Дональд Уильямс - Пересекая границу. Психологическое изображение пути знания Карлоса Кастанеды

Donald Lee Williams

Border Crossing.

A Psycholgical Perspective on Carlos Castaneda's Path of Knoledge

Летом 1960 года аспирант антропологического факультета университета Лос-Анджелеса в Калифорнии встретился с "седовласым стариком-индейцем" по имени дон Хуан Матис. Старый индеец, был магом, колдуном, brujo. Постижение различных сведений Карлосом Кастанедой от дона Хуана превратилось в приобретение иного переживания и нового опыта исходного (аутентичного) знания. Сейчас, когда прошло 20 лет и написано 5 книг[01], Карлос полностью посвящен в "путь Знания" дона Хуана, и его книги — своеобразный самоотчет на этом пути — нашли гораздо больше читателей, чем другие современные работы по психологии и духовной традиции.

Очевидно, что поразительное ученичество Карлоса Кастанеды у дона Хуана оживило и выбило из привычной колеи западное воображение. Истории, поведанные Кастанедой, затронули и изменили наш психологический кругозор и еще долгое время будут оказывать на него свое влияние. Эти истории — освежающий дождь, выпавший на наше пересохшее воображение.

Но несмотря на то, что в последние двадцать лет работами Кастанеды зачитывается множество людей, до сих пор еще не появилось ни одного серьезного — с психологической точки зрения — исследования его эмпирических опытов[1].

Какие же душевные раны могут исцелить волнующие образы этих историй? И к каким инфекциям они, возможно, делают нас более уязвимыми? Как нам следует понимать раскрывающиеся перед нашими глазами образы мира дона Хуана, чтобы достойно и без жалкой имитации мы могли бы интегрировать его видение в свою урбанизированную жизнь? В этой книге мы и попытаемся найти возможные ответы.

Прежде всего нам необходимо сделать нечто вроде конспекта своей собственной жизни, то есть рассмотреть в себе все то, — как это сделал Кастанеда, — что мы принесем в пустыню Сонора к дону Хуану. И мы увидим, что социальные и религиозные устои прошлого, составляющие этот конспект, больше не дают нам духовной пищи. Мы оказываемся в духовном вакууме, Сегодня для многих людей традиционные религиозные скрепы, устои семьи, социальные и политические проблемы жизни заменены психотерапией. Однако основная линия в современной психологии не направлена на потребности жизни духовной. Бессознательное, познаваемое в целом, представляется проблематичным вместилищем подавленных в себе младенческих и хаотических вожделений, и уж никак не творческих факторов, обеспечивающих возможность смысла, направления и духовного обновления. В большинстве психологических учений страдание рассматривается "не иначе" (высокомерное — "ничто иное, как") как следствие действия неисправных механизмов сознания. И такое страдание подступает к нам еще ближе ввиду всевозрастающего обилия разнообразных психологических техник, позволяющих поддержать ощетинившееся запуганное эго, но не способных коснуться более глубоких ран или глубинных источников психического. И в результате, все великолепные приемы и техники лишь истощают душу.

В 60-е годы в этот духовный вакуум ворвались психоделические наркотики. Но хотя такие психоделики, как ЛСД и мескалин продемонстрировали нам, что бессознательное есть нечто большее, нежели простая сумма наших личных желаний и проблем, все же весьма незначительное число людей обрели в них средство для понимания собственных видений или для интеграции этих своих впечатлений в сознательные рамки повседневной жизни. Кастанеда, во всяком случае, предлагает нам такие образы интегрирования бессознательного материала в измененных состояниях сознания (ИСС). Между тем, изначальная значимость психоделиков, предвкушаемая в 60-е годы, уже в 70-е годы была переосмыслена, поскольку сама их популярность стала носить рыночный характер, а, собственно, способность (ability) — наряду с табаком и алкоголем — оказалась действенной лишь в рамках защиты и укрепления старых, изведанных путей эго, но не для утверждения нового порядка.

