Днями наш властелин горных рек обычно отстаивается, укрывшись под топляками, за большим камнем, в нижних слоях бревен древних заломов… В нишах под корчами, в корнях. Дремлет вполглаза, не упуская из виду ни то, что рядом, ни водную гладь вверху. Как только беспечно приблизится какая рыбка, следует бросок — и этой рыбки нет. Правда, если упал на воду мотылек и забился, погибельно намокая, таймень еще подумает, стоит ли игра свеч.
А на зорях активно жирует. Охотник он великолепный, «голодный паек» ему не свойствен, и потому упитан он что сом. Только большая часть жировых накоплений у него в мясе да на внутренностях, а не на спине под кожей.
Но какова же судьба отложенной и зарытой тайменьей икры? Ее развитие идет по всем тем же законам природы: в определенное время выклевываются личинки, потом они превращаются в мальков и сами начинают искать свою пищу: насекомых и их личинок, бокоплавов, моллюсков. Едят много и жадно, растут быстро. Десятисантиметровый серебристый годовичок обликом совсем похож на родителей, только в отличие от них он украсился темными поперечными полосами.
Он уже умеет промышлять всякую рыбью мелкоту, причем промышляет старательно. Ко второму году он в два раза длиннее, масса составляет 160–200 граммов. Еще через 2–3 года он почти полуметровый и уже во всем взрослый и предпринимает дальний нерестовый вояж в верховья рек.
Созрел, но и дальше растет. И всю жизнь расти будет, в первую дюжину лет ежегодно прибавляя примерно по дециметру: в пятилетнем — где-то чуть больше полуметра, в десятилетнем — немного за метр. Двенадцатилетний имеет около 120 сантиметров и 20–24 килограмма. Но на второй дюжине лет темпы линейного годового прироста снижаются до 6–7 сантиметров, и в этом уже почтенном возрасте рыбища не столько удлиняется, сколько жиреет и утолщается. Те, кому посчастливилось дожить до тридцатилетия, за восемнадцать последних лет подрастают всего на две трети, зато утяжеляются в 3–4 раза.
…С годами таймени набираются жизненного опыта. Бойкая задиристость и наглость дополняется у них осторожностью, предусмотрительностью. Впрочем, у каждого могут быть и какие-то свои особенности. Одинаково у всех лишь стремление к светлым и холодным струям. Нет для них места краше горной реки. Всякие карасиные неудоби этой рыбе совершенно не подходят.
И вот тут-то настало время вернуться к вопросу о «социальных» отношениях в тайменьих популяциях. Тяга к собратьям ослабляется с возрастом — мальки шастают солидными стайками, «подростки» хотя и не густо, но еще табунятся, те среднеразмерные, которых ловил Шипицын, обживают свои ямы с охотничьими владениями вокруг них группами по четыре — шесть особей, ну а 20–30 — килограммовые держатся уединенными парами. Не терпят себе подобных полутораметровые особи, не говоря уж о более крупных.
Но великанов не просто найти, еще труднее «посадить» на острый стальной тройник. Одолеть и вытащить такого — все равно что убить из лука свирепого вепря или заарканить мустанга. Честь тому рыбаку и слава! Не меньше часа провозится он, руки изобьет и окровянит, весь измотается… Одна рыбацкая душа воспаряет в самое небо и там ликует… Часто, однако, ликование оказывается преждевременным и разбивается вдребезги… Но горькая досада стократно возмещается светлыми и трепетными пожизненными воспоминаниями.
Однако в больших ямах и омутах иногда собирается до десяти, даже двадцати громадных тайменей. Особенно перед ледоставом, когда шумит по реке шуга, а в глубоких местах с просветленной голубоватой водой образуются стекольно-прозрачные ледяные забереги. Впрочем, летом тоже иногда таймени состаиваются. Но это не стаи в полном смысле слова, ибо всяк в такой группировке — сам по себе. Просто каждому из них позарез нужно быть именно в этом месте. В конце концов, не так уж много глубоких, удобных для охоты ям в горных реках, — это вам не Амур.
…Обитает в Амуре и почти во всех его притоках мелкая рыбешка — речная малоротая, или малая, корюшка. Родня того знаменитого огуречника, который живет в море, а на нерест невысоко поднимается в Амур густыми косяками.
Малая же корюшка в пресных водах держится всю свою короткую и непритязательную, в норме двухлетнюю, жизнь, однако к нерестовым местам и обратно совершает довольно протяженные миграции. Идет вдоль берега горных рек длинными — иной раз километровыми — жгутами. Сачком начерпать ведро — дела на несколько минут. Можно и полюбоваться этими лилипутиками: в указательный перст размером, бока серебристые, спина желтовато-зеленоватая, в чешуйках с ювелирной пятнистой каемочкой. И тоже попахивает огурцами.
