Итак, князь по рождению, не имеющий права на титул, аристократ без средств даже на то, чтобы получить достойное образование, потомственный участник тайного масонского ордена и наследник древней кавказской традиции, он одолеваем странными и страстными мечтами о всеобщем братстве, воскрешении всех когда-либо умерших людей и грядущем бессмертии. Одна из основных его идей состоит в том, что «через нас, через разумные существа, природа достигнет самосознания и самоуправления, воссоздаст все разрушенное и разрушаемое по ее еще слепоте и тем исполнит волю Бога, делаясь подобием Его, Создателя своего». Чем обернулась эта на первый взгляд незатейливая мысль в трудах и деяниях его учеников, мы еще увидим.
Федоров был одержим своими замыслами настолько, что к настоящей живой действительности относился с пренебрежением и презрением. Большую часть жизни, точнее, ее внешнюю часть, он провел как отшельник, нарочито демонстрируя свой аскетизм и «одиночество среди людей». Питался он самым дешевым черным хлебом, спал не больше трех-четырех часов в сутки. При этом вместо кровати использовал голый жесткий сундук, напоминающий гроб, а под голову вместо подушки клал стопку книг. Одежду он не менял, почти все свое жалование, заработанное на посту школьного учителя, а позже библиотекаря, раздавал знакомым и малознакомым людям. Он не имел ни семьи, ни детей, не делал карьеры и не старался зарабатывать деньги. Он не мог позволить себе отвлекаться от самого главного.
Его проекты абсолютное большинство тех, кому доводилось с ними ознакомиться, воспринимало и расценивало как сугубо фантастические и утопические, ничего общего не имеющие с реальными перспективами научного познания и планами совершенствования человека и мира.
Особенно запутали всё те, кто усматривал в нем всего лишь православного богослова, хотя и не принадлежавшего к официальной церковной иерархии, а в его философии Общего Дела — только богословское учение, благодушно не желая видеть его практических последствий. Столь односторонняя, искажающая суть дела оценка и самого Федорова, и его учения крайне затруднила их адекватное восприятие, нанеся тем самым серьезный ущерб будущим поколениям.
Кроме воскрешения всех уже умерших людей и отрицания смертности как неотъемлемой характеристики человека, особое внимание среди его идей заслуживает мысль о необходимости регуляции стихийных природных процессов с опорой на успехи науки и техники.
Не случайно именно через Федорова закулисное правительство планеты впервые начало транслировать и культивировать принципиально новое умонастроение «человеческого стада» — неприятие смерти. Неприятие вопреки целостному пониманию этого феномена и вне осознания взаимосвязи его с жизнью.
Сегодня уже не секрет, что сам Федоров был не просто аристократом, чудаком-альтруистом, адептом кавказской йоги[26] и тайным масоном. Еще он был вампиром. И именно этим, наряду с тяжелыми детскими и юношескими переживаниями, объясняются многие странности его поведения и маниакальная идея воскрешения и бессмертия. Надо отдать ему должное: всю жизнь он боролся со своей природой, уповал на науку и на более совершенный социальный порядок. Выработанные им моральные принципы понуждали его мечтать о грядущих успехах науки и техники, а также об урегулировании стихийного хода природных событий, с неизбежностью порождающих смерть, — таким образом, чтобы удалось устранить ее из бытия людей и, разумеется, вампиров, и воскресить всех тех, кого она постигла. Научные достижения последних лет делают осуществление его идей все более реальным.
Разработчики современной концепции практического бессмертия человека по праву считают Федорова с его философией Общего Дела своим предтечей, началом ее предыстории, хотя далеко не всегда его имя упоминается. Как, например, нет упоминаний о Федорове в книге известного ученого Фрэнка Дж. Типлера «Физика бессмертия», посвященной «оправданию» идеи Бога и научному обоснованию воскресения из мертвых. Но влияние его идей скрыть трудно.
Идеи Федорова подхватил и по-своему развил его гораздо более знаменитый ученик. Но о нем чуть позже. Поскольку мы уже дважды упомянули тесно связанный с бессмертием феномен вампиризма, давайте уделим ему немного внимания.
