Что это за место? В желтом свете электрических лампочек мне удалось прочитать несколько вывесок на стенах строений. Все они были на итальянском языке: «Ufficio Postale (Pacchi)», «Stazione di Polizia», «Commando di Stanzione». А рядом, конечно же, неизбежная в Италии реклама масла «Олио Сассо» и «Чинзано».
— Где мы находимся? — таинственная незнакомка задает свой вопрос по-французски.
Я готов себя возненавидеть за то, что не могу ответить.
Как унизительно не знать таких простых фактов! Растерянно пожимаешь плечами и чувствуешь себя полным идиотом. Это все равно как если бы к странствующему рыцарю обратились за помощью, а он принялся бы мямлить в ответ: «Прошу простить, мадам. Мне страшно неловко, но я забыл свой меч дома…»
— Так вы не знаете, где мы находимся? — в голосе незнакомки проскальзывают нотки нетерпения.
— Простите, мадам…
В этот момент на платформе появляется юный коробейник — совсем еще маленький мальчик с подносом на плечах. Он протягивает свой товар выглядывающим из окна пассажирам и что-то лопочет с умоляющими интонациями. В сгустившихся сумерках я пытаюсь разглядеть предметы на подносе. Они напоминают мне маленькие белые свечки… И тут меня осеняет:
— Ну, конечно же! Мадам, мы в Пизе!
Несчастный мальчишка минует нас и бредет дальше вдоль поезда в тщетной надежде продать хоть кому-нибудь свои фарфоровые фигурки Падающей башни. Напрасный труд! Это почти так же безнадежно, как торговать коврами в Монте-Карло.
В наступившей темноте мы приближаемся к Альпам.
Поезд спит… или пытается заснуть. Казалось бы, созданы все условия. В вагонах тепло, к тому же они снабжены рессорами, дабы уберечь путешествующих толстосумов от малейших неудобств. И тем не менее мы недовольны! Ночь в поезде — это так утомительно! Во имя всего святого, как же Цезарь добирался до Британии? Страшно даже подумать, чем оборачивалось подобное путешествие в древности! Вы только представьте, как намучился император Клавдий, пока доставил своих карфагенских слонов до Колчестера! Интересно, а как спит прекрасная незнакомка с кроваво-красными губами? Наверняка на особых шелковых подушках, которые она возит с собой по всему свету. Все кажется таким нереальным: голубые вагоны, несущиеся невесть куда в ночной тьме… и эти люди, которые лежат ничком на койках в темных купе.
Возможно, случись крушение поезда, и они обрели бы кровь и плоть, превратились бы в реальных людей, способных плакать и кричать от боли. Или так бы и остались абстрактными незнакомцами? Порой мне кажется, что лишь на краю гибели мы способны раскрыться, стряхнуть с себя пелену цивилизованной отчужденности…
Выйдя в коридор, я натыкаюсь на проводника — он печально восседает на откидном сиденьи в своем коричневом мундире и сдвинутой набок фуражке.
— Разве это жизнь! — горестно жалуется он. — На прошлой неделе я женился и с тех пор лишь дважды видел свою жену. Не успел приехать, как опять надо отправляться в Сиракузы!
— А кем вы работали до того, как стали проводником?
— Служил в Иностранном легионе.
О господи! На некоторых людей не угодишь, как ни старайся!
Я снова возвращаюсь в таинственный полумрак своего купе, к постели, приготовленной руками нашего легионера. Проворочавшись еще с полчаса, я наконец засыпаю, но на рассвете пробуждаюсь от резкого толчка. Наш поезд застыл на месте! Выглядываю в окошко и вижу людей, стоящих по колено в снегу.
— Что случилось?
— Локомотив обледенел!
Вокруг нас высятся заснеженные Альпы.
— Вот тебе и свадебный пирог! — ворчит себе под нос проводник; он на чем свет стоит костерит проклятые горы.
На соседних путях стоит еще один поезд, точный двойник нашего. Это встречный экспресс, направляющийся в Рим! Что ни говори, удивительные встречи случаются в зимних Альпах. Проводники, повара, официанты спешат перекинуться парой слов со своими коллегами. Я вижу человека, который, перепрыгивая через сугробы, бежит к нашему вагону. Он передает проводнику письмо, которое тот радостно прижимает к сердцу. Весточка от его молодой жены! С последними парижскими новостями и кучей поцелуев в конце. Наверняка она пишет, что ждет не дождется его домой… Несчастный проводник проклинает замерзший локомотив. Теперь мы точно опоздаем в Париж!
Ну что за жизнь!
Ночные тени уже сгущаются, когда мы двенадцать часов спустя наконец-то вползаем на Лионский вокзал.
