дисциплиной. Ты Сам научил меня, неразумного, постигать, в поте лица своего, кроткие наставления Твои, дабы уразумел я, что если мы любим ближних больше Бога, то теряем и Бога, и ближних. А когда мы сами хотим быть любимыми и получать любовь от близких людей, мы дерзко попираем Евангелие и превращаемся в законченных эгоистов. Возлюбив же Бога всем сердцем, мы открываемся Его истинной любви, и такое сердце любит ближних, не губя ни их, ни самого себя своей глупой привязанностью.
Повестка о призыве на воинскую службу застала меня в Белгородской области на последипломной практике. В военкомат я явился с пустыми руками – без чемодана и вещей, окруженный сослуживцами с гармошкой и плачущими старушками, жалеющими одинокого призывника без отца и матери. Военком был тронут и честно поделился со мной стоявшим перед ним выбором: первый набор призывников, в который поначалу меня записали, следовал в Забайкалье, а следующий имел назначение в Крым и был приписан к Черноморскому флоту. Сжалившись над моим одиноким положением, капитан переписал меня во вторую команду – так я оказался в Севастополе. Нас поместили в матросскую казарму, и среди призывников прошел слух, что если нас определят во флот, то придется служить три года. Такой срок службы в юности казался приговором, подобным тридцатилетнему заключению. Набравшись терпения, мы ожидали решения нашей судьбы. Утром всех нас выстроили на плацу и зачитали приказ, объявив, что наш призыв определен к прохождению службы в строительных частях Черноморского флота сроком на два года. Это был первый набор на двухгодичный период военной службы.
Всех новичков повели на склад, где «салагам» выдали солдатскую форму, сапоги и портянки. С этими сапогами у меня сразу вышла неувязка. Они оказались узкими и сильно жали. На просьбу заменить их, я получил ответ, что нет времени подбирать другой размер, так как пора рассаживаться по автобусам, которые один за другим отъезжали, увозя призывников к месту прохождения службы. «Ничего, растопчешь как-нибудь!» – услышал я вдогонку. В тесноте автобуса ногам стало невмоготу от сильной боли, снять же сапоги из-за тесноты оказалось невозможным, и я приготовился терпеть. Тут-то пригодилась молитва, в которой я понемногу научился устранять ум от ощущения неудобств и боли. Пришлось настроиться на самое худшее, а в армии самое худшее – это начало службы, так тогда называли «курс молодого бойца», что в солдатском обиходе означало «гонять салаг». Собравшись с духом, я приготовился вытерпеть две недели этой подготовки, надеясь, что мне попозже все же заменят сапоги.
Вечером нас разместили в казарме, уставленной двухъярусными койками. Мне досталась верхняя койка. Сержанты объявили, что подъем будет в шесть утра, на одевание отведено тридцать секунд. Подъем оказался чем-то похожим на ад: крики приставленных к каждому взводу сержантов, суматоха и страшная неразбериха с одеванием, возня с сапогами и портянками. Если кто-то не укладывался в отведенное время, следовал приказ снова раздеться и забраться в койки, после чего по команде «подъем» та же процедура повторялась снова. Не знаю как и почему, но у меня эта «подготовка» не потребовала длительного привыкания, а больше всего я пострадал от строевого шага.
На плацу, под жарким солнцем, приходилось впечатывать каждый шаг в горячий асфальт и всякий удар стопы острой болью отдавался в мозгу. В конце недели я уже начал хромать и на вопросы сержанта ответил, что не могу больше ходить из-за невыносимо узких сапог. Сердобольный сержант обещал помочь и посоветовал еще немного потерпеть. Нужного размера на складе не оказалось, сапоги обещали подвезти в ближайшее время, а пока: «Терпи, солдат!» – услышал я снова.
Терпение – сколько в этом слове скрыто тайны и сколько силы. Без терпения все наши усилия превращаются в ничто: физические неудобства представляются непереносимыми, а душевные утеснения кажутся непреодолимыми. Мне в моей ситуации оставалось терпеть и присматриваться к тем парням, которые рядом, бок о бок, терпели сами себя и других, и тех, для кого такое терпение оказалось не под силу. Именно терпение стало той суровой проверкой на стойкость души, проверкой на прочность, которой подвергла нас армия. Некоторые юноши вступили на путь уклонений от солдатской муштры и различными хитростями избавлялись от нее. Другие пошли на открытый ропот и неповиновение. Им пришлось хлебнуть немало горя, в то время как слабые духом впали в отчаяние, из которого лишь немногие нашли для себя правильный выход. Но крепкая и здоровая душой часть призывников решила для себя выжить в новых условиях не за счет хитрости и изворотливости, а опираясь на сохранившуюся в них нравственную прочность и мужество характера.
Одиночество и тяготы армии вначале представляются непосильными. Поэтому люди начинают отыскивать земляков, и это облегчает им службу, уменьшает чувство уныния и оторванности от дома. Я попал в Белгородский призыв, где у меня не нашлось земляков, тем более что призывников с Дона и Кубани отправляли служить или на Север, или в Сибирь. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как надеяться на то, что, может быть, удастся встретить среди похожих внешне новобранцев простых надежных парней, чтобы с ними бок о бок выдержать новую нелегкую жизнь и устоять в ней, не лицемеря и не подличая ради своей выгоды. Когда люди поставлены примерно в одинаковые условия, одинаково одеты и внешние различия между ними стерты, тогда они начинают различаться по внутренней сути, которую скрыть невозможно. Душа, желающая сохранить в себе крупицу добра, начинает развивать в себе скрытое умение видеть сокровенную сущность другой души и выявлять ее добрые наклонности, ибо только за них и можно держаться в непростых армейских буднях.
Муштровавшие нас сержанты, вначале казавшиеся неумолимыми исполнителями солдатской казенщины, в жизни открылись как простые скромные парни, которые всего лишь на полгода были старше меня. Застенчивые и неиспорченные, красневшие от любого грубого слова, они стали мне близки, я подружился с ними и с грустью провожал своих друзей, когда подошла к концу их солдатская служба. Запомнился командир роты, пожилой старший лейтенант, молдаванин, немногословный, со строгим усталым лицом. Он
