В Амуре горчаков четыре вида: обыкновенный, колючий, ханкайский и горчак Лайта. Последний описан недавно и изучен пока слабо. Ханкайский же сравнительно редок, водится в южной части бассейна, и мы о нем не будем говорить.
Обыкновенный амурский горчак сродни европейскому. Он и в Амуро-Уссурийском крае распространен шире других, более теплолюбивых видов, — до Уды включительно, и от самых истоков Амура до лимана. В нем всего 5–6, редко до десятка сантиметров, но он замечательно красив, особенно самцы в брачном наряде: лиловатость на боках становится ярче и чище, на лиловом хвосте отливает нежным цветом сирени ромбик, парные плавники приобретают солнечно-золотистую прозрачность, а вся рыбка в целом становится бронзовой… В пору «сватовства» они замысловато и отчаянно танцуют, а самочки и конфликтуют: каждый стремится оттеснить соперников! А поскольку их подружкам по законам жизни издревле положено в сезоне нереститься несколько раз (у них, как пишут ученые, нерест порционный), то продолжается это брачное возбуждение более месяца.
Собрат обыкновенного — колючий горчак — не столько щеголеват, но примерно в два раза крупнее. Однако он при этом выше местечка Кумары и ниже озера Кизи почти не распространяется: тоже ведь типично китайская рыбка, теплолюбивая.
Везде пишут: горчаки растительноядны… Поверим в это, хотя и отметим: червя-то дождевого жрут за милую душу. Но зато кто только горчака не ест: всякие водяные хищники, и даже лещ да карась норовят заглотить; птицы, звери… Рыбацкие коты, куры, свиньи… Лишь люди ими брезгуют.
Помню еще с отрочества, а потом и со студенчества, и изо всяких книг про рыб:
«Горчак размножается удивительно своеобразно. Ко времени нереста у самки вырастает довольно длинный яйцеклад, и с его помощью она откладывает крупные икринки в мантийную полость двустворчатых моллюсков…»
И тут же рисунок, чуть ли не сто лет кочующий из книги в книгу… Заинтересующимся подробностями размножения синявки нужно почитать вышедшую в 1984 году в Хабаровске интересную книгу М. Д. Махлина «Амурский аквариум» — в ней оригинальному размножению горчака посвящена целая глава.
Еще недавно эту поразительно неприхотливую и живучую рыбу знали только дальневосточные рыбаки да ихтиологи, теперь же о ней бурно дискутируют чуть ли не по всей нашей стране. А все потому, что ее неосторожно и бездумно завезли и выпустили в подмосковные пруды, и теперь она буйно расселяется во все сторонам, тесня местных рыб… Так мал и с виду неказист ротан, а так много в нем удивительного.
Мне с малолетства мила эта небольшенькая, с виду неказистая, но образом жизни интересная амурская рыбка ротан, хотя в качестве трофея она меня мало интересовала: как рыболов я вырос и созрел на более благородной, крупной и ценной рыбе. Однако мне эта головешка особенно дорога, потому что однажды в детстве, может быть, спасла мне жизнь.
Голодной ранней весной сорок четвертого года я проверял перемет на Тунгуске. Вдруг мою легкую плоскодонку перевернуло волной от близко прошедшего грузного катера, я очутился в ледяной воде, а в следующее мгновение вцепившиеся в телогрейку крючки потянули меня на дно. Из одежды я вывернулся и выплыл, но свалился в тяжелой простуде. Мать и сестры, оказавшись без моей помощи, заголодали сильнее прежнего, потому что еще не взошли даже лебеда и черемша. А уже надо было копать огород, и копали они его, выжимая из себя последние струнки сил.
Однажды мне, только что очнувшемуся от туманного обморока забытья, сестренки поднесли горячий настой чаги, а потом дали на тонком ломтике хлеба увесистую пахучую котлету непередаваемо замечательного вкуса. С зеленью молоденького дикого лука. Я потянулся еще за одной. И тихо спросил: «Из чего?» — «Из ротанов», — ответили мне. «Где взяли?» — «Наловили. За заливом в озерах. Бредешком…»
Ротана к тому времени я знал неплохо — с позиций рыбака, разумеется, — и мне не было нужды расспрашивать до предела истощенных малолетних «старушек» с потускневшими от голода глазами, как они его ловили нашим легким старым бреднем. Ясно, как: растягивали его вдоль одного берега мелководного озерца, а потом, утопая босыми ногами в вязком ледяном иле и еще не прогревшейся воде гораздо выше синих пупырышных коленок, волокли к другому. Собрав примерно полуведерную горку бурого трепещущего улова из этой озерушки, плелись к другой…
После тех ротаньих котлет я быстро пошел на поправку и через несколько дней встал, пошатываясь, на ноги.
