Подкрутил было он свою блесну почти к самому борту и увидели мы, как за нею впритык спокойно плывет, лениво пошевеливая хвостом и плавниками, некое подобие красноперой акулы. Блесну она не взяла, но постояла у лодки несколько мгновений, строго озирая нас, и с величавым спокойствием неспешно погрузилась под вековой залом. Растаяла в глубине, как призрак… Старая была, опытная рыбина, изведавшая на своем веку почем фунт лиха.
Я уверен, что в том тайменище было под пару метров в длину, но для осторожности скину сантиметров двадцать, не более. Не знаю, сколько потянул бы он, но думаю — больше полуцентнера. Что за башка была у него! Что за широченная спина! Что за хвостище, ленивым махом которого он закачал лодку! Бревно! Крокодил! А какое властное очертание рта, и что за царственно грозный взгляд!
…Еще в середине нашего века авторитетные ихтиологи писали: в бассейне Амура таймени в 16–20 килограммов не составляют редкости, и даже полутораметровые не выходят из разряда обычных. Там же указывалось, что известны случаи поимки тайменей весом до 50–60 килограммов… Для полноты картины: не столь давней зимой в низовьях Амура добыли пятипудового гиганта, о чем писалось немало… Но и сам я достоверно знаю о поимке такого же великана на Бикине: видел его, трогал, удивлялся, восторгался…
И еще о размерах «красноперой акулы». Как-то ихтиологи собрали всех тайменей, составивших прилов в сетях Солонцового рыбозавода, что в низовьях Амура. Посчитали их, тщательно измерили, взвесили. И оказались они длиной от 45 до 145 сантиметров, а весом — от 5 до 36 килограммов. Математические расчеты выявили средние размеры: без сущей малости метр при 11 килограммах.
Надеюсь теперь, что моя прикидка длины шипицынского тайменя (под пару метров) не будет воспринята читателем как рыбацкая байка. Ту «акулу» Виктор Петрович не поймал: времени свободного не оставалось. Но расскажу о другом въевшемся в память случае. Бросал как-то мой таймешатник блесну на сливе шумного мелкого переката в глубокий тихий плес под скалою, где хищник любит попромышлять. Было раннее утро. Еще не ударили по воде первые солнечные веера, но алыми красками в полном безветрии уже светилась заря, высоко и звонко пел Сукпай, в алую же гладь плеса опрокинулись таежные горы с правого берега и с левого. Зеленые, кудрявые… А по речному простору резвились таймени, ловко хватая рыбью мелкоту. И так красиво и сильно резвились! Выпрыгивали из воды то пологой дугой, то «свечкой»! Заметил я, как один из этих охотников перекусил пополам выскочившего из воды конька-губаря и не стал подбирать половинки. А три других водоворотили круги, могуче били хвостами. Всякая иная рыба шарахалась, стаи разбрызгивались, панически разбегались…
Такое долго помнится светло и радостно.
Как детство.
…Таймень подцепился на блесну и ну выделывать курбеты! То в глубину тянул, то вдруг наперерез мощной струе летел на перекат! Там, на мели, он и сорвался. Почувствовав свободу, смастерил «свечку», потом помчался поверху глиссером — чуть ли не на брюхе, оголив лоб и темя, оставляя за собою высокие волны и пенный след. Но вот зарылся в воду, а след все равно за ним тянулся…
И вдруг начал он по своему курсу выпрыгивать, выделывая головокружительные виражи… И так все это посреди дикого таежного мира было красиво и сильно, что долго мы тянули сигареты, переживая и обдумывая увиденное и обмениваясь впечатлениями.
Но успокоился мой спутник, и снова захотел руку и душу усладить, и опять стал хлестать речку, виртуозно швыряя блесну точно в те места, где давали о себе знать таймени. Двух подсек и ловко оборол, потратив на вываживание каждого по четверти часа.
Не впервые я видел, а все же искренне любовался тяжелой, сильной рыбой, облаченной в роскошное серебро мундира, ее совершеннейшими обводами. Взвесил я их обоих и промерил: оба имели по 103 сантиметра, только один потянул 13 кило, другой же оказался на пару фунтов легче.
…И еще раз удивил меня Виктор Петрович. Повечеряли мы уже в темноте, пора бы в палатку на сон, а он берет спиннинг и цепляет вместо блесны бархатистый чурбачок с мощными тройниками с одной стороны и с другой. А мне объясняет, словно я не знаю: «Искусственная мышь. Пенопласт обтянут шкуркой с беличьих лапок. Кусочек свинца снизу для устойчивости. Плывет поверху вроде какой зверюшки. Ленок хватает, таймень. Пошли-ка к перекату, помышкуем, попытаем удачи».
Ночь была безлунной. Бархатно-черное небо ярко мерцало звездами… По шуму катушки и шлепку «мыша» о воду догадывался я о забросах средней дальности и умеренной силы. Тянул рыбак обманку не спеша, и вблизи было видно, что она и в самом деле очень походит на переправляющуюся через речку крупную полевку или бельчонка.
