тогда он поднялся на цыпочки и уставился на умывальник, стоявший за кроватями.
— Ага, вот она стоит, твоя шкатулка! — крикнул он. — Ты что-то в ней держишь, про что папе нельзя знать. Да, да, меня ты не обманешь! Я через окно все видел.
Он прыгал перед ней то вправо, то влево и тыкал пальцами; она, страдая, старалась его схватить, но мальчик ускользал у нее из-под рук.
— Неправда, — неуверенно сказала она. — У меня ничего такого нет, чего нельзя всем показать. — Они стояли один против другого и мерили друг друга взглядами; гневные глаза мальчика буквально метали молнии, глаза же матери точно просили о прощении. Но вдруг Арне выпрямился и бросился прочь.
— Дедушка! — крикнул он, пулей слетел с лестницы и выбежал во двор: он услышал знакомые шаги.
Мария Воруп неподвижно стояла в дверях, с замкнутым выражением лица, с слезинками на кончиках ресниц. У нее был вид затравленного зверька, когда он на мгновение останавливается в изнеможении и закрывает глаза. Она шаталась.
Потом Мария взяла себя в руки, тяжело ступая подошла к шкатулке и заперла ее; выдвинув ящик комода, она спрятала ее и вышла из спальни.
Мария радовалась приходу дедушки не меньше детей. Одним своим присутствием старик как бы освобождал окружающих от душевного гнета, больше того — от давящего сознания своей вины, и точно ставил человека на ноги. Казалось, все твои грехи отпущены.
— Это происходит оттого, — объясняли многие, — что он лично знал Грундтвига: поэтому-то он всегда такой ясный.
И Мария соглашалась с ними; отец был какой-то особенный, не похожий на других.
— Йенса дома нет, он поехал в Кольдинг на заседание правления. Все насчет сушки картофеля... — сказала она, хотя и не сомневалась, что отец видел Ворупа, проехавшего в бричке, по дороге из дому. Потому-то старик и пришел; при Йенсе он чувствовал себя здесь посторонним, а ему хотелось узнать, как обстоит с вывозом картофеля, — кругом так много всяких толков.