Запад также засвидетельствовал растущий интерес к религиям Востока и появление многочисленных групп, объединившихся вокруг восточных духовных учителей; все они также предлагали свои способы заполнения духовного вакуума. Но по большей части мы остались несведущими относительно внутренней авторитарности и уникальности источников бессознательного, так как одновременно и легко, и соблазнительно проектировать свою внутреннюю авторитарность на кого-либо из духовных учителей или на религиозную традицию. И хотя подобная тенденция и приводила порой к некоторому изначальному удовлетворению и росту, все же и она не изменила нашего первоначального состояния.

Карл Густав Юнг, один из основоположников современной психологии, позволил нам осознать, что бессознательное само активно продуцирует значимые символы с тем, чтобы скомпенсировать утрату значения, которую мы сознательно переживаем; незадолго до своей смерти он кратко описал эту трудность современного индивида:

Никаких Богов, к которым мы могли бы обратиться за помощью, больше не существует. Сами мировые религии страдают от все возрастающей анемии, поскольку помогающая нумина (божественность) оставила кустарники, реки, горы, животных, а Сого-человек скрылся в подземелье бессознательного[2].

Следовательно, каждый из нас имеет доступ к исцеляющей деятельности бессознательного психического с помощью снов, фантазий, видений и других способов. Но мы остаемся неутоленнными из-за своих сознательных предубеждений относительно внутреннего мира:

Буддист отбрасывает мир бессознательных фантазий, как «отвлеченный» и бесполезно-иллюзорный; христианин помещает между собой и своим бессознательным «свою» Церковь и «свою» Библию", а рационалист-интеллектуал еще даже и не знает, что его сознание не составляет всю сумму (целостность) его психического[3].

Более того, сам Фрейд, первым открывший двери в психическое и познакомивший нас с реальностью бессознательных процессов, "непроизвольно упрочил и усугубил существовавшее презрение к психическому. До него бессознательным просто пренебрегали и не замечали его; теперь оно сделалось мусорной свалкой для всевозможных моральных отбросов и источников страха"[4].

В противоположность этому, в работах Карлоса Кастанеды мы обнаруживаем мезоамериканского индейского шамана, дона Хуана, которого мы могли никогда и не встретить. Надо отметить, что Кастанеда весьма уклончив — мы почти ничего не знаем о личной истории этого человека. У Кастанеды и дона Хуана нет своего культа или последователей, за исключением таковых из самих читателей. По-своему, Кастанеда и дон Хуан уникальны. Мы можем противиться учению дона Хуана, но можем с его помощью найти и пути к самопознанию и к непосредственному переживанию бессознательного духа. В то же время нас не ожидают комфорт и утешение в кругу его последователей или на пути отказа от своей собственной авторитарности. Уклончивость Кастанеды в этом смысле не является недостатком или неудачей; скорее, это приношение.

То, чему Карлос Кастанеда научился у дона Хуана, дает нам картину процесса обращения к бессознательному для самопознания, для трансформации и длительного взаимоотношения с той частью психического, которая выходит за пределы времени. Благодаря тому, что Карлос боролся за то, чтобы стать "человеком Знания", мы узнали смысл совершенного мужчины и совершенной женщины и что означает вырасти за пределы своей личной и коллективной истории. Следуя неотступно за Кастанедой, мы могли бы увидеть, как все наши старые мысли меняются напрочь или разбиваются вдребезги, и теперь мы уже больше не можем сказать "не иначе", произнести наше высокомерное "ничто иное, как". Кастанеда дает нам понимание статуса символической жизни, понимание того, что значит иметь способность видеть глубинные смысловые и могущественные факторы в действии в нашей повседневной жизни.

Первым и наиболее важным моментом для западного человека является то обстоятельство, что учителем Кастанеды оказывается индеец. Коренная американская душа оказалась более сродни западному человеку, чем душа Востока; в частности, нынешние жители американского континента ощутили, что это душа земли, на которой все они обитают и ныне, а, следовательно, она более гармонирует с их бессознательными корнями. Но оказалось, что это не только коренная американская традиция нашего духовного наследия, которую мы едва не проглядели, но это еще и дух, способный к интеграции таким способом, каким дух Востока не обладает[5]. Наша психика оказалась более близкой к тому, чтобы находить пищу для своего духовного утоления в динамической индивидуальности шамана, нежели в квиетизме (смиренном, созерцательном, духовном самоуглублении), более характеризующем Восток.