гласы, внимая ей всем сердцем, душой и умом. Читая литургические молитвы из служебника, я вначале опасался, что утрачу молитву, но оказалось, что она продолжает звучать в сердце и при чтении молитв и Евангелия. Постепенно мне открылось, что самодвижная молитва не исчезает, когда мне хотелось почитать Жития святых или Древний Патерик. Это открытие потрясло меня своей простотой: читая духовные книги, я мог воспринимать текст ярко и живо, а молитва звучала в сердце, словно сопереживая глубокому смыслу этих книг. Преподобные Иоанн Лествичник и Исаак Сирин как будто заговорили с душой новым, глубоко проникновенным и благодатным языком, а Евангелие начало открывать ей свои таинственные, неизведанные духовные пласты, которые прежде оставались для меня прикровенными. Если до этого времени я воспринимал лишь слова евангельских изречений, то теперь благодатный, возвышенный смысл поучений Христа, словно буравом, проникал в самые глубины моего сердца. Каждый стих на страницах Евангелия оставил на себе слезы моей пробудившейся души.
С особой благодарностью я поминал этой животворящей молитвой своего любимого старца! Как мне хотелось увидеть его, прижаться лицом к его теплой руке и поведать ему обо всем, что случилось со мной. Четки теперь перестали быть необходимыми, но я продолжал еще по привычке вести счет молитв, хотя в этом уже не было особой нужды. В утренние и вечерние молитвы по четкам я включал поминовение о здравии и упокоении всех людей, записанных в моих помянниках. Обычно особую четку я посвящал своему духовнику.
В один из мартовских дней, когда молитва сама изливалась из сердца, вместе с молением о здравии моего духовного отца во мне возникло непередаваемое реальное ощущение, что дух старца целиком вошел в мою душу и таинственно соединился с нею неразрывными узами. Весь его духовный опыт, вместе с повествованиями старца о молитвенном опыте Глинских старцев, неожиданно обрел глубоко в моем сердце свое неисходное пристанище. Дух любимого батюшки начал жить внутри сердца так, словно мы с ним никогда не разлучались. Что бы я ни делал, молился, кидал снег или пилил дрова, казалось, отец Кирилл, вместе со всем его многострадальным жизненным опытом, присутствует во мне и передает моей душе сокровенную мудрость о Боге, о людях и обо мне самом, открывая эти знания отчетливо и ясно, без всякого размышления.
Как будто старец мягко и нежно, как отец сыну, указывал моей душе на все ее грехи и ошибки, от которых она еще не избавилась и над которыми ей еще предстояло потрудиться. Все мои недостатки, будь то в Лавре или в скиту, предстали предо мной в своей откровенной ясности, без утайки выявляя мои заблуждения. Без всяких размышлений и логического анализа моему сердцу стало понятно, как нужно спасаться в монастыре, как спасение обретается в уединении и что для этого необходимо сделать. Но больше всего удивило, взволновало и потрясло мое сердце, что Христос и старец стали в нем едины и нераздельны. Молясь непрестанной молитвой Сладчайшему Иисусу, сердце вспоминало духовного отца, а вспоминая духовного отца, оно молилось и поливало горячими слезами умиления стопы Возлюбленного Господа Иисуса.
И все же сомнения и тут не оставляли своих попыток проникнуть в мое сердце: «А вдруг то, что происходит со мной, – это прелесть? Может, я стал просто живым магнитофоном? Не лучше ли оставить эту молитву и вернуться к прежнему состоянию?» Но как я ни пытался не обращать внимания на звучащую внутри молитву, исторгающуюся из недр души, она приковывала все мое внимание, и слаще ее ничего не существовало в целом свете! И эта самодвижная молитва не была похожа на механическую запись бездушной машины. Каждое слово Иисусовой молитвы, источающейся из сердца, звучало необыкновенно кротко и чисто, исполненное смиренной любви и горячего трепетного покаяния.
Это непрестанное молитвенное движение поддавалось мягкому и осторожному изменению: я мог по желанию молиться медленно, впитывая всей душой и всякой клеточкой тела каждый звук благодатного воздыхания, или позволять самодвижной молитве звучать внутри очень быстро, и она оставалась чистой, кроткой и покаянной. Пропитанная непрестанной молитвой и ее сладкой покаянной мелодией, душа моя забыла дни и ночи, упоенная чудесной небесной мелодией сердечной молитвы. И только скудость оставшихся запасов еды заставила меня вспомнить, что мне еще предстоит спуск вниз, в скит, а затем выход на встречу с новой жизнью, преображенной Иисусовой молитвой.
Великий пост пришел с оттепелями и постоянной мучной похлебкой, которую я пил, вместо круп, запас которых полностью истощился. На вкус мучной напиток не был особенно приятным, но он легко растворялся в желудке и успокаивал в нем ощущение голода. Однако даже это ощущение голода теперь отступило на задний план, покоренное согревающим и насыщающим душу счастьем благодатного присутствия в сердце покаянной непрерывной молитвы. Ум полностью жил словами молитвы, которые порождали в душе волны любви, источающейся на весь мир, и в этой любви не оставалось места для чувства голода.
Чем ближе подходило время прощания с Грибзой, тем более непонятной представлялась моя дальнейшая жизнь. Множество вопросов волновало меня. Выдержит ли непрестанная молитва столкновение с действительностью, когда хлопоты и попечения обрушатся на нее со всей силой? Или мне необходимо оставшиеся годы провести в полном затворе? Останется ли молитва во мне, когда я встречусь с людьми? Что мне говорить, как поступать? И самое главное: удастся ли мне когда-нибудь увидеть своего духовного отца и рассказать ему обо всем, что произошло со мной? Но тихий и смиренный голос, молитвенно изливавшийся из сердца, успокаивал и согревал душу, без слов сообщая ей свой сокровенный смысл: «Не оставлю тебя, если будешь всегда смиренным и кротким. Подскажу тебе все, ибо дух старца твоего с тобою вовеки. Ничего не бойся, ибо Сама Истина – Христос живет посреди твоего сердца…» Со слезами на глазах я отвечал этому тихому смиренному гласу: «Непостижимая Премудрость Божия, Господи Иисусе Христе, славлю и восхваляю Тебя всей душой, всем сердцем и каждым своим помышлением, слава Тебе и хвала отныне и вовеки…»
