Да, картиной, известным всему миру шедевром «Дама с горностаем» из собрания Национального музея в Кракове (собрание Чарторыйских). Эту картину на выставку «Портрет в европейской живописи» нам любезно предоставили наши польские Друзья.
«Дама с горностаем». Жемчужина выставки в московском Музее изобразительных искусств.
Кто же эта юная дама?
Это бессмертная семнадцатилетняя Чечилия Галлерани, рожденная великим Леонардо да Винчи почти пять веков назад в славном городе Милане. Это ее портрет покупали и перепродавали вельможные коллекционеры. Портрет похитили из краковского собрания гитлеровские варвары в ставшей печально известной операции «Линц», украли для создания музея фюрера. Но в стане бандитов нравы были соответствующие, и гаулейтер Польши Г. Франк стащил шедевр и спрятал его в тайниках своего имения в Баварии. И вот Чечилия Галлерани выступила немым свидетелем на процессе фашистских преступников в Нюрнберге. Это она, наконец свободная и счастливая, вернулась в Краков, в филиал Польского национального музея.
Юная Галлерани. Дочь XV века. Лукавая чаровница. Фаворитка миланского двора. Нежная и мудрая, стыдливая и фривольная, предстает она перед нами. Простая и сложная. Таинственно-привлекательная, с лицом почти статичным, она все же обладает магнетизмом необычайного скрытого движения. Но что придает облику молодой дамы эту сокровенную колдовскую живость?
Улыбка. Она еле тронула уголки целомудренных губ. Притаилась в чуть-чуть припухлых девичьих ямочках у рта и, подобно зарнице, ответно блеснула в темных расширенных зрачках, прикрытых округлыми лукообразными веками. Как утренняя заря сообщает природе особый трепет жизни, зажигая теплые, трепещущие краски в небе, в каплях росы, в застывших водах реки, так и улыбка юной Чечилии придает волшебную подвижность всему ее облику.
Пико делла Мирандола в своей рукописи «О, достоинстве человека» писал:
«Я создал тебя существом не небесным, но и не только земным, не смертным, но и не бессмертным, чтобы ты, чуждый стеснений, сам себе сделался творцом и сам выковал окончательно свой образ. Тебе дана возможность пасть до степени животного, но также и возможность подняться до степени существа богоподобного — исключительно благодаря твоей внутренней воле… О, дивное и возвышенное назначение человека, которому дано достигнуть того, к чему он стремится, и быть тем, чем он хочет…»
В этих словах великолепно и непреходяще отражен сам дух итальянского Ренессанса.
Чечилия Галлерани.
По мановению кудесника Леонардо она, как маленькая планета, отразила сияние жестокого и веселого, уродливого и прекрасного, неповторимого XV века.
Про это время Герцен писал: «Истинная жизнь, непризнанная, отринутая, стала предъявлять свои права: сколько ни отворачивались от нее, устремляясь в бесконечную даль, голос жизни был громок и родствен человеку; сердце и разум откликнулись на него. Вскоре к нему присоединился другой сильный голос: классический мир восстал из мертвых… Движение, совершенно противоположное духу средних веков, стало заявлять свое бытие во всех областях деятельности человеческой. Стремление отречься от прошедшего во что бы то ни стало обнаруживалось: захотели подышать на воле, пожить». «Humanitas, humaniora», — раздавалось со всех сторон, и человек чувствовал, что в этих словах, взятых от земли, звучат vivere momento, идущие на замену momento mori, что ими он новыми узами соединяется с природой; humanitas напоминало не то, что люди сделаются землей, а то, что они вышли из земли, и им было радостно найти ее под ногами, стоять на ней…»
Вглядитесь пристальней в тонкие одухотворенные черты дамы с горностаем, в ее осанку, полную достоинства, в ее изысканный наряд, и перед вами мгновенно предстанет Ренессанс с его великолепными творениями гениальных мастеров искусств и чудовищными и кровавыми деяниями коварных властелинов, которые с легкостью непостижимой сочетали роли меценатов и зловещих убийц.
Словом, в какой-то миг перед вами предстанет во всем своем порою гротескном величии Милан, двор Лодовико Моро, весь этот калейдоскоп страстей. Этот неповторимый, по словам Стендаля, XV век.
Тонкая холеная рука Чечилии нежно поглаживает шелковистую шерстку горностая — одного из геральдических символов власти герцога Сфорца. Маленький зверек отвечает на ласку. Вы слышите шорох и потрескивание драгоценной ткани под коготками горностая.
Метафора… Вот одна из основных примет портретов Леонардо. Геральдический символ рода Моро, образ его прелестной возлюбленной и живой зверек — горностай. Это сочетание самых, казалось, несовместимых слагаемых выливается в одному Леонардо да Винчи известную формулу. Он ставит перед зрителем загадку, заставляет его думать, исследовать, домысливать многозначный образ.
