наши поступки, которые могли показаться нам вредоносными для нас или же идущими вразрез с какими-то из наших ценностей или ожиданий, — предложил Великая Казарка.
— Я прощаю себя, — сказал Дедушка.
— Ия тоже, — согласилась Казарка Грация.
— А я прощаю себя даже за то, что не выучил всего этого прежде, — после секундного раздумья объявил Гомер.
— Вперед! — вскричал Великая Казарка и поднялся в воздух. Три остальные птицы последовали за ним, и четверка выстроилась в одну линию. Гомер принялся одно за другим воскрешать в уме все то, о чем ему рассказали, а когда он наконец дошел до прощения самого себя, то увидел, что головная птица выпала из строя, и понял, что проделал весь путь от замыкающего до вожака. Заметив это, он тут же повел всю четверку на посадку.
— Что случилось? — спросил Великая Казарка, когда они опустились на поверхность озера.
— Я не знаю, что нужно делать на этом этапе, — признался Гомер.
— Ты просто препоручаешь свой полет Большому Крылу, и все произойдет само собой, — сказал Дедушка. — У тебя неплохо получилось, — добавил он, — так что будем работать дальше. Сейчас ты просто прочертил в уме траекторию своего спуска на воду — ну и молодец.
— Дедушка, да он просто пытается осмыслить весь этот процесс, — ухмыльнулся Великая Казарка. — Ему кажется, что здесь можно обойтись умом.
Грация и Великая Казарка обменялись улыбками, быстро попрощались и поднялись в воздух, оставив Дедушку и Гомера на западном берегу озера.
— Я все испортил, да? — спросил Гомер. — Я думал, что мы собираемся еще долго тренироваться.
— Нет, но поработать тебе и правда еще придется.
— О-о, так я все-таки схалтурил, да? — простонал Гомер.
— Да нет, все в порядке, — ответил Дедушка. — Ты готов теперь к следующему этапу обучения. Раз ты так склонен к умствованиям, тебе придется провести остаток дня с профессором Гусенштейном.
— С Гусенштейном? Но он такой дотошный, и когда с кем-то что-то случается, он всегда ставит им это в вину, — сказал Гомер.
— Я бы так не говорил. У него имеются кое-какие ценные идеи, которые тебе неплохо было бы побыстрее усвоить. Он тебе сейчас нужней всего, — заверил Дедушка.
— Дедушка, я тебе, конечно, верю, — воскликнул Гомер, — но неужели мне и в самом деле так уж необходимо иметь с ним дело? А что, если я его не разыщу? Ты же знаешь, он часто бывает занят. А вдруг я не пойму то, что он скажет?
Но увидев, что справа к нему приближается не кто иной, как профессор Гусенштейн, Гомер понял всю тщетность своих отговорок.
— О, профессор, мы как раз о вас говорили, а вы тут как тут, — бодро выпалил он, когда тот подошел.
— Я здесь вовсе не случайно, и тебе прекрасно об этом известно, — взъерошив перья, произнес Гусенштейн. — И ты не просто говорил обо мне. Ты думал о своем уровне готовности, ты пытался его оценить, и ты готов приступить к тренировкам.
Гусенштейн расплылся в улыбке, и Дедушка расхохотался.
— Знаешь, почему у некоторых казарок возникает столько трудностей в отношении полета? — спросил Гусенштейн, обращаясь к Гомеру. — Потому что они думают о головокружительных петлях и пике, пытаясь при этом лететь прямо. А бывает, что они думают о быстром полете, в то время как им хочется лететь медленно, или же о медленном полете, когда хотят лететь быстро. Когда твоя мысль устремлена влево, а ты сам вправо, результат бывает совершенно непредсказуемым!
Прислушивавшийся к разговору Дедушка встречал каждую из сыпавшихся одну за другой реплик профессора добродушным хихиканьем.
— Ну-у, все это слишком просто, — протянул Гомер.
— Еще бы это было не просто, — расхохотался Гусенштейн. — Это-то просто, а вот ты мыслишь чересчур сложно, тогда как я всегда учу быть проще. Проще! Упрощай! Своди к одному! Все можно привести к общему знаменателю, и этот общий знаменатель — Большое Крыло. Оно — та сила, которой пронизана жизнь, оно лежит в основе всего творения. Если ты способен представить себе это, не усложняя чрезмерно, ты поймешь, чему я пытаюсь тебя научить.
Профессор заговорил медленней.
— В какой-то момент я был вынужден признать, что главный фактор, который управляет моим полетом, — это мои мысли. Пытался ли я анализировать, из-за чего я летаю хуже, чем хотелось бы, или почему мне приходится чаще махать крыльями, — ответ все время был одним и тем же. Мои мысли задают направление моего полета. — Он сделал паузу, давая Гомеру возможность осмыслить сказанное. — Поначалу я обвинял ветер, дождь, восходящие потоки, нисходящие потоки — всё, что только мог. Если я терял управление в воздухе, меня охватывал страх, и я Думал, что здесь все дело в ветре, а мысли мои вовсе ни при чем. В конце концов я усовершенствовал свои летные навыки. Мое тело и каждое из его перышек точно знали теперь, что нужно делать для того, чтобы я попал, куда хочу, в любое место, о котором я только могу подумать. Проблема была только в том: думая о цели своего полета, я то и дело мысленно перескакиваю с одного на другое.
— По правде говоря, я не очень-то верю, что сумею проникнуться Сознанием Стаи, — обдумав услышанное, сказал Гомер. — Не то чтобы я не способен думать о том, куда я хочу попасть, — просто я не слишком верю, что смогу туда добраться.
— Ну допустим, но разве ты не хотел бы этого? — спросил старый профессор.
— Конечно, хотел бы.
— В таком случае твоя задача — мыслить настолько широко, чтобы твой ум вместил Сознание Стаи и отстранился от того, что тебе сейчас не нужно. Совсем просто, не так ли?
— Имеющаяся у тебя система убеждений вступает в противоречие с твоим природным летным инстинктом, — продолжил свой урок профессор.
Произнеся это, он выдержал паузу, чтобы Гомер лучше вник в сказанное.
— Каждый год с наступлением зимних холодов многие из молодых казарок недоумевают, отчего это их перья стали гуще. Ответ один — инстинкт. Они претерпевают множество приспособительных изменений и тренируются так, будто превращение, которое им предстоит, — это нечто совершенно рядовое. Но потом они исполняются восхищения по поводу того, насколько, оказывается, мудра Природа в этом отношении.
Профессор посмотрел на Гомера, как бы оценивая его реакцию.
— Все, что необходимо тебе, чтобы совершить это превращение, имеется у тебя внутри. Только попроси — и ты получишь все это. Я помню то время, когда я сам готовился к первому перелету. Я
