Владельцы всех этих земель были в той или иной степени вассалами Тулузского дома, однако в данном случае следует говорить о весьма гибких вассальных связях, зависевших главным образом от доброй воли обеих сторон. Крупные феодалы имели в подчинении своих собственных вассалов, плативших им определенные подати; среди этих вассалов были сеньоры Терма, Кабарата, Минерва, Мирпуа, Сейсака и многих других земель и замков; большинство замков, принадлежавших южным сеньорам, высились на скалах и представляли собой неприступные крепости. Но сложности, испытываемые графами или виконтами в отношениях со своими вассалами не шли ни в какое сравнение с конфликтами, в которые вовлекало их неукротимое население принадлежавших им городов. Многонаселенные города юга Франции процветали. Тулуза считалась третьим городом Европы после Венеции и Рима. Наследники былых культур, южнофранцузские города сумели сохранить присущее Античности чувство независимости и вкус к свободе. Городские сановники (именовавшиеся консулами или капитулами) избирались самими жителями и осуществляли демократическое управление, зачастую диктуя свою волю сеньорам. Возможно, именно в этом состоянии духа и следует искать истоки внешне противоречивого поведения знатных сеньоров-южан во время крестового похода. Между общественными классами не существовало непроницаемой перегородки: крепостной мог стать горожанином, а сын его уже надеялся стать рыцарем. В атмосфере свободы и личной независимости процветала торговля; особенно тесные торговые связи поддерживались с крупными городами Италии, что, в свою очередь, благоприятствовало распространению учения дуалистов.
Но самым впечатляющим достижением окситанской цивилизации является не имеющая себе равных литература трубадуров, изумляющая широтой как тематики, так и распространения. В настоящее время известны имена почти пяти сотен трубадуров, среди которых есть и герцоги, и графы, и простые рыцари, и духовные лица, и небогатые горожане. Главную тему этой литературы можно выразить одним словом, значение которого в то время вполне можно было приравнять к вселенскому посланию. Это слово paratge, которое можно перевести как «доблесть», «равенство в доблести». Paratge — это и доблесть, и честь, и порядочность, и равенство, и отрицание права сильного, и уважение к человеческой личности — как к своей собственной, так и к личности своего ближнего. Идеалы, соединившиеся в едином понятии paratge, воплощались во всех сферах окситанской жизни: в политике, религии и даже в сфере нежных чувств. Идеал paratge был адресован не только всем окситанцам, не только определенному социальному слою, но и каждому человеку в отдельности, к какому бы сословию он ни принадлежал и каких бы взглядов ни придерживался. Поэтому, говоря о поэзии трубадуров, всегда следует помнить, что речь идет не о локальной литературе, творчестве народа, говорящего на одном языке, а о гуманистической литературе в самом широком понимании этого термина. У трубадуров есть не только изысканные поэмы, изящные по форме и туманные по содержанию, не только признания в любви и жалобы на равнодушие прекрасных дам и скупость богачей, не только благодарности за наполненный кошель. Поэзия трубадуров явилась отражением состояния духа всего общества, но общества достаточно замкнутого, чей дух еще не окреп, а у самого общества еще нет достаточных знаний, а потому духовные силы его боятся развернуться, тем более что среда вокруг не проявляет к ним достаточного интереса. Только несколько веков спустя, в эпоху Ренессанса раскрепощенный дух свободы вырвется на европейские просторы.
Расцвет окситанской лирики совпал с расцветом могущественного дома графов Тулузских, возглавляемого поочередно славными графами Раймоном V и Раймоном VI. Разумеется, в практически всеобщем увлечении поэзией были и свои отрицательные стороны. И хотя от окситанского мира тех времен нас отделяет несколько веков, тем не менее нам кажется, что жажда развлечений и беззаботность, царившие в обществе, нанесли ущерб благородству нравов и помешали концентрации энергии, столь необходимой ввиду неумолимо надвигавшейся угрозы. Лира не могла заменить меч, но многие не хотели этого замечать. Как истинные поэты, трубадуры полагали — и именно в этом заключалось их величие, — что даже самые трагические события должны отступать, когда слово берет поэзия. И вот, в атмосфере блистательного остроумия и поэтической фривольности, в воздухе, напоенном изящными двусмысленностями, произросла и стала бурно распространяться религия альбигойских еретиков, являвшая собой разительный контраст по сравнению с веселой наукой трубадуров. Можно сказать, что на юге Франции условия, способствовавшие распространению павликианства или богомильства, были поставлены с ног на голову. Как примирить лирику трубадуров и катаризм? Трудно поверить, что в Лангедоке существовало два параллельных мира, ничего не знавших друг о друге, — ведь очень часто и у трубадуров, и у совершенных были одни и те же слушатели. Возможно, различия и в самом деле были исключительно «литературного» порядка, но вопрос этот еще не имеет окончательного решения.
