того же часа они приняли пищу, стали узнавать плачущую мать и, благословляя Бога, целовали святые руки.
Когда об этом узнали и слух распространился далеко во все стороны, к нему ревностно сходились из Сирии и Египта, так что многие уверовали во Христа и приняли обет монашества. Ибо тогда еще не было монастырей в Палестине и до святого Илариона неизвестно было в Сирии никакого монаха. Он был основателем этого образа жизни и подвигов в означенной области. Господь Иисус в Египте воздвиг старца Антония, в Палестине воздвиг юношу Илариона.
Фадицией называется предместье Ринокоруры, города египетского. Из этого предместья была приведена к блаженному Илариону женщина, ослепшая десять лет назад. Представленная ему братиями (потому что с ним в то время жило уже много монахов), она сказала, что все имущество свое издержала на врачей. Он отвечал ей: «Если бы то, что потеряла на врачей, ты отдала бедным, истинный врач Иисус исцелил бы тебя». Когда же она продолжала взывать и умолять о милосердии, он плюнул ей в глаза – и тотчас за примером Спасителя последовала та же чудодейственная сила [3]. <…>
Наконец, он прогнал с глаз своих одного брата, жившего от него почти в пяти милях, потому что узнал, что тот чрезвычайно осторожно и трусливо бережет свой виноградник и имеет немного денег. Тот, желая помириться со старцем, прихаживал часто к братиям, а особенно к Исихию, которого старец весьма любил.
И вот в один день он принес вязанку зеленого гороху, с былками, как рос. Когда же Исихий положил его вечером на столе, старец закричал, что не может переносить его дурного запаха, и вместе спросил, откуда этот горох. Исихий отвечал, что один брат принес братиям начатки от своей маленькой пашни. Тогда он сказал: «Неужели ты не слышишь отвратительного запаха и не чувствуешь, как от гороха смердит скупостью? Отошли волам, отошли скотам несмысленым и посмотри, будут ли они есть». Когда тот, следуя приказанию, положил горох в ясли, волы, испуганные и мыча более обыкновенного, оборвали привязи и разбежались в разные стороны. Старец имел благодатный дар по запаху тела и одежд и всего, чего кто касался, узнавать того демона или тот порок, которому был предан кто.
Итак, видя на шестьдесят третьем году своей жизни огромный монастырь и множество живущих с ним братий, равно и толпы людей, приводивших к нему различных больных и одержимых нечистыми духами, так что пустыня со всех сторон была наполнена людьми всякого рода, – видя все это, старец плакал ежедневно и с невероятною любовию воспоминал прежний образ жизни.
Когда братия спросили, что такое сокрушает его, он сказал: «Снова я возвратился в мир и получил свою награду во время своей жизни. Вот жители Палестины и соседние области считают меня чем-то важным; а я, под предлогом братской экономии в монастыре, имею кой-какую домашнюю рухлядь». Но братия, особенно Исихий, который с удивительною любовию чтил старца, стерегли его.
Когда он прожил так в слезах два года, известная Аристинета, о которой мы упоминали прежде, бывшая тогда уже женою префекта, но не имевшая ничего из обыкновенной префектам обстановки, пришла к нему с намерением идти от него и к Антонию.
«Хотел бы и я сам идти, – сказал он ей со слезами, – если бы не держали меня запертым в тюрьме этого монастыря и если бы была какая-нибудь польза от путешествия. Сегодня уже два дня, как весь мир лишился этого отца». Она поверила ему и не продолжала пути. А через несколько дней прибыл вестник – и она услышала о смерти Антония.
Другие удивляются чудесам, совершенным им, – удивляются и его невероятному воздержанию, знанию, смирению. А я ничему так не изумляюсь, как тому, до какой степени он мог пренебрегать славою и почетом. Сходились к нему епископы, пресвитеры, целые толпы клириков, монахов и благородных христианских женщин (великое испытание!), и не только отовсюду из городов и деревень простой народ, но и люди сильные, и судьи, чтобы получить от него благословенный хлеб или елей.
А он не думал ни о чем, кроме пустыни, так что назначил известный день для отъезда. Приведен был и осел (потому что, истощенный чрезмерным постом, он едва мог ходить); он употреблял все усилия, чтобы вырваться в путь.
Когда разнеслась молва об этом, казалось, будто Палестине назначены выселение и вакации: более десяти тысяч человек разного возраста и пола собрались, чтобы не пустить его. Он оставался непреклонным на просьбы и, разбивая песок посохом, говорил: «Не сделаю Господа моего лживым; не могу я видеть церкви ниспровергнутыми, алтари Христовы попранными, кровь детей моих пролитою».
Все присутствующие поняли при этом, что ему открыто нечто таинственное, чего он не хотел сказать, но тем не менее стерегли, чтобы он не уехал.
Тогда он решился, объявив об этом во всеуслышание, не принимать ни пищи, ни пития, пока его не отпустят. Спустя после этого семь дней, изнуренный постом и простившись с очень многими, он отправился наконец в Бетилий, сопровождаемый бесчисленным множеством людей; там, убедив толпы возвратиться, он выбрал сорок монахов, которые имели дорожные припасы и могли выступить в путь, соблюдая пост, то есть по захождении солнца.
Посетив потом братьев, живших в соседней пустыне, и остановившись несколько времени на месте, называемом Лихнос, он через три дня достиг крепости Теубатской, чтобы увидеть епископа и исповедника Драконтия, который был сослан туда в ссылку. Тот был неимоверно утешен прибытием такого мужа; а через три