Взрослые обычно нерестятся на галечниковом грунте пойменных озер и впадающих в них мелких рек. Где-то недалеко от Амура. А после нереста идут скопом в холодноводные реки. Осенью точно таким же образом кочуют по течению к озерам в низовья крупных рек. Невелика рыбешка, а еще меньше изучена она по сей день.
Так вот. Когда движутся эти бесконечные жгуты малой корюшки, таймени, а заодно и прочие хищники от жадности словно пьянеют. Пять — десять дней проходит эта лакомая рыбка через тайменьи вотчины. В такое время все речные тигры, волки, рыси, лисы и прочие спешат на пир. Жрут денно и нощно. И в пору этого фантастического массового жора блесну хватают тоже без раздумий.
Довелось мне однажды быть свидетелем, как знакомый удэгеец на Бикине июньской благодатью с берега, в десятке метров от своего охотничьего зимовья, за пару дней вытащил спиннингом пятнадцать больших тайменей, и пять из них были длиннее метра, а один — полутораметровый. А еще над его коптильней созревало полсотни добрых ленков…
Вот я по сей день и ломаю голову: или те полтора десятка тайменей жили в яме около единственного в том месте залома, или же стаями шли за неспешно мигрирующей корюшкой?..
Как многое из биологии даже самых популярных рыб нам неизвестно! Любознательные рыбаки, правда, могут знать и такое, что не добыть еще ни в каких научных исследованиях. Оттого-то для вдумчивого охотника со спиннингом всякая новая рыбалка становится особенно интересной. Волнующей.
Забрались мы как-то с нанайцем Сергеем Ахтанкой к верхнему притоку Бикина Зеве. Коварная, порожистая, очень опасная река. Перекаты с торчащими из ледяного кипятка смертоносными белоклыкими камнями беснуются один за другим. Могучий поток с яростным ревом остервенело бьет то в одну каменную стену, то, круто и зло изогнувшись, в другую. Между скал большие и малые шумные волны несутся бесконечным караваном испуганных верблюдов, а над ними носятся долгие-долгие ревы, стоны и рыдания эха.
…Кажется, пронесло, слава тебе господи. Успокоилась Зева, растеклась зеркальным плесом вроде озера. Сдержанно рокочет за поворотом. Но… спереди уже доносится гул нового водоворотного ада. Вскоре рев раздается совсем близко. Сопки вплотную надвинулись, небо опустилось, вода засвинцовела и зарябила.
Впереди видно: река упирается в широченную скалу от берега до берега и под ней вроде бы проваливается в преисподнюю. Нас несет прямо на скалу, мы глохнем, а лодку швыряет словно высохший дубовый листик, и трудно ею управлять, и не сообразишь, куда нацелить. Назад? Но поздно, не развернуться между камней. В голове мелькает обреченное: все, хана… Но впереди справа ударил в глаза зеленовато-голубой просвет, приходится мгновенно толкать руль вправо на борт, выворачивать ручку акселератора мотора до упора, и только потому успевает лодка проскочить совсем рядом с чудовищным волнобоем потока, всей своей мощью обрушившегося на скалу… А через несколько мгновений рев и грохот остаются за кормою, и лодка опять устало качается на невозмутимо просторном плесе… А мы молча тянемся за сигаретой. И думаем: с этой стихией только тайменю и совладать.
…Едва не опрокинувшись на свирепом перекате, мы причалили к небольшому уголку галечной косы, неведомо как намытой у выпершей из-за поворота скалы. А рядом оказалось громадное улово. Оно было под высокой стеной базальта, отвесно уходящей под воду. Немного выше этой скалы река, разбившись о несокрушимую твердь, круто загибала свой поток к другому берегу, лишь рикошетно задев то улово. В нем вода медленно и тяжело шла по охватистому кругу, а у самой скалы течение становилось обратным.
Мы долго смотрели, как кружило и гоняло в улове большие и малые воронки, топляки и плавник, как исчезали в них ветки и палки, не говоря уж о листьях и прочей легкости.
Развели костерок, сушимся. И вдруг видим: рядом с лодкой всплыл полутораметровый таймень, уже утративший свой брачный наряд, а потому просто серебристо-пятнистый, коричневоспинный. Что хорская «красноперая акула». Нагло рассматривает пришельцев сквозь тонкий чистый слой воды. Интересуется… Двинулся под лодку… С другой стороны высунулся. И вдруг метнулся торпедой к улову, а рыба от него — веером. Всплеск, водоворот, волны — и все стихло. Да-а-а… И радостно, и тревожно стало на душе.
