Я услышал запах свечного воска, как только вошел в кухонную дверь. И еще: острый древесный аромат горящего шалфея. Свет в кухне был выключен, и из гостиной пробивалось сквозь дверь теплое зарево. Было уже холодно, даже в доме, и свет привлекал, как приглашение. Я вошел.
Это было настоящее представление. Из комнаты почти полностью вынесли мебель. Ни койки, ни софы, ни деревянного стола; пелена дыма повисла низко в холодном воздухе; дым улавливал и рассеивал свет от пламени сорока или пятидесяти белых свечей. Свечи очерчивали круг в центре комнаты и дальше покрывали весь пол вплоть до углов. Внутри круга стояли две чаши, одна большая свеча и, на расстоянии десяти-двенадцати футов друг от друга, два деревянных стула с прямыми спинками. На одном из них, положив руки на колени, сидела Анита. Небольшой перевязанный пучок шалфея дымился в одной из чаш, в другой стояла цветочная вода, на поверхности ее плавали лепестки. Махимо стоял в центре, скрестив руки.
Меня охватило внезапное чувство признательности к этим людям за их заботу и внимание ко мне. Хоть я и искусен в маскировке, но подозреваю, что они не раз улавливали мерцание скептицизма в глубине моих глаз или заминки и паузы сомнения в моем голосе, когда мы обсуждали эзотерику их системы верований. И вот теперь они здорово постарались для меня. Для моего личного блага. Для того, чтобы я смог воспринять их «видение».
— Очень красиво! — сказал я.
Анита улыбалась, не поднимая на меня глаз. А Махимо сказал:
— Садись, мой друг.
Осторожно ступая между свечами на полу, я вошел в круг и сел на стул напротив Аниты. Ее голова была наклонена, и она дышала так равномерно, что если бы не улыбка, я подумал бы, что она спит.
— Сними пиджак и рубашку, — сказал Махимо, и я повиновался, хотя все еще поеживался от вечерней прохлады. Я сложил одежду на полу возле стула. И тут я увидел мой охотничий нож: он лежал без чехла рядом с чашей цветочной воды в центре круга. Я вопросительно взглянул па Махимо.
— Тебе пора обрести видение, — сказал он. — А так как ты исключительно твердолобый, то и мы должны прибегнуть к необычайным средствам.
Я глянул на Аниту. Она не шевельнулась.
— А сейчас закрой глаза и дыши глубоко, желудком. Успокой себя.
Я закрыл глаза и стал дышать глубоко и все соображал, какое же отношение может иметь острый, как бритва, охотничий нож к обретению видения.
Неожиданное дуновение ночного воздуха заставило меня опомниться; я попытался забыть про нож и сосредоточиться на расслаблении, как велел Махимо. Я слышал, как он тихонько шепчет, призывая своих духовных наставников, и просит «высших братьев» благословить наш огненный круг и не допустить в него незваных гостей. Затем он произнес мое имя. Он обратился к моему духу и пригласил моего ягуара войти в световой круг и свернуться у моих ног. Он призывал Землю, Пачамаму, ветер, воду и огонь. Он обращался к животным силы, он просил их прийти и открыть себя, чтобы я мог узнать их; вдруг он перешел на непонятный мне язык, кажется кечуа, и я услышал имена четырех apus, больших гор вокруг города. Это все было прекрасно, но сквозь драматургию происходящего, по мере того как рассеивался дым и постепенно гасли свечи, все болезненнее пробивалась тревога: что будет дальше. Тревога почти опьяняла.
Я услышал, как Анита закрыла окно, и ее голос:
— Откройте глаза.
Свежий ночной воздух вытеснил из комнаты дым шалфея; тлеющего пучка уже не было, но терпкий аромат еще стоял в воздухе. Свечи вне круга были погашены, горела только одна в центре и те, которые образовывали круг. Анита не отрываясь смотрела на мой лоб, и я не мог поймать ее взгляда. Затем она подняла глаза на Махимо и что-то передала ему. Губная помада! Она улыбнулась мне и кивнула, а Махимо пересек круг и стал рядом со мной. Он покосился на мой лоб и прикоснулся к нему помадой.
— Abajo, — сказала Анита. — Ниже. Да, да, да… Здесь!
Разница составляла не более четверти дюйма. Он стал медленно передвигать карандаш вниз к переносице. Он остановился между бровями и провел другую черту поперек первой. Я представил себе нарисованный у меня на лбу крест, заметил, что задерживаю дыхание, и туг же услышал голос Аниты: «Дышите».
Я стал вдыхать и выдыхать равномерно. Анита сказала Махимо, что это слитком низко, и он жестко провел пальцем у меня между бровями, вытер палец о свои брюки, и я увидел на них пятно помады. Анита кивнула, и я почувствовал, что он чертит окружность вокруг креста. Закончив рисунок, он на шаг отступил и склонил голову набок, оценивая свою работу. Анита сказала, что все правильно; он закрыл тюбик с помадой и вернул его Аните.