Метафора… Она и в пластических параллелях портрета. Посмотрите на изящный поворот головки зверька, его миловидную остроглазую мордочку и взгляните на очаровательную хозяйку «гале». Обратите внимание на коготки растопыренной лапки горностая и на движение кисти руки Чечилии. Есть что-то схожее с осторожной, кошачьей, может быть, не очень доброй ласковостью этих касаний. Не появляется ли внезапно мысль, может быть, кощунственная, о невольном, а может быть, не о невольном сходстве молодой женщины и маленького хищника?
Сложный, сложный, неповторимый XV век…
Леонардо любил людей и стремился видеть мир прекрасным. Прочтите эти слова, обращенные им к художникам: «Обрати внимание на улицах под вечер на лица мужчин и женщин. Какая прелесть и нежность видна в них!»
Пять веков прошло с той поры, как тридцатилетний Леонардо написал портрет Чечилии, но сегодня, как никогда, миллионы зрителей видят в этом шедевре неумирающую поэтическую силу вечной юности искусства.
«ДЖОКОНДА» В МОСКВЕ
«Джоконда». Самая знаменитая. Самая загадочная картина мира. Самая, самая, самая. Писать о ней страшно, ибо поэты, прозаики и искусствоведы сочинили о ней не одну сотню книг. Не счесть изданий, где самым тщательным образом изучаются каждая пядь этой картины, история ее создания. Есть исследования, где подвергаются сомнению само название картины, дата ее написания, даже место, город, где великий Леонардо встретил свою модель.
И, однако, «Джоконда» есть «Джоконда»! Вот уже без малого пять веков как миллионы людей любуются этим шедевром мирового искусства. Что же касается сочинений о Моне Лизе, то о них очень метко сказал в конце прошлого века Габриэль Сейаль:
«Теперь поэты не шлют ей больше своих произведений. Я не решаюсь больше говорить о ней, опасаясь, что это будет банальностью».
Заметим, правда, что Сейаль все же написал очередную книгу о Леонардо, где немало места уделено «Джоконде».
Москва встретила Джоконду восторженно. Москвичи и гости столицы полтора месяца осаждали Музей изобразительных искусств, и очередь любителей живописи не иссякала ни на минуту. Каждый день от зари до позднего вечера тысячи, тысячи посетителей Моны Лизы ждали встречи с ней.
Встреча. Пятнадцать секунд… Пятнадцать секунд отпущено по строгому регламенту на этот миг.
«Раз, два, три», — отбивает мгновения сердце.
В огромном пуленепробиваемом стекле вижу, как в зеркале, лица людей. Глаза, устремленные к Джоконде. Они дождались. Дождались этого свидания. Долгие, долгие, долгие часы очереди. И вот наконец Она. Единственная, неповторимая.
Джоконда.
Лепет людской. Шепот. Шорох платьев. Тихие шаги. Жадно, нанасытно глядят люди на творение Леонардо.
«Ни одного мазка, — слышу я слова. — Нет мазков. Как живая».
Льется, льется на нас золотистый, теплый свет итальянского летнего вечера. Ни одна репродукция не донесет и тысячной доли очарования, колдовства живописи да Винчи. Сфумато. Неповторимая манера живописца, изобретенная им, требовал а небывалых усилий, времени, огромной концентрации воли, расчета, мощи дарования. Это было не просто гениальное умение передавать все волшебство светотени, названное дымкой. Нет, это было нечто более значительное.
Это была новая красота.
Тревожно, немного печально, неотрывно глядит девушка в джинсах на Джоконду. Седой мужчина прижал к груди шляпу и весь вытянулся, устремился к Моне Лизе. Он что-то вспомнил, и я вижу слезы на его глазах… Бинокли. Бинокли. Люди хотят быть ближе к Джоконде. Рассмотреть поры ее кожи, ресницы, блики зрачков. Они будто ощущают дыхание Моны Лизы. Они, подобно Вазари, чувствуют, что «глаза Джоконды имеют тот блеск и ту влажность, какие обычно видны у живого человека… а в углублении шеи при внимательном взгляде можно видеть биение пульса». И они это видят и слышат. И это не чудо. Таково мастерство Леонардо.
Пристально, чуть-чуть устало, мягко, все понимая, глядит на людей Джоконда… Не одна сотня лет прошла с тех пор, как она родилась, стала вечно живой с последним прикосновением кисти Леонардо. Я словно вижу это последнее касание. Нежное прикосновение шелковой кисти. Мастер сам не знал, конец ли это. Он чувствовал уже давно, что Джоконда живет помимо его воли. Он просто боялся расстаться с ней. Потерять часть самого себя. Столько он отдал сокровенного, самого святого, что хранил в самых глубоких тайниках души! Мона Лиза была его плотью. Частью его самого. Ведь он писал «малый мир» — Человека!
