— Ключи в левом верхнем ящике, — сказал один из пленников, поняв, что ему не дадут сделать и шага вбок. Шаг влево, шаг вправо — расстрел, как гласит наша новая народная мудрость.
Отперев дверь, караван попал в узкий короткий проход, соединявший два «бункера». Зазвенели ключи, и вторая дверь этого пятиметрового «тамбура», отделявшего рабов от своих хозяев, отперлась.
— День добрый! — обратился в темноту ведущий спецназовец, — сегодня у вас выходной.
Семь человек были затолканы внутрь. Замок лязгнул за их спинами. Далеко на противоположной стене где-то снизу слабо засветился керосиновый фонарь. Его желтые дрожащие лучи неспешно расползались по помещению. Перед глазами Максима смутно вырисовывались очертания недостроенного грота. Помещение должно было быть квадратным и гораздо более глубоким, нежели те, где Максим уже успел побывать. На первом ярусе соловецких подземелий все помещения имели общий потолок — тяжеленную десятиметровую гранитную плиту, поэтому, если высота здания должна была быть больше, то пол его должен был находиться ниже. Поэтому грот утопал, по сравнению со всей системой, метра на три или четыре. Стен его не было видно в свете одного керосинового фонаря. Освещенный же участок был отвесным, абсолютно ровным, но ближе к полу у стены была видна неубранная кимберлитовая порода. Пол еще не был завершен, поэтому был кочковатым, повсюду в беспорядке, по отдельности и кучками, разбросаны кимберлитовые глыбы и более мелкие куски. Вскоре один за другим на противоположной стене стали зажигаться керосиновые фонари, освещая масштаб сооружения и приоткрывая завесу тьмы. На глаз можно было бы дать ему метров сто или даже больше в длину, в ширину же, наверное, метров семьдесят-восемьдесят: грот был очевидно прямоугольной формы, но создавалось впечатление, что сделай его еще чуть-чуть пошире, ощущение прямоугольника исчезнет, очертания станут квадратными. Потолок чернел над голубыми стенами, как облачное зимнее небо в новолуние.
Свет, который увидел Максим, прерывался какими-то темными вертикальными сгустками, похожими на стволы исполинских деревьев. Как только очертания в глазах, снова окунувшихся в абсолютно непроглядную тьму, стали четче, он вдруг понял, что это столбы. Столбы держали потолок. Они были квадратными, огромными, вырастающими из неровной поверхности пола. Один из фонарей покачнулся, и темная фигура, отделившаяся от стены, неторопливо понесла его в сторону вошедших. В раскачивающемся свете, заставляющем плясать тени гигантских столбов, Максим увидел, что вокруг их оснований прокопаны воронкообразные ямы, которые, по всей видимости, и достигали уровня планируемого дна. То есть сначала были выкопаны эти ямы, в которые установлены колонны, а лишь затем дно стало углубляться. На все происходящее Максим смотрел как будто со второго этажа, как будто с балкона театра на сцену. Он огляделся вокруг. Прямо перед ним, под ногами, пролегали вездесущие рельсы, причем не одна, а целых две колеи. Они выходили из широкого зарешеченного тоннеля в восточной стене и вели в сторону главного грота через все помещение, уходя в западной стене в такую же дыру штольни, которая, как уже догадывался Максим, через пятьдесят метров или около того, должна была вывести к дробильным машинам и промывочному пункту. Тоннель находился на общем уровне всей системы, поэтому по сравнению с низким полом грота он был как бы на насыпи. Где-то слева к нему стрелкой по такой же насыпи подходила еще одна ветка, так что возвышение принимало форму прямоугольного треугольника. Покачивающийся фонарь повернул направо, Максим увидел, что там находилась лестница вниз.
— Пойдемте! — предложил он остальным.
