со Христом и накормленных Им, символизирует тех, которые достигли высшего совершенства, а именно: 1) постигли таинственное богословие и 2) тайны Божия домостроительства и благости, 3) стяжали полноту ведения и добродетели и, наконец, 4) были посвящены в тайну обожения сущих в воскресении (что, вероятно, следует понимать под «всеобщим и более божественным претворением (τῆς καθόλου τῶν ὄντων θειοτέρας μεταποιήσεως)»). В целом же данное место из
amb. 67 представляется трудным для понимания и требует дальнейшего анализа. Так, Станилоаэ считает (
Staniloae 1994, p. 535, comm. 438), что четверичность в четырех тысячах у прп. Максима связана с четырьмя добродетелями, но прямо об этом в тексте не говорится, а в
Thal. 55 толкование посредством четырех добродетелей – лишь одно из трех.
Ср. Gr. Naz., or. 41.4. Возможно, «трудностью» amb. 67, помимо непосредственного толкования числового символизма евангельских историй о насыщении, была и та «странность», что в первом случае (насыщения пяти тысяч человек пятью хлебами) большее по сравнению со вторым случаем (насыщения четырех тысяч семью хлебами) количество людей насыщается меньшим количеством хлебов, а остаток в первом случае как будто больше (двенадцать коробов, в то время как во втором – семь корзин). Прп. Максим, впрочем, созерцает числовой символизм каждой из историй отдельно, причем в чисто духовном смысле, показывая, как он говорит в конце, в каком именно смысле «достойным Духа» было каждое из этих чудесных насыщений людей, бывших со Христом.
На этом завершается серия умозрений прп. Максима, в которых он прибегает к античной и святоотеческой арифмологии. В заключении комментариев, посвященных этим Трудностям, следует сказать, что вывод об арифмологии прп. Максима, сделанный Ван Дойном, который говорит, что он «не проявил в ней большой оригинальности» (Van Deun 1992, p. 242), требует уточнения. Несомненно, в само́м математическом, точнее, арифметическом подходе к числам прп. Максим не оригинален, но к богословской интерпретации их (которую в своей статье Ван Дойн вообще не разбирает) он зачастую подходит весьма творчески, никогда не «рабствуя цифре» (как никогда не рабствует и букве), т. е. не приписывая ей какое-то определенное, наперед заданное и фиксированное значение, – но созерцает ее логосы в широком контексте, в связи с другими логосами Писания и логосами творений отцов Церкви, в рамках своей системы в целом.
По мнению Станилоаэ (Staniloae 1994, p. 535, comm. 439), троякое движение мудрости связано с темой Святой Троицы в Единице и Единицы в Троице, Которая есть Причина творения, а четверичность движения разумения связана с тем, что в своей обращенности к миру эта Причина созидает мир нравственный на основе четырех добродетелей и мир материальный на основе четырех первоэлементов (стихий), разумение постигает это действие Бога, а мудрость обращена к Самому Богу. О взаимодействии мудрости и разумения у прп. Максима см. myst. 5.
Ср. 1 Кор. 12:4-11; 30-31.
Gr. Naz., or. 41.4: PG 36, 436A. Настоящее толкование завершает длинную серию трудностей, являющихся объяснением трудных мест из Слова на Пятидесятницу свт. Григория Богослова; характерно, что оно посвящено вопросу о дарах Святого Духа.
1 Кор. 14:5.
1 Ин. 4:1-3.
Т. е. поврежден ум.
Это единственное упоминание у прп. Максима харизматика II в. Монтана, утверждавшего, что он – воплощение Утешителя и уста Св. Духа.
Прп. Максим перечисляет то, что не следует принимать за пророчество (которое понимается не только по содержанию произносимого, но и по самому акту пророчествования): 1) слова поврежденного разумом; 2) говоримое «от себя», по одной проницательности ума и опытности, а не от Бога; 3) лжепророчество под действием нечистых духов; 4) повторяемое чужое пророчество, которое выдается за свое. Чтобы суметь отличить истинное пророчество от этих разновидностей ложных, необходимо самому иметь особое духовное дарование, которое ниже прп. Максим восхваляет как нечто большее, чем сам дар пророчества.
Тот, кто выдает за свое пророчество, сказанное другим, как бы лишает пророчество его «отца». Это соображение интересно потому, что показывает, что, хотя прп. Максим, несомненно, считал, что пророки движимы Святым Духом, ему, однако, не безразлично и человеческое измерение пророчества, его связь с самим пророком, которая нарушается, когда пророчество присваивается и выдается из тщеславия за свое кем-то другим.
1 Кор. 14:29 (в Синодальном переводе иначе).
Ср. 1 Кор. 14:23.
1 Кор. 14:28.
С помощью такого небуквального понимания этого места прп. Максим дает характерную для него самого и для православной аскетической традиции в целом высокую оценку дара рассудительности. Ср. у прп. Иоанна Кассиана в собеседовании, специально посвященном этой добродетели: «Она есть не малая какая добродетель и не может быть приобретаема одним человеческим тщанием, а подается по Божественной благодати и дару. Она причисляется к особым дарам Святого Духа, о которых говорит апостол: одному дается Духом слово мудрости; иному вера тем же Духом; иному различение духов, и после исчисления духовных даров прибавляет: все же сие производит один и тот же Дух, раздавая в особенности каждому, как Ему угодно (1 Кор. 12:8-11). Итак, видите, что дар различения духов, или дар рассудительности, есть не земной и не малый, но величайший дар божественной благодати» (conlat. 2.1: 111 (Pichery), цит. по изд.: Иоанн Кассиан 1993, с. 189). Прп. Максим, как мы видим, в amb. 68 говорит не только о различении духов, но объединяет с ним дар толкования пророчества, и говорит о каждом как о высочайшем даре – большем даже, чем дар пророческий. Amb. 68 в этом смысле, вероятно, продолжает заключительную часть amb. 67. Ум и разум в отношении богопознания проявляются, соответственно, в мудрости и разумении, а в отношении к пророчествам – в различении духов (отличая истинное пророчество от ложного) и в толковании пророчеств.
Gr. Naz., or. 25.6: PG 35, 1205B. Ответ прп. Максима дословно воспроизводится в византийском лексиконе Суды (ок. 1000 г.).
В учебниках, составленных язычниками, обычно приводят
