В складах, унаследованных обитателями системы еще от рачительных монахов, оставивших в годы революции соловецкое подземелье подготовленным для внезапного возобновления работ, было найдено довольно большое количество емкостей с вонючим протухшим бензином для ламп, которые были сложены тут же, а также куча горных инструментов, которые были «взяты на вооружение». Попытались жечь бензин, но ничего хорошего из этого не вышло — он с трудом годился даже для ламп. Впрочем, обеспечить подземелье батарейками было нетрудно. Определенная опасность сложилась и наверху — настолько часто теперь открывался камень-люк, что приходилось идти на различные ухищрения для того, чтобы к нему не образовалось тропы: то подплывали на лодках со стороны озера, то избирали самые разные маршруты посуху, лишь бы только не повторяться. А самое главное — близилось к концу лето, многолюдный сезон на островах. Зимой следы по снегу всегда будут заметны, поэтому закончить работу по бурению новой шахты до наступления холодов и заморозков, до окончания навигации, когда под особое внимание будет попадать даже маленькая моторка, незаметная прежде в потоке снующих туда-сюда посудин, — оставалось главной задачей.
Сверху тоже спешили. Если бы хоть один обыватель смог преодолеть трехметровый забор с колючей проволокой и проникнуть на стройку, заглянуть за тяжелые ворота «подземного гаража», он подумал бы, что на Соловках решили провести метро. В самом деле, за границей опалубки фундамента, которая, кстати, возвышалась над землей почти до уровня второго этажа, находилась окованная, лучше сказать, обваренная толстыми железными листами довольно неглубокая широкая шахта до гранитного основания острова. Очень похоже на строительство станции. Конечно, достигла она этого основания не сразу, прошло как раз полтора месяца с начала строительных работ. Уже конец августа возвещал о начале учебного года, и острова покинули все многочисленные студенческие экспедиции и группы молодых археологов. Это была первая потеря в летней «массовке», хотя многие восприняли ее с облегчением: любопытство молодых людей заставляло их бродить повсюду, и зачастую появлялись они там, где никто из связанных с подземельем видеть их не желал — в районе входа. В последних числах августа «блокадники» системы наконец почувствовали себя облегченно: операция складывалась успешно — по срокам успевали.
Под руководством Максима удалось преодолеть около семи метров породы, притом что дыра должна была получиться немаленькой — шесть метров в диаметре. Часто приходилось работать просто вручную, когда кончалось горючее; тогда в распоряжение Максима переходили еще люди, занятые прежде на других работах, и новый грот северо-восточного сектора оглашался звоном металла и камня. Пахло гарью, разлетались искорки, и каменный дождь сыпался с потолка, неприятно осыпая человека без надлежащей защиты. Этот эффект хорошо был знаком еще танкистам Первой Мировой — тогда осколки брони, отлетавшие в кабину при попадании пуль и снарядов, получили прозвище «железные мухи» за то, что больно кусали кожу. В гроте люди заматывали лица тряпками. Антон «выбил» для Максима приоритет на топливо, что существенно сказалось на темпе работ. В общем, Николай Петрович был доволен, и отношение его к Максиму изменилось до снисходительного одобрения, что снимало прежние угрозы. В «команде» Максима постоянно были пятеро «монахов», с которыми он сдружился.
Эти «монахи» были молодыми людьми из московского бункера, которые показались начальству наиболее трудоспособными. Двое из них, Захар и Прохор, были самыми настоящими «детьми подземелья» — они родились и выросли под Москвой (не в Подмосковье, а именно под городом), в том самом злополучном бункере. Остальные были приемными детьми подземной общины. Как понял Максим, они тоже оказались не в нужное время не в нужном месте, но «монахи» не убивали таких, а брали себе. Терять людям, опустившимся по разным причинам на самое «дно» городской жизни, даже ниже «дна», было особенно нечего. Эти трое были потерянными для советской цивилизации: Андрей и Вася вместе бежали из детского дома, зимой оказались в коллекторе с теплыми трубами и больше не покидали подземного города. Толя был потомственный бомж. Он был немного старше и случайно застал момент обмена информацией между обитателями бункера и их агентами на поверхности. Он пришел в бункер прямо со своей семьей; под столичной землей тоже есть семьи и рождаются дети, мечтающие преодолеть то, по чему мы ходим, — выйти на свет божий. Но свет божий они увидели в жизни общины «монахов». Кстати, между собой они действительно считались монахами — все-таки общество хранителей тайны Соловков было организовано именно монахами, которые решили продолжить жизнь братии под землей. С тех пор образовался совершенно особый социум: каждый в старости принимал постриг, отходя от мирских дел; у молодых же были семьи и дети, о которых заботились вместе. Страна ускоренными темпами пыталась построить коммунизм, в то время как глубоко под самым центром столицы Советской России коммунизм был давно построен.
