которого смотрели в безконечную вселенную, приглашая меня к открытию невыразимо загадочного мира.
Боже, Ты – жизнь моя, Ты любишь, но не испытываешь волнений, которые с детства испытывали мы, немощные. Ты творишь, но не имеешь привязанностей, которые закладываются в нас во время юности. Ты создаешь и остаешься спокоен иным спокойствием, которого мы не ведаем с самого рождения. Щедрый, Ты никому ничего не должен. Любящий, Ты никого не ограничиваешь в свободе. В Тебе все возникает и исчезает, но разве Ты когда-нибудь терял что-либо из сотворенного Тобой? Не потеряй же меня, вступившего на неизведанный путь жизненного странствия, не умеющего пока еще умолять Тебя о помощи так же, как впоследствии не умеющего молчать о неисчислимых Твоих благодеяниях.
ОТКРЫТИЕ МИРА
Господи, Ты Сам заповедал мне, недостойному, любить Тебя, как сокровенную вечную жизнь. Поэтому, когда я забываю любить Тебя, то испытываю невыразимые муки оставленности, муки ада, ибо нет ничего более горшего, как остаться подобно умершему, без любви к Тебе. Позови меня тихим гласом Своей любви и нежности, ибо для меня лучше умереть, чем никогда не знать Тебя и Твоей благости. Но даже если я буду обманут наваждением смерти, я верю, что жажда любви к Тебе поднимет меня из праха, в который низвергают меня мои грехи и ошибки, ибо умереть в Тебе, живом, невозможно! Ты подтверждаешь Свою неизменную любовь и заботу о всех нас безчисленными случаями избавления от близкой смерти, о которой я постоянно забываю, увлеченный завораживающим зрелищем мира сего. Прости меня, Боже мой!
Отсверкал улыбками, лепетом и смехом праздничный фейерверк младенческих восторгов. Детские игры переросли в потребность иного приложения растущих сил души и тела. За всеми этими беззаботными радостями детства незаметно подошли обязанности помогать родителям по хозяйству: собирать картошку в огороде, заодно объедаясь душистыми черными ягодами паслена, срезать тяжелые и липкие шапки подсолнечника, с долгим лущением семян под безконечные беседы и шутки взрослых, рвать блестящие вишни синими от сока пальцами, доставать с высоких веток ароматные краснобокие яблоки и заниматься утомительной прополкой безконечной бахчи, уходящей куда-то к самому горизонту со своими медовыми арбузами и дынями.
Вскоре, хотя мне не исполнилось еще шести лет, родители купили для меня школьный портфель, пахнущий свежей краской, учебники, тетради, ручку с пером и чернильницу, которую нужно было класть в мешочек. В то время в начальных классах мальчики носили школьную форму старого покроя: длинную рубаху из серого сукна с блестящими медными пуговицами, стягивающуюся ремнем с медной бляхой, и серые брюки. Мою чудесную форму – после волнующей примерки и многочисленных предупреждений не пачкать ее и не рвать – повесили на спинке стула возле кровати. В ту ночь я долго не мог уснуть и несколько раз вставал, ступая босиком по холодному полу, чтобы в темноте погладить свою новую непривычную одежду.
Первое сентября… Это был необыкновенный день, который начался со свежего, напоенного чистотой солнечного утра. Меня одели в полюбившуюся школьную форму, помогли застегнуть ремень и вручили в руки портфель с книгами и тетрадями, который был приготовлен еще с вечера. Мы вышли на улицу: мама несла букет роз и держала меня за руку, отец шел рядом, торжественный и строгий. На улице мы были не одни – нарядные родители, с мальчиками в такой же школьной одежде, как у меня, и девочки, в белых передниках, с большими белыми бантами в косичках, с лицами взволнованными и счастливыми, шли в ту же сторону, что и наша семья, где возвышалось загадочное здание со множеством окон, называвшееся новым и таинственным словом «школа».
Школьные годы… Годы, чудесные той новизной отношений с другими детьми, разноликими и разнохарактерными, чудесные легкостью учения, благодаря накопленным сведениям из прочитанных книг, новыми знакомствами, переходящими в искреннюю дружбу и привязанность, живостью души, находящей радость в веселости и шутках, заставлявших улыбаться старую, как мне тогда казалось, учительницу. И все же, за всеми этими радостными переживаниями, исподволь, началась неспешная порча невинного детского ума, внедренная в сознание настойчивым призывом обучения, ставшим вскоре неумолимым принципом педагогики: «Думайте! Учитесь думать!» Да, мы пытались думать, пытались расшевелить дремлющее сознание. У одних детей это происходило быстрее и считалось успехом, доставляя похвалу и развивая тщеславие. У других – медленно, и такое развитие считалось недостатком и вызывало поношения и насмешки окружающих. Началось однобокое развитие не души и сердца, не хороших и добрых навыков, а развитие и умножение неконтролируемых мыслей, мечтаний, воображения, подстегнутого школьным тщеславием и соперничеством.
До этой поры накопление знаний о безконечно разнообразном мире шло большей частью безсознательно, через скрытые влечения и неосознанные желания, оседая в душе безчисленными и зачастую противоречивыми впечатлениями. Впереди меня ждало долгое и трудное открытие мира, в котором я сам был для себя первооткрывателем и первопроходцем, так же как любой ребенок в моем возрасте. Но это открытие неизведанного уже не было столь радостным как ранее, так как многие (а порой ненужные) сведения прививались душе принудительно, по бездумной традиции взрослых людей, которую они назвали «школой», когда детская душа не столько открывала мир и саму себя, сколько закрывалась и отторгалась от чистой радости живого процесса познания безжизненными сведениями и мертвыми фактами.
Скучную таблицу умножения я выучил быстро, возможно, потому, что ей мой отец придавал особое значение в жизни и внушал мне, что я должен отвечать ее без запинки, даже если он неожиданно спросит меня о таблице ночью. Каждый вечер я