Анита и я не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Она преувеличенно вдохнула, затем выдохнула через собранные трубочкой губы, не сводя с меня глаз. Она приглашала меня присоединиться к ее ритму, и я повиновался. Мы дышали одновременно, а Махимо встал на колени между нами в центре очерченного свечами круга. Он взял мой нож и помыл его лезвие цветочной водой, после чего раза два провел им над пламенем свечи, совершая простейшую стерилизацию.
Стерилизация. Я знал, что он собирается использовать нож на мне. Или делает вид? Жест. Ритуал. Драматургия как символ действия. Не было ли все это частью его знахарского репертуара? Конечно, было.
— Не бойся, — сказал Махимо, и в это время Анита негромко запела лирическую песню на кечуа. — Продолжай свое дыхание. Медитируй на пламени свечи. Это будет недолго.
Он поднялся, отошел от свечи и чаши и, держа в руке нож, остановился передо мною, немного правее, так что я по-прежнему видел Аниту, не сводившую взгляда с мишени у меня на лбу. Я опустил глаза и стал смотреть на завораживающее пламя свечи на полу между нами; одновременно я пытался понять, во что я влип.
Должен сознаться, что присутствие Аниты заставляло меня держаться стоически. Не думаю, чтобы это делало мне честь. Быть вынужденным скрывать такие эмоции, как страх, в присутствии женщины — это слабость человеческого самца. Был даже момент, короткий, как молния, когда я подумал, чего же я боюсь больше: прикосновения лезвия или самого страха. И тут я ощутил кончик ножа на своем лбу, и на мгновение меня охватило жгучее внимание к собственной плоти.
Я истекал потом в холодной комнате. Мое тело стало деревянным, пальцы впились мертвой хваткой в подлокотники.
Махимо положил левую руку мне на голову и сказал:
— Ослабь напряжение. Выдохни свой страх. Слушайся Аниту.
Я выдохнул, дал опуститься своим плечам и расслабиться пальцам, а Махимо надавил кончиком ножа на кожу у меня на лбу, и я отклонился назад…
— Дыши.
… и тонкая струйка крови побежала к переносице, по носу набок и от ноздри — по верхней губе. Я открыл рот, почувствовал свисающую каплю и подхватил ее языком. Моя кровь. Знакомый вкус. Тем временем Махимо, удерживая мою голову левой рукой, провел лезвием ножа сверху вниз, к центру лба; меня пронзила страшная боль, я почувствовал, как расходится в стороны располосованная кожа, и кровь хлынула свободно, следуя курсу, намеченному первой струйкой.
Перекрой боль, сказал я себе, по это никак не помогло; тогда я закрыл глаза и попытался упорядочить дыхание, но каждый вдох был серией лихорадочных всхлипов; закрытые глаза переполнились слезами, слезы хлынули и смешались с потом на моем лице.
У меня не было выбора, я продолжал терпеть и бороться с болью, которая сотрясала меня; Махимо сделал второй, горизонтальный разрез, и кровь залила мне веки. Теплая жидкость текла из моей раненной, перепуганной до смерти головы.
— Не беспокойтесь, — услышал я голос Аниты. — Вы все равно будете красивы. Мы только прорежем психическую скорлупу, которая закрывает мир с вашего третьего глаза.
Махимо стал вырезать на моем лбу круг, нож двигался вокруг креста, и я почувствовал прикосновение металла к черепной кости. Волна тошноты подкатила к горлу. Кровь стекала у меня по щекам и подбородку, сочилась, как слюна, и капала на грудь. Я открыл глаза и заморгал рефлекторно от крови и слез в уголках глаз, я чувствовал кровь на щеках и видел ее у себя на груди.
— Вот теперь хорошо, — сказал Махимо, и его пальцы охватили мое темя. Я чувствовал себя дураком, а он захватил лоскут, уголок кожи лезвием ножа и большим пальцем и рванул.
— О, черт!..
— Ничего, ничего, мой друг. Все хорошо. Успокойся.
Снова я услышал голос Аниты:
— Твое видение откроется, как раскрываются лепестки розы.
Должно быть, у меня в это время был небольшой шок. Я чувствовал, как Махимо отдирает четыре лоскута кожи с моего лба, кожа не поддается, натягивается и трещит, кровь течет по лицу, шее и груди. Я освободился от боли, отделился от нее, визуализируя нервные окончания как что-то усохшее, обугленное прижиганием; они уже не могут посылать сигналы боли в мой мозг. И я перестал чувствовать боль; я ощущал лишь давление лезвия, натянутые ткани тела, теплую влажность крови… Дикарь. Весь искромсан…