Тут только он заметил, каковы были их лица. У пятерых из подземелья, и без того бледные от долгого пребывания вне досягаемости солнечных лучей, они стали цвета мрамора, под которым черными тонкими ветвями пульсировали вены. У одного подрагивала губа. Пристальным взором он следил за передвигающейся по полу фигурой с фонарем. Александр Андреевич бы спокоен, но даже в его глазах читался страх. Максима это просто шокировало. Александр Андреевич уже воспринимался им как человек с каменной, пуленепробиваемой нервной системой, повидавший за свою жизнь всю изнанку нормальной жизни, цинично и расчетливо воспринимающий действительность. Он не боялся боя в правительственном метро, не боялся Николая Петровича, умело приспосабливался к любой обстановки, привычным было для него ощущение вышедшего сухим из воды. Теперь он боялся. Максиму показалось, что глаза его считают шаги молчаливой фигуры в черном плаще. Это не была монашеская ряса. Это был именно плащ, он поблескивал в мутных лучах — кожаный. Где-то Максим уже видел такие. Где? Почему-то снова всплывали картины московского метро. Кажется, даже очень часто видел, кажется, каждый день. В сознании всплыл врывающийся в окно поезда свет с перрона станции, смазанные в стекле лица людей… и вдруг — уверенный, напряженный взгляд выщербленных бронзовых зрачков, зияющих в черноте белков. Такой взгляд только у бронзовых фигур станции «Площадь Революции»… Герои революции — суровые чекисты и красноармейцы, закутанные в длинные полы кожаных плащей, именно такой плащ был на поднимающейся по пологой лестнице фигуре. Максим снова взглянул вдаль. Там, внизу, под каждым фонарем, которых он насчитал семь, сгрудились маленькие кучки людей, о чем-то перешептывающихся и указывающих в сторону толпящихся у двери. Фигура поднялась на насыпь, развернулась и начала приближаться. Кто-то за спиной Максима отпрянул и судорожно застучал тыльной стороной руки по металлической обшивке двери, нащупывая ручку.
— Стоять! — сквозь зубы рявкнул на него Александр Андреевич, — что, перегибали, поди, палочку, нелюди? Ну, вот и хана нам пришла.
— Мы…
— Стойте спокойно. Все, может, обойдется. Они православные, а убивать — это не по-православному… это по-нашему…
Максим оглянулся. Александр Андреевич сам стал спокойнее от своих слов.
Между тем, фигура была все ближе и ближе, наконец, она подошла к вошедшим на расстояние двух шагов и застыла. Человек поднял глаза — у Максима побежали по коже мурашки. Еще никогда ему не приходилось видеть столь белого лица. Жизнь под землей, где нет красок и цветов, даже света, обесцвечивает самого человека, делает его похожим на какую-нибудь бледно-прозрачную глубоководную рыбу. Глаза человека горели в темноте. Нет, он не был альбиносом, иначе они светились бы красным. Глаза бездонной чернотой зияли на снежном лице, но на дне этой всеохватывающей черноты зрачков тлели угли, как бы подсвечивая их. Принято думать, что черный цвет не может светиться. Прямые длинные локоны черных волос окаймляли узкий вытянутый овал, некоторые спадали длинной редкой челкой по лбу, дробя единые тонкие черты портрета, как битое стекло.
— Здравствуй, Александр Андреевич, долго же мы с тобой не виделись, — едва пошевелив обескровленными губами, проговорил человек.
— День добрый, Иван Фролович. Видишь, мы теперь как вы. Поскольку ты здесь главный, может, скажешь сразу, что нас ждет теперь?
— Вы… — лицо человека пронизало взглядом всех стоявших перед ним, — голодны?
— Не тяни, прошу. Я не мастак понимать иносказания.
— Вы хотите есть? — спокойно переспросил человек с фонарем.
— Сегодня мы еще не ели, если для происходящего это имеет какое-нибудь значение.
— Спускайтесь. За мной.
Он развернулся и уверенным неторопливым шагом пошел в обратную сторону, приглашая остальных за собой жестом. Он был очень худ, вокруг его щуплого тела плащ был весь иссечен продольными складками. Но удивительнее всего была в нем несгибаемая ничем осанка. Он держался абсолютно прямо, хотя можно было только догадываться о том, сколько лишений пришлось ему перенести за всю жизнь. О возрасте Максим не мог сказать ничего. Лицо было настолько непривычным для обычного восприятия, настолько даже несколько нечеловеческим, что о возрасте и правда ничего нельзя было сказать.
Развернулись и начали спускаться по пологой лестнице, вырубленной прямо в кимберлитовой породе. Истертые ступени были частично обрамлены в деревянную опалубку. Вот и дно — снизу насыпь выглядит как неровная отвесная скала с явными следами исполинских зубов, как будто в нее на самом деле вгрызались. Это были следы многочисленных кирок, которые когда-то давно, в начале двадцатого века, освобождали пространство от алмазоносной породы, практически с каждым ударом прибавляя по камню в монастырскую ризницу.
Максим проходил мимо столбов, упирающихся вершинами в десятиметровую толщу гранита, уходящих корнями в бугристое дно. Страшно было подумать, какого размера каменная глыба нависает над головами всех, находящихся под куполом гранитной плиты. Квадратные по своей форме столбы последнего ряда перед стеной, на которой висели фонари, обросли с четырех сторон трехэтажными нарами бывших обитателей бункера. Они же как раз собрались в один круг, встречая непрошеных и никак нежданных гостей. Максиму на секунду стало дурно — ему померещилось, что он среди какого-то сборища призраков, настолько бледны были люди, в окружение которых он попал.