Первая реакция Церкви. — Церковь уже давно волновали успехи катаризма. В 1119 г. Папа Каликст II прибыл в Тулузу, намереваясь прочесть там проповедь, однако аудиторию он не собрал, и ему пришлось ограничиться произнесением отлучения на еретиков; но эта мера не принесла никакого результата. В 1176 г. состоялся уже упоминавшийся нами знаменитый диспут в Ломбере, близ Альби. Альбигойцы не боялись публичных диспутов и умели навязать свои условия католическом духовенству, представители которого бывали вынуждены использовать в качестве аргументов выдержки только из Нового Завета. Тревожный клич, брошенный в 1147 г. Бернаром Клервоским, был вполне оправдан. На протяжении всей своей поездки по югу Франции благочестивый аббат так и не сумел заставить себя выслушать: речь его заглушали несущиеся со всех сторон враждебные и насмешливые выкрики. А когда в Верфее слушатели единодушно удалились, знаменитый проповедник настолько возмутился, что проклял и город, и его жителей. В 1167 г. в городке Сен-Феликс-де-Караман, неподалеку от Тулузы, состоялся катарский собор под председательством Никиты. Разрозненные катарские церкви юга Франции были организованы, определены их территориальные границы, и во главе каждого территориального объединения поставлен свой епископ.
Церковь продолжала вести с еретиками неустанную борьбу; Папа Александр III почти добился согласия Раймона V организовать первый крестовый поход против собственных подданных. Однако дело ограничилось отправкой специальной миссии, в состав которой вошли легат Пьер де Сен-Кризогон, архиепископы Нарбонна и Буржа, а также несколько прелатов, среди которых последователь Бернара Клервоского Анри. Раймон V демонстративно не оказал поддержки участникам миссии, так как жители Тулузы были настроены к ним крайне враждебно и считали их лицемерами. Позднее Анри из Клерво станет искать утешение в том, что, по его словам, ежели он бы прибыл в Тулузу три года спустя, то уже не нашел бы там ни одного католика, чтобы выслушать его проповедь. Единственным результатом данной миссии явилось публичное осуждение Пейре Мауранда, богатого и влиятельного старца, очень любимого тулузцами, называвшими его «Иоанном Евангелистом». После долгой процедуры его удалось уличить в ереси и, несмотря на преклонный возраст, приговорить к трехлетнему паломничеству в Святую Землю. Но прежде его на глазах у огромной толпы подвергли бичеванию, а потом провели по улицам Тулузы. Только благодаря уговорам и увещеваниям самого Мауранда толпа не растерзала прелатов из миссии. После возвращения из паломничества Мауранда единогласно избрали городским консулом.
В это же самое время в борьбе с ересью в Лангедоке впервые применяют силу. Повод дал Рожер II, виконт Каркассоннский и Безьерский, заточивший в темницу епископа города Альби. Найдя повод для наказания своевольного вассала, Раймон V начал против Рожера крестовый поход. Во главе армии, состоявшей в основном из сеньоров-южан, встал кардинал Анри, епископ Альбано. Крестоносцы ограничились осадой и взятием Лавора, где были схвачены несколько еретиков. Появление в это время в разных уголках Франции кровоточащих облаток, похоже, свидетельствовало о победе католиков, однако Церковь чувствовала, что, несмотря на подчинение Рожера II, этот крестовый поход провалился. Церковники по-прежнему пребывали в растерянности, а ересь продолжала распространяться с еще большей скоростью. Но когда на папский престол под именем Иннокентия III взошел тридцативосьмилетний Лотарио Конти, борьба приняла более выраженные и решительные формы.
Иннокентий III. — Личность Иннокентия III среди организаторов альбигойской драмы является ключевой. В 1198 г., сразу же после занятия престола понтифика, он вплотную занялся вопросом, как остановить катаризм, с ужасающей быстротой распространявшийся во Франции и в Италии. Вскоре он отправляет в Лангедок двух специальных миссионеров, Ренье и Ги, наделенных поистине безграничными полномочиями. Но миссия вновь провалилась, добавив к уже имевшимся неудачам еще одну, и новому Папе начинает казаться, что призвать к порядку и вернуть в лоно истинной Церкви сеньоров-южан может только сила, явящаяся в Лангедок издалека. И все же он решил еще раз попробовать уладить дело мирным путем. В 1202 г. Ренье передал свои полномочия Пьеру де Кастельно, цистерцианскому аббату из аббатства Фонфруад. Нажив себе в Лангедоке множество врагов, этот монах тем не менее добился некоторых результатов. В декабре 1203 г. он заставил консулов Тулузы принести клятву блюсти католическую веру и дать обещание изгнать еретиков из стен города. Правда, к великому гневу Пьера де Кастельно, ни клятв, ни обещаний консулы не выполнили. Через два месяца, воспользовавшись пребыванием в Каркассонне короля Арагона Педро II, Кастельно организовал в городе диспут, на котором, помимо короля и аббата монастыря в Фонфруад, присутствовали епископ Каркассонна, несколько католических прелатов и еретический «епископ» Бернар де Симор, которого сопровождали тринадцать добрых людей. Похоже, что диспут ни к чему не привел, возможно, только Педро II получил возможность убедиться в гетеродоксальном характере катарской догматики. Пьер де Кастельно осудил ересь, что, как и в предыдущих случаях, ни к чему не привело. Провал посланцев Иннокентия III становился день ото дня все более очевидным. Лангедокское духовенство доказало свою инертность, не осмеливаясь вступить в конфликт со всем населением. В ответ Папа наделил своих легатов особыми полномочиями, и теперь они могли совершать любые действия без согласия местных епископов. Отныне Пьер де Кастельно и его помощник Рауль должны были отчитываться в своих действиях только самому Иннокентию III. Во всем, что касалось ереси, их полномочия превосходили права местного духовенства. В дальнейшем специальные права будут предоставлены братьям-доминиканцам и основан печально знаменитый институт, известный под названием инквизиции.