Тайна дамы с карминными губами — волнующая за завтраком и уже невыносимо интригующая за обедом — так и осталась нераскрытой. В настоящий момент незнакомка стоит в коридоре, по самые глаза закутанная в пушистые меха. Поезд преодолевает последние метры тормозного пути и со скрежетом останавливается. К нему тут же устремляются носильщики в голубой униформе. Наша загадочная красавица торопится на выход. Вот она ступает на подножку и с рыданиями падает в объятия встречающего ее мужчины. Весь вагон с замиранием сердца взирает на этого счастливчика. О боже! Он выглядит совершенным уродом — жирный, с отталкивающими чертами лица…
В одной руке мужчина сжимает сигару, другой небрежно похлопывает нашего кумира пониже спины.
— Дорогая! — восклицает он по-английски.
После чего парочка удаляется, оставив нас в еще большем недоумении. Увы, похоже, что тайна эта будет мучить меня до конца жизни!
Не так давно некая дама написала роман, обогативший английский язык словечком «шейх». Слово это пересекло Атлантический океан, чтобы вернуться к нам уже в своем кинематографическом воплощении. Что нам известно о шейхе? Прежде всего, что он решительный и неутомимый любовник. Ну, и в качестве дополнительных сведений, что родом он, скорее всего, из Алжира.
Если вам повезет оказаться в пустыне и свести знакомство с настоящими шейхами, то настоятельно рекомендую иметь в виду два факта. Во-первых, не впадайте в распространенную ошибку и не называйте их «шиками» — они это просто ненавидят! На самом деле правильно говорить «шей-ик», но в принципе арабы не возражают и против упрощенного варианта «шейк». И во-вторых, помните: шейхи бывают двух видов — местные, отечественные, и колониальные. Местные шейхи — довольно скучная и маловыразительная публика, а колониальных вы, скорее всего, и не увидите. Проживающий в городе шейх мало чем отличается от своих сограждан.
Он, как и все, носит пенсне, почитывает на досуге Анатоля Франса, ходит на службу, получает зарплату и хранит дома фотографию французского президента с его автографом — подарок от правительства Франции. Живет он, как правило, в небольшом домике, устроенном по образцу французской виллы: по утрам здесь пахнет коврами и дешевым кофе, а по вечерам играет заезженная пластинка с шлягером «Я ничья малышка». Уже из одного этого описания вы должны понять, что подобный человек — который, возможно, преподает французский язык в школе для девочек — решительно не годится на роль Плохого Парня пустыни.
Я решил предпринять поездку в Сахару в надежде познакомиться с настоящим шейхом. Итак, рано поутру я выехал из дому верхом на Горячем Фердинанде. Спешу пояснить, что Горячий Фердинанд являлся жеребцом местных кровей, типичным кораблем пустыни. На деле это означало, что он был тощим, дряхлым и безразличным ко всему на свете. К тому же имел привычку хромать на все четыре ноги. Оставалось только удивляться, что при таком наборе изъянов он все же продолжал функционировать.
Когда я впервые увидел этого конягу, то решил, что меня попросту пытаются надуть. Уж я-то знал, как выглядят арабские скакуны! Они все вынуждены носить шоры, поскольку подвержены внезапным приступам головокружения (наверное, из-за того, что целыми днями сломя голову носятся по Сахаре). Кроме того, они горячие и все время норовят сорваться в галоп. Ни одна из этих характеристик не подходила к бедняге Фердинанду! Однако продавец указал мне на безупречный римский профиль коня, что, несомненно, являлось неопровержимым доказательством его благородного происхождения. Надо сказать, что в дальнейшем я не пожалел о своем приобретении, и не раз у меня возникало сильнейшее желание поставить бутылку шампанского своему коню.
Итак, мы с Фердинандом покинули дом еще до рассвета и целый день провели в Сахаре. Солнце палило нещадно, что явно не улучшало моего самочувствия. С некоторым удивлением я обнаружил, что Фердинанд тоже находится в крайне угнетенном состоянии духа. За свою жизнь мне доводилось ездить на различных лошадях. Мне попадались животные злобные и вполне добронравные, строптивые и покладистые. Помнится, однажды у меня даже был конь с весьма своеобразным чувством юмора. Но никогда мне не приходилось встречать опечаленного скакуна. Причем это была не та философская грусть, которую иногда демонстрируют воспитанники школы верховой езды. У Фердинанда был такой вид, будто он страдает от недавно понесенной утраты. Я неоднократно спешивался и, сняв шоры у него с глаз, внимательно всматривался в лошадиную морду. Сомнений быть не могло: передо мной стояло животное, угнетенное печальными воспоминаниями. Можете себе представить коня, одержимого призраками прошлого!