Но буржуазная революция девяностых ворвалась и на такие глубины, и в тихую скромную жизнь подземелья ворвалась шайка Александра Андреевича. Бандиты долго не разговаривали — после допроса расстреляли всех старцев, отобрали только тех, кто был способен работать в руднике, их немногочисленные семьи тоже было решено оставить до определенного момента. На Соловки они попали уже в качестве рабов. Произвол немногочисленного «контингента» был ужасен, вскоре дети зачахли от невыносимых условий, женщин охрана практически сразу отобрала себе, и люди просто не знали судеб своих жен. Они знали только, что тела мертвых относят в далекую одинокую южную шахту и замуровывают — закапывают в отработанной породе. Многие погибли, те, кто остались, заметно постарели. Собственно, как они сами признались Максиму, приход под соловецкую землю представителей власти заметно изменил их жизнь к лучшему.
Сверху навстречу Максиму одно за другим стали просверливать отверстия. Во мрак подземелья, как из душа, полился дневной свет, с непривычки режущий взгляд и заставляющий щуриться. Седьмого сентября бригада Максима в последний раз вышла на объект — в присутствии Николая Петровича состоялась «смычка»: последние куски гранита сломались под совместным нажимом сверху и снизу, и ровный белый дневной свет не спеша разлился по гроту. Дальше предстояло работать только людям с поверхности: ровнять шахту и устанавливать мощный подъемник. Всю следующую неделю ребята «сверху» копошились в шахте, а в системе шли хлопотливые и овеянные не то чтобы радостью (такого понятия в среде рабов-рабочих просто не существовало), а каким-то ореолом непонятного энтузиазма работы: по главным тоннелям-артериям разматывали катушки с проводами и кабелями — под землю вот-вот должны были подать настоящее нормальное бесперебойное электричество с поверхности. Установили кронштейны крепления на стены — и вот самые крупные галереи стали похожи на тоннели метро — такой вид им придали расположившиеся по бокам кабели. В гранитном потолке сверлили дыры и ставили железные крюки для люстр. Прежде безмолвное и таинственное подземелье принимало вид вполне обитаемого.
Впрочем, тайны, как и подобает настоящему подземелью, тут были. Больше всего ходило слухов о призраке рудника — женщине в черных одеждах. Вечерами в большом гроте, который продолжал служить монахам жилищем, не утихали споры о том, кто бы это мог быть. Причем видели ее многие — с самого начала, еще при бандитах, еще до жертв. Как-то, буквально в первый день, когда монахов заперли в гроте, один из них сидел и неподвижно и задумчиво смотрел за прутья решетки, перекрывающей вход в тоннель, уходящий далеко на восток, к основным выработкам, как вдруг вздрогнул всем телом, практически онемел от ужаса — в параллельной галерее промелькнула худая женская фигура, одетая в длинный черный балахон. Она обернулась, посмотрела на него горящими во тьме глазами и немедленно скрылась в уходящем дальше тоннеле. Видимо, она хотела заглянуть в грот и при этом остаться незамеченной, но ее взгляд встретился с глазами сидящего у решетки монаха. Тогда в гроте решили, что это либо галлюцинация, либо дьявольское наваждение, что, скорее всего, одно и то же. Но очевидец не мог выйти из состояния шока. Через несколько дней он умер.
В подземелье жили механической жизнью, строго по расписанию, шаг влево, шаг вправо… Максим скучал вечерами, лежа на нарах, и чувствовал, что еще чуть-чуть — и он совсем потеряет человеческий облик, мысли его становились прямее и даже животнее — как бы поесть и поспать, да и только. Единственное утешение — рассказы монахов, которые охотно поведали ему всю историю России в необыкновенном ключе. Однажды вечером, слушая очередной эпизод из многовековой истории островов, Максима посетила странноватая идея. Он переговорил с Антоном, тот посмеялся, но все же выдал ему тетрадь и письменные принадлежности, точно школьнику.
