Некоторые туристы из любителей природы посещают так называемый ауткинский водопад — "Учан-Су, летучая вода", по живописному выражению татарина; крымские греки называют его "висячая вода". Однако редкий турист знает истинные размеры и истинную красоту Учан-Су. Учан-Су нужно любоваться в апреле, во время горного половодья, а туристы начинают собираться в Крым только к июню. Оттого, может быть, и писатели-туристы так разноречат в своих отзывах от Ауткинском водопаде. Большинство думает, что он падает с высоты 40–45 сажен, между тем как его падение, по меньшей мере, втрое или вчетверо больше этой цифры. Я очень помню падение знаменитого Штаубаха в Лаутербруненской долине швейцарского Оберланда: апрельское падение Учан-Су значительно выше его; а между тем Штаубах обрывается со скалы в 900 футов вышины. Кто судил Учан-Су по его летнему виду, тот видел только одну пятую его падения. В первое время нашего завладения Крымом, когда леса на Яйле были гуще и сплошнее, вода в Учан-Су была, без сомнения, постоянно сильная; от того-то, вероятно, в описании крымского путешествия Екатерины II высота Учан-Су показана более 150 сажен, т. е. более 1000 футов. К Учан-Су идут сначала через Аутку, потом лесом, покрывающим подножие Яйлы. В середине леса на совершенно отдельном утесе, словно на огромном валуне, стоят развалины древнего укрепления. Вы натыкаетесь на эти романтические развалины неожиданно, будто в сказке. Редкое укрепление на Южном берегу уцелело так хорошо. Вы видите свод высоких ворот, узкие бойницы, кое-где толстые стены, стоящие над отвесным обрывом. Можно с некоторым трудом взлезть на гребень развалин и помечтать над их таинственной судьбой. Без сомнения, эта крепостца была в старое время, при греках и генуэзцах, ключом всей плодородной и населенной долины, на берегу которой стояла древняя Ялита; а в то же время она могла оберегать перевал через Яйлу, поднимающийся с берега через Дерекой и Ай-Василь; следы таких старинных укреплений, как я уже говорил не раз, видны при всяком горном проходе, у каждой значительной долины. Теперь татары величают эти развалины "Крепостью водопада" — Учан-су-Исар". За Исаром лес делается необыкновенно живописен, и тропа сильно забирает в гору. Сосны гигантского роста, прямые как мачты, обступают вас своими полчищами, и ни в одну сторону не видно исхода; в иных местах они сходят к вам, уходят от вас по страшным крутизнам, но на этих крутизнах они стоят в той же ненарушимой прямоте, стройности и величии; неба уже вам почти не видать; глянете вверх, — все скаты гор, все сосны по скатам; вы на дне лесного моря; над вашею головою десятками ярусов лес… Глянете вниз — там новые ярусы лесов, новые полчища этих сосен-титанов; тишь страшная и какая-то сырая синеватая тень. Крымский первоцветник всех красок яркими коврами заполняет тучную почву. Нигде не найдете его в такой обильной роскоши. Когда вы приблизитесь к самой стене Яйлы, очарованье лесной пустыни достигает крайних пределов. Красные стволы сосен делаются все громаднее, все могучее. Сквозь ярко очерченные колоннады их густым синим фоном глядит на вас обросшая лесами стена Яйлы, загородившая теперь все небо, весь горизонт. В глухой тишине почти девственного бора вы слышите угрожающее рокотанье водопада. Чудится, будто вы близитесь к какому-то страшному и могучему зверю, таинственному властителю лесной пустыни. Еще издалека гул падающих вод наполняет ваш слух и приковывает все внимание ваше; вблизи этот гул превращается в немолчный рев. Дрожь стоит в лесу, в воздухе.
Наконец последние ряды сосен расступились… вы очутились над обрывом. С недосягаемой высоты, из поднебесья, загороженного каменною стеною скал, с неистовым напором несутся над самою головою вашей массы вод, темно-бурые, вспененные, только что вытопленные солнцем из альпийских снегов Яйлы; всею тяжкою грудью своей они рухают с обрыва гигантской стены на один уступ, потом на другой и низвергаются, наконец, сплошным полотном в пропасть, над которою вы теперь стоите. Вы видите, с какою бешеною злостью они клокочут и пляшут там, зажатые камнями, ими же оторванными, грызут и треплют их и, вырвавшись, летят друг через друга, с воем, с плеском, вниз к морю, через лесные пропасти. Я видел известные водопады Швейцарии. Все они уже давно цивилизованные водопады. Ко всем есть дорожки, у всех скамеечки, беседки, мостики, приспособленные points de vue; около всех напьетесь лимонаду, купите фотографию, деревянную безделушку с именем водопада. Учан-су — водопад дикарь, водопад-пустынник; оттого он гораздо интереснее и оригинальнее швейцарских. К нему едва подъедешь верхом и над ним пройдешь не так легко, как по мостикам Гисбаха и Рейхенбаха. Мне невольно припоминается навсегда мне памятная сцена. Я был раз проводником к Учан-су одной моей приятельницы. Мы выехали из Ялты довольно поздно и гнали лошадей, чтобы не захватить темноты в лесу. Когда мы проехали Исар, какой-то бес надоумил меня повести свою амазонку не тропою, делающею множество изворотов, а, как говорят хохлы, "на простец", т. е. целиком по лесу. Разумеется, мы залезли сейчас же в такие трущобы, из которых еле выкарабкались; догреблись до водопада, измучив себя и коней и, конечно, сильно