Поднялся, чтобы следующим днем снова уплыть на Тунгуску к своему перемету: сиг и ленок в ту пору, знал я, еще шли встречь течению, но уже вовсю ловилась и славная летняя рыбица…
Наш школьный врач, все тот же добрый, высокий и мудрый дед Парыгин, по части рыб в Николаевке самый грамотный, сказал мне как-то, что ротанов во всей нашей стране нет нигде, кроме Приамурья. И еще он многозначительно добавил, что изучены они до сих пор плохо.
В то время я не знал, что эту амурскую рыбку с латинским именем перккоттус глени почти сто лет назад открыл и описал талантливый и дотошный натуралист Б. И. Дыбовский, что под Петербург ее привез И. Л. Заливский еще в 1912 году, что вскоре после этого сложные события обусловили случайную, но прочную акклиматизацию амурского бычка — ротана-головешки — не только в прудах и озерах близ Петербурга, но и в Невской губе, и в Финском заливе. Не знал я и того, что уже почти 30 лет его с интересом разводили и изучали многие аквариумисты не только в туманном городе Петра, но и далеко за его пределами, ибо было в образе жизни перккоттуса, что в переводе означает окунь-бычок, много завлекательного.
И не ведая всего этого, я с пацанячьим задором открывал для себя ротана, как мне казалось, — с нуля. Навсегда остаются в памяти те прекрасные дни нашего детства, когда ярко и жарко разгораются желания открывать, познавать, до всего доходить собственным путем и собственными стараниями.
Лишь только оттают озерки в поймах рек, как в них засуетятся небольшие рыбки — в 10–15 сантиметров, иные в два раза побольше. Еще тогда я со своими дружками удивлялся: воды в озерке нам всего-то до пупа, и целых пять месяцев была она до самого дна промерзшей, а растаяла, и ротаны — вот они, как ни в чем не бывало. Даже караси со своей широко известной живучестью и неприхотливостью погибли и теперь скорбно белеют на берегах.
Но еще больше поражал нас ротан летом: бывало, обсохнут без дождей ротаньи озера, походим мы по потрескавшемуся илу и пригорюнимся: все, хана бычкам. А полили дожди, и накопилось в тех озерах водицы на пару вершков — забулькали! Завозились в кочках! Ожили? Но откуда?! А отцы нам раскрывали эту жгучую тайну: ротан способен переживать пересыхание озера летом, как и зимнее промерзание, зарываясь глубоко в ил.
Пацаны — народ любознательный и дотошный. Нам надо было самим убедиться в правдивости услышанного. Вооружились мы лопатами — и на свои ротаньи озера. Копать стали, конечно, в том самом низком месте, где вода тоже исчезла, но ил был еще сыроват. Разрыли 4–5 квадратных метров и убедились в том, что нас не обманули: мы извлекли из ила около сотни пошевеливающихся ротанов. Каждый находился в своеобразном гнезде-капсуле с уплотненными и отшлифованными стенками. Завернули мы свою добычу в мокрую мешковину и — к речке. В воде рыбки вскоре осторожно заплавали, а через час уже шустрили как ни в чем не бывало.
Но в тот счастливый день мы сделали для себя еще одно открытие: рядом с ротанами в иле мирно покоились вьюны и гольяны… Некоторые были бодрыми, трепыхались в гнездышках.
А зимой нам иногда приходилось выдалбливать изо льда вмерзших туда ротанов, и это поражало нас еще больше.
Ведь вот как интересно самому постигать мир живой природы и его тайны! Интересно и мучительно. Ибо не дает покоя, мучит вопрос: как же потом оживают промерзшие ротаны? Ведь типичный анабиоз — оживление после полного промерзания тела — позвоночным животным, уже знали мы из учебников для старших классов, не свойствен. Разве что сибирскому углозубу… Эту загадку долго носил я в закоулках памяти, пока не «просветил» ее в солидном возрасте, да и то не до конца разобрался.
Оказывается, в этих случаях для рыб жизненно важно, чтобы не промерзли полостные жидкости, внутренности и жабры. А для этого в них солей к морозам накапливается столько, что иногда рыбы не замерзают почти при пяти градусах мороза. Вроде бы антифризом напитываются. Карась — слабым, ротан, вьюн и озерный гольян — крепким. Но и замерзнув — не погибают! Оживают, оттаивая! Стало быть, в их жидкостях не образуются погибельные для клеток кристаллики? И тогда хоть в ледышку превращайся, «до мозга костей» промерзай? И все же мне думается, что большинство ротанов не в лед вмораживается, а зарывается в ил: там лютые амурские холода выдержать легче.
