Потому-то всех как обухом по голове ударило, когда разнесся слух, что владелец Хутора на Ключах отошел от руководства Союзом обороны. Доискиваясь, почему бы это могло случиться, все единодушно пришли к выводу, что он подкуплен правительством при посредничестве депутата округи. Что ловко то ловко, тут уж ничего не скажешь!
Йенс Воруп много разъезжал, а когда оставался дома, Дел у него было по горло. Марии пришлось привыкнуть к его постоянным разъездам и к тому, что она никогда не знала, куда и на какой срок он уехал. Она заставляла Арне спать в кровати отца — так ей все-таки было уютнее. А утром, когда она открывала глаза, случалось, что отец и сын лежали рядом.
Мария привыкла к отлучкам мужа. Удивительное дело, к чему только человек не привыкает!
Если бы она хоть знала, о чем он думает, что замышляет? Но в последнее время Йенс отмалчивался, когда она расспрашивала его, а без расспросов и подавно ничего не рассказывал. Казалось, что, с тех пор как финансовые затруднения остались позади, он уже не так нуждался в ней. А в поступках его она не умела как следует разобраться. У него теперь ни по одному вопросу не существовало собственного мнения; вся его жизнь свелась к одной заботе: не упустить момент. Марии мучительно недоставало доверия, которым Йенс так избаловал ее в последнее время. Пусть ездит, раз без этого обойтись нельзя, только бы не скрывал от нее своих планов!
Однажды Мария зашла к мужу в кабинет. Он сидел за столом и выписывал длинные ряды цифр на бумаге.
— Ты теперь всегда занят по горло, даже в те редкие дни, когда бываешь дома, — с досадой сказала она, становясь за его спиной. Она оперлась коленом о его стул, лицо у нее было обиженное и расстроенное. Всякий раз, как ее колено касалось его, Йенс Воруп нервно вздрагивал; наконец он обернулся.
— Тебе что-нибудь нужно? — с раздражением спросил он.
Мария взяла карандаш у него из рук и положила на письменный стол.
— Да, нужно, очень нужно, Йенс! Ты ведь, как-никак, мой муж, и я хочу знать, чем ты собственно занят?
— Ах, это только так, приблизительный подсчет. Я должен принять на хранение казенное зерно. — Он отвечал ей небрежно и тотчас же опять схватился за карандаш.
— Ах, вот как! — с нескрываемым удивлением произнесла Мария. — Это что-то новое. До сих пор ты был яростным противником подобных мероприятий. Или уж теперь лисы стали гусей сторожить? — Она рассмеялась и подняла его голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Веки его чуть-чуть дрогнули.
— Меня переубедили, — серьезно отвечал он, — и я больше уже не противник этих мер.
— Ну, тогда можно по крайней мере надеяться, что казенное зерно будет храниться лучше, чем до сих пор. — Она выпустила из рук его голову и молча смотрела в пространство, словно ища чего-то, вероятно объяснения всему, что происходило. Она всегда была против его борьбы с мероприятиями, которые должны были обеспечить кусок хлеба бедным людям; неужто же и он теперь проникся ее убеждениями? — Ты хочешь взять на себя хранение, Йенс, чтобы зерно никого не вводило в соблазн, как вы любили шутить, не так ли? Ах, Йенс, как это меня радует, как это хорошо с твоей стороны! А с тем, другим, покончено! И как удачно, что мы столько продали, — ведь у нас теперь места хоть отбавляй! Ты, надо думать, не собираешься превратить в склад грундтвигианскую церковь? — Она весело рассмеялась и запустила обе руки в его растрепанную шевелюру. Как хорошо сейчас у нее на душе! Йенс замигал глазами. Вот так иногда сорвется какое-нибудь слово, а она уж и пойдет фантазировать!
— Я не собираюсь хранить его у себя, — спокойно отвечал он. — На определенных условиях я переуступил это право Андерсу Нэррегору. Он часто оказывал мне услуги, а теперь ему очень важно закрепить за собой право хранения зерна; сам же он, будучи депутатом ригсдага, не может ходатайствовать об этом перед правительством.
— Но у него же нет складских помещений!
— Правильно. Но зерно будет храниться не у него, а у его зятя, мельника. Это во всех отношениях разумно. — Улыбка заиграла на лице Йенса Ворупа; он умолк, но все еще улыбался.
Мария тревожно взглянула на него.
— Ну, я опять, видно, стала дурочкой! Никак не пойму: почему самое разумное хранить зерно у мельника?
— Потому что он лучше других справится с этим. Мария быстро сняла руку с его плеча, но осталась стоять за его стулом и молчала, — молчала так долго, что Йенсу стало как-то не по себе. Он обернулся с глуповатым выражением лица, — сейчас он походил на дурачливого мальчишку, уличенного в шалости, но, встретив ее остекленевший взгляд, он невольно опустил глаза.