Один заброс впустую, другой. Сразу после третьего шлепка сильно всплеснуло, тут же затрещала катушка и Петрович мой вскрикнул: «Есть! Тяжело идет!» Но то был ленок килограмма на четыре. И еще три таких же подцепилось чуть ли не один за другим. А потом падение в воду «мыша» сопроводилось таким мощным всплеском, что услышал я торопливо сказанное: «Таймень хвостом ударил». И тут же застрекотало, засвистало, зашумело в воде и на берегу. Мой рыбак забегал, замесил сапогами гальку, закланялся, «заиграл» спиннингом, то гнущимся в дугу, то вытягивающимся в одну линию с леской, со свистом режущей воду.
«Приготовь багорик! Посвети!» — принимал я возбужденные команды и тоже суетился. А катушка ревела тормозом, натужно скрипела при подмотке. То и дело она вырывалась из пальцев и разбила их в кровь. Трижды таймень подходил почти к самому берегу и показывал свою тушу, но стоило мне занести багорик, как он рвался в темень…
Борьба кипела не менее получаса, но победа стоила труда и пораненных рук. Рыба оказалась длиной 110 сантиметров. Напоминанием об этом стала запись в дневнике: «В желудке, кроме рыбы, оказались две большие дальневосточные полевки, землеройка-кутора и молодая утка-каменушка».
…Вспомнился мне рассказ знакомого нанайца:
«Смотрю — крохали в заливе! Я — к ним. Подкрадываюсь. „Тулку“ приготовил. Только примостился целиться, как там будто бомба взорвалась. Было в стае шесть уток, а улетело пять… Думал, выдра. А вечером в сетку на устье того залива запутался большой дзели (таймень. — С. К.). А в пузе — крохаль».
Но каков все же стол тайменя? Тогда — на Хору — и следующим годом на Бикине распотрошил я шестнадцать трофеев. И удивился: рядовые (с округлением — метровые) таймени с весны до осени питаются обыкновенной сорной мелюзгой — пескарями, синявками, гольянами, корюшкой, чебаками и чебачками, по массе составляющими от 75 до 90 процентов всего употребляемого продукта. Остальная малость пришлась на налимчиков, коньков, касаток, харьюзят. Обнаруживались, кроме рыб, мыши, полевки и землеройки; раки, моллюски и лягушки. Даже насекомые. И лишь более крупные экземпляры наслаждались ленками-маломерками, жерешками, конями, хариусами, хотя не гнушались и обыкновенной мелюзги. Да что там, они не отказывались также от слепня, стрекозы, мотылька.
А чем же питаются таймени в ледовое время, уже переселившись в Амур и его широкие, тиховодные притоки? Истребляют ли моего любимого карася? Ведь пишут же знатоки, что способен этот хищник заглотить жертву, длина которой составляет 30–40 процентов его собственной! И оказалось, что он карасем действительно не брезгует, только составляет последний шестую часть всего его амурского рациона. Гораздо больше исчезает в его утробе чернобрюшек, востробрюшек, пескарей, коней, чебаков. Любит он разговеться сочной жирной миногой.
Не удивительно, что как представитель лососевых таймень смахивает на кету, горбушу и других и внешностью, и многими элементами поведения, в том числе нерестового. И в самом деле: на сотни километров упорно поднимается в те же верховья рек и ключей, что и кета, и так же сильными ловкими прыжками форсирует пороги и водопады, и тоже на брюхе переползает очень мелкие перекаты, судорожно извиваясь и оголяя спину свою, а то и бока. Только не стаями идет он — одиночками или парами. И не осенью, а весной. Икру часто откладывает в тех же протоках и ключах, откуда совсем недавно уплыли кетовые малявочки. Так же хвостом и животом устраивает гнезда-ямы в гальке с песком глубиной до полуметра и так же старательно зарывает их. Икра тяжелая, крупная, яркая… В самке ее созревает от 10 до 35 тысяч штук, чаще всего немногим больше 20 тысяч.
Но кета, оставив потомство, стережет свои бугры до последнего издыхания. Таймень же, изрядно отощав, сплывает неспешно до глубоких ям и омутов, соседствующих со стремительными потоками, шумными перекатами, спокойными плесами да тихими мелководными заводями, где и «отаборивается» до осени, усиленно питаясь.
Днями наш властелин горных рек обычно отстаивается, укрывшись под топляками, за большим камнем, в нижних слоях бревен древних заломов… В нишах под корчами, в корнях. Дремлет вполглаза, не упуская из виду ни то, что рядом, ни водную гладь вверху. Как только беспечно приблизится какая рыбка, следует бросок — и этой рыбки нет. Правда, если упал на воду мотылек и забился, погибельно намокая, таймень еще подумает, стоит ли игра свеч.