Мой приятель Чак, большой любитель поездок в экзотические страны, был (да и остается!) весьма состоятельным и уважаемым членом общества. Загородный дом в глуши озерного края — не единственное его имущество, о котором я знаю. Поэтому для меня в период общения с ним было загадкой, что же заставляет его заниматься опасным и не очень прибыльным противозаконным бизнесом, месяцами пропадая то в Латинской Америке, то в Индокитае, то в Африке... Такое поведение и подобный стиль жизни можно было бы объяснить романтическим или авантюрным характером. Но Чака в этом нельзя было заподозрить. Пройдохой он, как я уже говорил, был, но пройдохой расчетливым и циничным, а никак не авантюристом, и уж тем более не романтиком!
Невысокий, стройный, с идеальным пробором в темных волосах, одетый по последней моде, но не броско и вульгарно, а дорого и стильно, он, появляясь в обществе, сразу привлекал к себе внимание. Взгляд его черных глаз был полон какой-то особой энергетики. Вкрадчивый низкий голос вибрировал обертонами. Общаясь с ним, почти любой человек будто утрачивал волю и готов был согласиться с Чаком буквально во всем.
Я был из числа тех немногих, на кого чары Чака хоть и действовали, но весьма слабо. Возможно, поэтому, а может, по какой-то иной, неизвестной мне причине между нами завязались приятельские отношения. Приятельские, не более того — близких друзей у Чака не было, да и не могло быть, как понял я впоследствии. Впрочем, нашему сближению можно дать и вполне рациональное объяснение: волею случая я оказался его соседом по комнате в университетском общежитии.
О себе Чак говорить не любил. Когда у кого-то возникали вопросы о его прошлом, о происхождении или родственниках, он всегда ловко переводил разговор на другую тему. Даже я практически ничего не знал о нем. Только однажды он обмолвился, что его предки по отцу жили где-то в Восточной Европе и были аристократического происхождения, а мать родилась неподалеку от Салема, штат Массачусетс. Салем печально известен тем, что в 1692 году здесь началась охота на ведьм, завершившаяся позорным судебным процессом. В результате обвинений в колдовстве в тот год было повешено двадцать человек, в основном женщин, еще восемнадцать умерло в тюрьме. Всего же в тюрьмах оказалось около полутора сотен человек. Но после того, как в колдовстве обвинили жену самого губернатора, охота на ведьм была прекращена. Одно из многих пятен на американской истории[27].
После трех месяцев отшельничества в загородном доме Чака я уехал в город, не дождавшись его. Хотя мы заранее условились, что он приедет за мной, и мы согласуем дальнейшие планы. Но надеюсь, после прочитанного это вам не покажется удивительным — я о договоренности просто забыл, как о чем-то совершенно не существенном. И скорее всего благодаря этому избежал больших неприятностей. В своем новом состоянии я был еще не готов к встрече с существом, подобным Чаку.
Я встретил его значительно позднее, во время периода моих странствий по Америке. А к тому моменту я уже научился неплохо владеть своими новыми способностями.
Мой путь лежал от границы с Мексикой, из Эль-Пасо, в Санта-Фе. Там я планировал встретиться с известным мастером цигуна, приехавшим из Китая в США по приглашению учеников. У меня было к нему несколько вопросов, касающихся разъяснения одной древней китайской практики. Попутно я узнал, что он интересуется историей индейцев майя и других народов Месоамерики, и мне захотелось пересказать ему некоторые бабушкины истории и посмотреть, как он на них отреагирует. Забегая вперед, скажу, что встреча наша состоялась, и это была очень важная для меня встреча, но о ней речь пойдет как-нибудь в другой раз.
Итак, я ехал по шоссе, и ближе к вечеру, переезжая мост через Рио-Гранде, понял, что мне просто необходимо свернуть к реке, чтобы дать себе несколько часов отдыха на ее живописном берегу в тени развесистых секвой.
Я стоял и тихо любовался открывающимся пейзажем. Здесь, в США, Рио-Гранде еще многоводна и полна величия. Но дальше на юго-запад, начиная с мексиканской границы, река становится все более мелкой и грязной, особенно в это время года. Многочисленные каналы, отводящие из нее воду на орошение полей, не оставляют от нее почти ничего к моменту впадения в Мексиканский залив. Рио-Гранде словно человек: начинает свою жизнь из ничего и уходит в ничто, растратив себя, отдав все миру и ничего не получив взамен... Но здесь ее свободное течение и ландшафт ее берегов были далеки от грядущей деградации и смерти.