— До сих пор ты был честным человеком, Йенс, — тихо, почти шопотом, проговорила она.
Он вскочил с места, в глазах его сверкнуло адское пламя; таким Мария его еще никогда не видела.
— Надеюсь, что я и сейчас им остался! — крикнул он, сжимая кулаки, точно для удара. — Если ты другого мнения, нам лучше сейчас же разойтись! — Он зашагал по комнате постепенно успокаиваясь; дыханье со свистом вырывалось из его груди. Затем он приблизился к ней и остановился. — Довольно мы, крестьяне, позволяли топтать себя. Теперь борьба идет на равных правах! — Последние слова он выкрикнул во весь голос и ударил кулаком по столу так, что стекла задребезжали.
— Но я полагала, что с этим ты покончил? — Мария растерялась.
— Теперь мы сражаемся другим оружием, но нельзя же забывать цель борьбы.
— Мне кажется, что вам бы следовало либо сражаться с поднятым забралом, либо помогать государству в поддержании порядка, — одно из двух. Ведь государство в виде компенсации за зерно снабжает нас дешевой кукурузой.
— Так ведь это же, чорт возьми, его обязанность, если оно не хочет, чтобы важнейшая статья дохода полетела ко всем чертям!
Мария почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног.
— А ты уверен, что это именно компенсация за зерно? И кто же от этого пострадает? — Она хотела положить руку ему на плечо, успокоить его, но он стремительно отпрянул.
— Мы, крестьяне, не вправе разыгрывать из себя благотворителей, нам тоже никто ничего даром не дает, — резко ответил он. — А кроме того, я, а никто иной, добился, чтобы в нашей округе бедняки получали зерно для посева. Об этом ты, наверно, позабыла. Ведь что бы я ни делал — все плохо! — Он горько рассмеялся.
Нет, Мария об этом не забыла.
— Отец и Нильс тоже хвалили тебя за это. Но люди-то ведь хотят есть не только в нашей округе.
— «Отец и Нильс»! Тьфу! — Он внутренне содрогнулся: вечно она его попрекает этими двумя, но сдержался.
— За копенгагенцев я не в ответе, — сухо сказал он, — пусть добывают себе пропитание, где хотят, — они нам, крестьянам, тоже ничего не дают задаром. А если человек упускает подвернувшийся ему случай, то приходит другой и пользуется им, — добавил он уже мягче и дотронулся до ее руки. — Понимаешь ли, Мария, все эти мероприятия — все равно что удобрения: действие их распространяется только на верхние слои! Так или иначе, а народу ничего не достается. И если мы не отхватим миллион, то он окажется в кармане у кого-нибудь другого!
Дрожь пробежала у нее по спине. Неужели он действительно впутался в дела, которые принесут такой неимоверный барыш, или это его вечная манера все преувеличивать? Его планы и выкладки день ото дня становятся все фантастичнее.
— Что бы ты там ни затевал, только не ставь на карту свою совесть, — взмолилась она. — Ее-то уж обратно не выкупишь!
— Можешь не беспокоиться, мать, — отвечал он, — я прекрасно отдаю себе отчет в своих поступках.
— Двум господам нельзя служить одновременно, — в гневе заметил как-то Йенс Воруп, когда Мария ставила ему в пример своего отца и брата. — Ты должна сделать выбор между ними и мной.
Но Марии это было нелегко. Многочисленные и крепкие узы связывали ее с Йенсом, — хотя бы уже потому, что у них были дети. Немалую роль играла и привычка к совместной жизни, к постоянному, тесному общению. А как он бывал добр к ней и к детям. Никогда-ничего не требовал для себя! Мария не знала точно, любила ли она его когда-нибудь. Но он был ей приятен, и она гордилась его умом и деловитостью. Кроме того, она была благодарна ему за его доброту и непритязательность. Он часто напоминал ей большого петуха, который хлопотливо разгребал землю, отыскивая пищу, а потом с гордостью любовался, когда она и дети съедали добытое для них. У него в конце концов была только одна потребность — созидать.
Но полностью Мария ему не принадлежала; духовная ее сущность осталась для него нераскрытой. Временами ей казалось, что есть что-то в ее душе, чем он не может, или не хочет, овладеть; а это что-то было самое лучшее в ней. Почему она так критически относилась ко многим его начинаниям? Жена, которая целиком и полностью принадлежит своему мужу, не стала бы критиковать его. Он не сумел заполнить всю ее душу; не сумел так зажечь ее, чтобы от всего прежнего осталась только кучка пепла; не сумел заставить замолчать в ней голос крови: взгляды отца и брата не- переставали иметь над нею какую-то таинственную власть, сколько она ни старалась отойти от них и прилепиться к Йенсу.
