длинной горизонтальной ветке, растущей высоко над землей, чтобы она, сгибаясь, могла опустить на траву того, кто карабкался по ней.
– Что за наказание растет? – вздыхала мама, зашивая мои порванные штанишки и рубашки. – Рвет все, что ни купишь…
Тогда же, Господи, Ты спас меня от гибели, подтвердив Свою неустанную заботу о всех нас, Твоих детях, чей неусыпный сторож – опасность, о которой я позабыл в своих играх. Как-то раз, сидя на тонких ветках на самой верхушке большого клена, я любовался окрестностями и время от времени сверху насмешливо поглядывал на двух мальчиков, сидевших пониже и не решавшихся вскарабкаться на ту высоту, где сидел я. Неожиданно ветка, на которой я восседал, хрустнув, сломалась, и мое тело стремительно полетело вниз, где угрожающе торчали острые прутья железной ограды. Не успев испугаться, я упал сверху на нижнего мальчика, который сидел на развилке ствола. Падение на него остановило мою гибель, вернее, Твоя милость, Господи, и Твоя нескончаемая любовь. Еще мы делились на две «армии» и с азартом играли в войну до полной победы одной из «армий». А летний полдень все не заканчивался и, может быть, не закончился бы никогда, если бы не голоса мам, доносившихся с каждого двора с призывом прекращать игры и поскорее спешить на обед.
Счастливчиками были те, кого днем не укладывали спать. Послеобеденный «отдых» казался настоящим мучением для детской души, о котором взрослые даже не подозревали. Мучением это представлялось потому, что приходилось лежать в затемненной комнате и ожидать, когда пройдут непонятные «два часа», томительные тем, что играть было нельзя, а лежать без сна становилось очень скучно. Наконец, послеобеденный «сон» заканчивался и объявлялось, что можно погулять вечером. Вечер для нас был нечто иное, представляя собой совершенно изумительную сказочную часть вечного дня. Мы самозабвенно играли в «казаков-разбойников» или в прятки, а так как спрятаться можно было повсюду, благо пахучая лебеда стояла стеной, то отыскать спрятавшегося было нелегко. Или же все дети усаживались на лавочке и с увлечением играли в загадки и ответы на вопросы. Помню удивительную считалочку: «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кто ты будешь такой?» Глядя издалека, понимаю, что это наше детство сидело на золотом крыльце – цари, царевичи, короли и королевичи, сапожники и портные, с доверием вступая в сказочно прекрасную и волшебную жизнь… Над тихой улицей вспыхивали первые звезды, с «выгона», позвякивая колокольчиками, возвращалось коровье стадо, проезжала, пыля, по длинной широкой улице единственная машина «Победа», издалека неслись долгие протяжные казачьи песни без единой согласной, и наступала пора завораживающих и таинственных историй, которые нам рассказывали старшие братья и сестры, вызывая в наших сердцах холодок восторга и ужаса.
В окнах домов зажигались огни, стрекотание сверчков становилось сильнее, и сладкий запах фиалок, цветущих в полисадниках, стоял в теплом летнем воздухе. В свои дома, которые еще не знали телевизоров, мы бежали во всю прыть от страха, наслушавшись жутких и захватывающе интересных историй. В освещенной мягким светом слабой лампы комнате нас ожидал горячий ужин и сладкий чай, а также долгие разговоры взрослых о своем житье-бытье, от которых наши глаза начинали слипаться, и родители относили нас в кровать совсем спящих, поцеловав на ночь.
В детстве времена года для меня не существовали и представляли собой череду разнообразных перемен. Ранняя осень была пропитана ароматом собранных яблок и этот запах стоял во всем доме, потому что яблоки хранили в кладовке. Особое восхищение вызывали арбузы и дыни, которыми мы просто объедались. Когда надоедало сидеть за столом с медлительными скучными взрослыми, мы поскорей выбегали на улицу, у всех детей в испачканных соком пальцах были ломти или арбуза, или дыни. Желающий мог попробовать по кусочку лакомства у любого владельца этой изумительной сладости. Райское блаженство светилось в каждой перепачканной и счастливой мордашке. Но оно немного угасало, когда приходилось дома отмывать лицо и руки под строгим надзором мамы и бабушки.
Поздняя осень казалась самой длинной порой с безконечными дождями, низким хмурым небом, рябью воды в остывающих лужах, сидением у окна до темна, с разглядыванием воробьев и ворон, которых наискось через все небо гнал холодный северный ветер, и созерцанием единственной отрады осени – разноцветья ее быстро потухающих красок, оставляющих голыми ветви деревьев, унизанных дождевыми каплями. Осенние вечера пугали непроглядной темнотой и неожиданно возникающей перекличкой дворовых собак.
Зима поражала колючим морозом, от которого быстро стыли пальцы в теплых варежках, удивляла скрипучим снегом и устрашала завыванием степных метелей, но заодно радовала снежными горками, которые мы дружно поливали водой и скатывались с них кубарем, с хохотом валясь друг на друга. Она восхищала длинными сосульками, свисающими с крыш, которые можно было грызть, отламывая по кусочку, чтобы они таяли во рту, оставляя на языке вкус талого снега.
Много радости доставляло скатывание снежных шаров мокрыми от снега варежками или игра в снежки под медленно кружащимся снегопадом. Незаметно наступал волшебный декабрь, когда в доме появлялась пахучая колкая елочка, которую мы с трепетом наряжали сверкающими елочными украшениями из фольги, с восторгом ожидая Рождественских подарков – несколько мандаринов, орехи и конфеты, с их удивительно неповторимым вкусом чудесного праздника. Наконец, наступало блаженство от удивительной тайны счастья, сопровождающей встречу Нового года и Рождества, когда все люди становились необыкновенно добрыми, а мы, собравшись в веселые детские компании, ходили от дома к дому с рисовой кутьей, распевая под окнами колядки в обмен на домашние деревенские угощения:
* * *
Сеем, сеем, посеваем!
С Рождеством
