нечего было делать на мельнице, так как мельница арендатором ремонтировалась. Между прочим, мельник-старик оказался человеком благочестивым; по праздникам всегда ходил к службам церковным. Оба они сблизились с приходским диаконом, вместе читывали святые книги, какие обретались в церкви, а в праздничное время втроём беседовали по душам. Так жил Иван Ефимович до весны. О монашестве он ещё не думал; но в это время получил он от сестры своей монахини Леониды письмо, в котором она советовала ему поступить в монашество, в скит Оптиной пустыни, уже давно славившийся духовно-опытными старцами. С сего времени возгорелось у Ивана Ефимовича сильное желание оставить мир и поступить в монастырь. Между тем, хозяин очень полюбил сего благонравного юношу за его скромность, честность и трудолюбие, и такое возымелось к нему расположение, что стал подумывать выдать за него свою дочь. Однажды старший сын этого купца, придя от обедни, сказал родителям: «Я сегодня в церкви не столько молился, сколько смотрел и умилялся на Ивана Ефимовича: как он хорошо стоит в церкви, как усердно молится, ни разу в сторону не посмотрит, весь в Боге; лучшего человека нам и не сыскать для сестры, не надо его упускать». Так добрые качества его души сами собой обнаруживались и привлекали к нему любовь и уважение.
Но юный Иоанн был далеким мыслями и сердцем от земных привязанностей. Его чистую душу влекло уже теперь к пустынным инокам в сожительство. Любимым его занятием с детства было чтение жития святых, — и вот эти дивные образы, озарённые сиянием небесной славы, вставали перед ним и заслоняли собой все красоты мира сего… Его душа не находила себе простора в обыденной трудовой и суетливой жизни, и у него явилось непреодолимое желание хотя на время вырваться из сутолки жизни и отправиться на богомолье и на поклонение святым местам. Заветной мечтой его было добраться до Киева, где он мог бы трепетным сердцем и устами приникнуть к святым останкам живых носителей вседействующей благодати Божией, и он лишь усердно молился: «Господи, скажи мне путь, в он же пойду».
Узнав о желании Ивана Ефимовича отправиться на богомолье в Киев, Рафаилов стал было усиленно уговаривать его остаться в Таганроге и тут же открыл ему своё желание отдать за него свою дочь.
«Всегда так бывает, — говорил сам старец, вспоминая впоследствии это обстоятельство, — как только задумает человек идти путём спасения, так сейчас же является препятствие и искушение». И на самом деле: жил человек среди скорбей, невзгод и испытаний, и люди проходили мимо, как бы не замечая его; а как только душа начала отделяться от земного, так мир сейчас же явился к его услугам.
Для бедного сироты вся будущность представлялась в безысходной нужде, в постоянной зависимости… а тут вдруг женитьба на дочери богатого купца и, следовательно, полная возможность сделаться самому самостоятельным и богатым человеком… Разве это не искушение? Разве не сеть для неопытного птенца?! Но тот, кто уже был пленён любовью Христовой, легко и быстро перешагнул через неё и сразу решил вопрос, над которым другой на его месте, пожалуй, и очень бы призадумался. Ни минуты не колеблясь, он повторил хозяину свою просьбу отпустить его помолиться, остальное предоставив воле и указанию Божию.
Добрый же хозяин его Рафаилов, видя искреннее и горячее стремление юноши к Богу, не посмел его более удерживать и отпустил с миром и любовью, прося непременно вернуться и оставаться в Таганроге навсегда.
С котомкой за плечами отправился юный путник к цели своих заветных дум. Священный Киев уже стоял перед его мысленным взором. По дороге он зашел на свою опустелую родину, поклонился родным могилкам и, бросив прощальный взгляд на место, где так быстро промелькнуло его счастливое детство, пошел дальше. Зайдя в Святые Горы Харьковской губернии, он провёл там несколько отрадных дней и умилялся душою, глядя на мирную жизнь иноков тихой обители. Но оставаться здесь ему не захотелось, его влекло туда, где широкий Днепр катил свои тихие волны…
Из Святых Гор он направился к последней остановке на своём пути, Борисовской женской пустыни, где, как известно уже, иночествовала его сестра под именем Леониды.
Мать Леонида была нежным и хрупким существом, кроткого и ранимого нрава. Оставшись без всяких средств, она принуждена была сама жить в келейницах и, кроме монастырского послушания, исполнять все чёрные работы для монахинь, у которых жила. Но потеряв здоровье, она совершенно не могла работать, и её взяла на своё попечение одна монахиня, ставшая впоследствии её духовным другом. (Когда инокиня Леонида на первых порах монашеской жизни подверглась большим искушениям и помышляла оставить монастырь, её почившая матушка явилась ей во сне и строго упрекала свою дочь иноческими обетами. Когда последняя рассказала об этом Батюшке о. Амвросию, он сказал ей: «Твоя мать — святая!»)
Борисовская пустынь в то время отличалась строгою монашескою жизнью и тем, что находилась под духовным руководством оптинских старцев. И в самой пустыни были опытные и мудрые старицы, руководившие молодыми сёстрами. Мать Леонида со своей сподвижницей монахиней Анатолией находилась под непосредственным руководством мудрой старицы схимонахини Алипии, которая в свою очередь была ученицей оптинских старцев Леонида и Макария. Мать Леонида, бывшая однажды со своей старицей в Оптиной пустыни, со слезами передавала старцу о. Макарию свою скорбь о сиротах братьях и выражала горячее желание, чтобы её любимец Ваня пошел в монастырь. «Не скорби, — сказал ей ласково старец, — он будет монахом».
В то время когда Иван Ефимович пришел в Борисовскую пустынь, там начальствовала игуменья Макария — высокой духовной жизни; порядки при ней были очень строгие. Так, например, монахиням не позволялось принимать в своих кельях мужчин, даже родного отца. Допускалось только рабочим во дворе или в сенях сделать то, что необходимо для кельи. Сёстры сварят им пищу и вынесут на крыльцо; зимой рабочие уносили горшочки на странноприёмную и там обедали.
Узнав о таких строгих правилах монастыря, и не имея иной возможности видеться с единственным близким и родным ему человеком, любящий брат не останавливается перед возникшем препятствием — берёт в руки лопату и топор и идёт в указанную келью в качестве рабочего колоть дрова и чистить снег… Полуживая от болезни, мать Леонида обливалась горькими слезами, глядя в окно на своего ненаглядного «братика». С какою любовью, с какою нежностью пригубила бы она своего сиротку, но обет послушания свят, и она покорялась и молилась… Мудрая старица Алипия, зная духовное устроение своей ученицы, и как больно и тяжело её нежному и любящему