припоздали. Несколько минут мы сидели молча над обрывом, пораженные зрелищем водопада. Я рассказал своей спутнице, как трудно взобраться к тому уступу скалы, с которого воды падают в пропасть; мне действительно пришлось очень жутко, когда я в первый раз испробовал это. На беду моей спутнице показалось, что с левой стороны влезть гораздо легче, чем с правой. Не успела она кончить своих слов, как я уже карабкался наверх. Это случилось как-то само собою, машинально, голова просто не думала о том, что делали руки и ноги. Лезу, лезу, скат делается все круче, все невозможнее. Земля, после дождя, ползет со скалистого откоса, и под руками, под ногами нет опоры. А кусты, деревья разбросаны редко; доползти от одного до другого стоит страшных усилий. Безумный приступ оказывается невозможным уже слишком поздно. Силы, потраченные сгоряча, упали; бодрость нераздумья рассеялась, как дым, и сердце вдруг облилось холодом ужаса, когда я сознал всю безвыходность своего положения. Я висел над бездною, вцепившись усталыми пальцами в ползучую почву почти отвесного ската, и был не в силах двинуться. Прямо подо мною ревел водопад; скалы дрожали от его рева и пляски. Голова неудержимо кружилась. Какая-то непобедимая сила тянула в бездну, в пасть этого клокочущего чудовища. Не знаю, чтобы я дал, чтобы спастись от этого оглушавшего и одурявшего меня водоворота. Он словно ждал меня внизу, рычал и прыгал мне навстречу. Безнадежными, смущенными глазами оглядывал я утесы, стоявшие кругом, вровень со мною. Упасть неизбежно придется, т. е. пропасть в пучине. Вопрос в том, скоро ли? Долго ли еще будут выдерживать мои судорожно вонзившиеся пальцы тяжесть тела? Близость несомненной гибели, наконец, окрыляет мои нервы. С неестественными усилиями пропалзываю я по крутизне до первого дерева; земля ползет, руки скользят, колена оступаются. Но погибать не хочется. Наполняясь каким-то гневом отчаянья, каким-то бешенством самозащиты, карабкаюсь я от одного дерева к другому, все выше и выше, левее и левее, инстинктивно стремясь спрятаться от ревущего внизу чудовища. Это уже не моя сила тянет меня вверх, это сила истерическая, которая обращает в Самсона пятнадцатилетнюю девочку. Я заполз, Бог знает, на какую высь, в чащу леса. Оттуда уже не было видно водопада, только слышен отдаленный гул его. Скат, более пологий, менее скалистый, открылся в стороне. Я бросился по нем вниз, едва успевая задерживаться руками за частые молодые сосны. Я просто скатывался, а не бежал. Сердце билось радостным трепетом спасения, воскресенья из мертвых. Ноги, руки дрожали как в сильной лихорадке; все на мне было изорвано, исцарапано, измазано. Скатившись вниз, я не без труда, только по шуму вод, мог добраться до водопада. Меня мучила мысль, в каком страхе и неизвестности я оставил свою спутницу.
Прибегаю на край стремнины — никого. Красный клетчатый плед лежит покинутый на скале, точь-в-точь как в последней главе сентиментального романа, где девушки топятся с отчаяния в волнах пучины. Кричу, зову — никто не откликается; сбегаю вниз, на камни водопада, осмотреть нет ли каких следов, не подшутила ли надо мной моя амазонка, спрятавшись под скалою, — ничего не нахожу… Наконец, когда я остановился совсем растерянный, силясь отгадать что-нибудь в этой странной загадке, до меня вдруг долетел слабый, дрожащий звук женского голоса. Я взглянул вверх — и обмер от ужаса. На той самой скале, с которой я едва успел спастись, висела, вцепившись в одинокий кустик, моя спутница. Лицо ее было бело и мертвенно, как мел. Она что-то говорила мне, но губы ее едва разжимались. Она полезла на скалу следом за мною, незамеченная мною. Силы покинули ее при начале пути, и она висела над пропастью все время, пока я карабкался вверх и сбегал сверху. Она мне кричала, я не слыхал ее голоса за шумом водопада. Когда я исчез в вышине, она осталась одна, прилепленная к утесу, без малейшей надежды на спасение. Солнце садилось, лес темнел, водопад клокотал под ее ногами, а меня нигде не было видно. Более часу провела она в этом непрерывном ожидании смерти. Это была мужественная девушка, никогда не обращавшаяся за помощью к мужчине. Теперь она звала меня на помощь и мучилась, что нуждалась в этой помощи. Сердце у меня оборвалось. Я один, еще свежий едва мог одолеть эту скалу. Чем я помогу ей? Разве тем только, что полетим в бездну вдвоем, а не порознь? Однако раздумывать было слишком не вовремя. Опасность, грозящая женщине, наполняет грудь мужчины приливом беззаветно-смелого чувства. Я схватил валявшийся на земле большой сосновый сук и полез на скалу. Каким образом мы очутились внизу — хорошо и не помню: голова моя была в таком чаду; но прежнего страха уже не было и следа. Хватились за лошадей, моей лошади нет. Опять неудача. Нужно идти пешком более 8 верст. А в лесу уж темно, уже апрельская сырость стала пронизывать нас. К счастью, лошадь отыскалась в лесу через четверть версты. Мы обмыли в ручье исцарапанные руки, освежили ледяной водой взволнованные свои головы и погнали коней. Весело было нестись, вырывавшись из леса, по каменистой дороге, при холодном свете месяца, сознавая, что нет больше опасности, что нас ждет впереди не клокочущая пучина, а теплая беда в теплой и светлой комнате…
