— Мокрость воды… — сказал профессор Моралес, когда лекция закончилась и студенты поблагодарили меня. — Весьма интригующе.
— Джон Стюарт Милль, — сказал я. — Это старая метафора.
— Вы накопили массу знаний, — сказал он, взглянув на циферблат над классной доской. Там было 3:15. С тех пор, как я пришел, эти часы не сдвинулись ни на минуту. Возможно, они показывают 3:15 уже несколько лет.
— Мне тоже так кажется, — ответил я. — Но от этого мало проку, если я их не понимаю. Можно накапливать знания до посинения, но ни капельки от этого не поумнеть. Я думаю, мудрость приходит тогда, когда можешь взять всю эту информацию, — я обвел рукой класс, пустые парты, — использовать ее и открыть что-то, касающееся тебя. Самоотразиться.
Я обернулся к профессору:
— Наверное, вы это имели в виду, говоря о различии между приобретением опыта и служением опыту, не так ли?
Он кивнул:
— Более или менее. Так каким же был ваш опыт в джунглях?
Я рассказал ему, как нашел Рамона, о ягуаре, о психоделических свойствах аяхуаски, о змее Сатчамама, о моем отражении в лагуне, о кондоре, об ощущениях умирающего. Рассказал все. И еще немного о молодой женщине, как если бы это была еще одна из галлюцинаций. Я старался также объяснить свои ощущения в спальне Стефани.
Профессор Моралес слушал внимательно, но с бесстрастным лицом. Когда я закончил, он повернулся ко мне и спросил:
— Как вы думаете, что это все означало?
— Не знаю, — сказал я во второй раз за этот день. — Моим доминирующим чувством был страх. Он заслонил мне пуп… У меня осталось яркое чувство, что что-то должно было произойти еще, что дальше было что-то…
Я опять замолчал.
— Это как лагуна. Стоишь на краю обрыва, а прыгнуть боишься. Лимбическая реакция. Страх.
— Мифически говоря, аяхуаска берет тебя на встречу со смертью, — сказал Моралес. — «Запад» в Волшебном Круге есть место, где ты лицом к лицу встречаешь смерть и она забирает тебя.
— Воскрешение? Возрождение?
— В мифическом смысле, да. Шаман — это тот, кто уже умер. Он преодолел свой наивысший страх и теперь свободен от него. Смерть его больше не призовет. Он не отбрасывает тени.
— Но я не умер. Рамон вернул меня.
— Потому что вы не были готовы к этому опыту. Аяхуаска, подобно всякому священному снадобью, указывает место разветвления дороги: она помогает идти, но она бесполезна и сбивает с толку, если ты не на том пути, с которого надо было начинать. Дон Рамон вел ваш ритуал и, должно быть, почувствовал, что вы не подготовлены.
— Каким образом?
Моралес только взглянул на меня и удивленно поднял брови. Что за глупый вопрос.
— Как вы думаете, что могло случиться со мной, если бы Рамон не вернул меня?
— Для ответа на этот вопрос у вас уже больше знаний, чем у меня, — сказал он. — Может быть, какой-нибудь опасный психотический эпизод? Но, с другой стороны, западный человек обычно ассоциирует шаманский опыт с психозом, не так ли?
— У-гу. Если на реальность смотреть по-западному, то мир духов и всего такого есть психотический мир. То есть ненормальный.
— Оставьте западной культуре самой определять нормальность, — сказал он.
— Что такое Сатчамама? — спросил я.
— Дух Амазонки. Великий змей.
— Архетип?
— Лучше сказать, архетипный дух.
— Я думал, что он реален.
— Конечно, вы так думали. А он и был реальным. Как вы можете провести различие между реальным змеем, которого вы встретили в бодрствующем сознании, и змеем, которого увидели во сне?
— Это старый вопрос, — сказал я. — Единственное различие в том, что в первом случае мои глаза открыты, а во втором — закрыты.
— А шаман сказал бы, что если вы видите сердцем и чувствуете головой, то положение ваших век не имеет никакого значения.
— Где найти шамана, который мне это покажет?
— Что вы думаете о Махимо? — спросил он.
Я сказал ему, что я думаю. Что он очень похож на других городских целителей, которых мне пришлось видеть, что он не оригинален, напыщен, что он пригласил меня пожить и поучиться у него, но меня больше интересует работа hatun laika, шамана — колдуна высшего уровня, о котором Моралес упоминал раньше.
— Через две недели у нас начнутся каникулы, — сказал он. — Они продлятся две недели. Я планировал небольшой пешеходный маршрут по altiplano вдоль реки Урубамба.
— Я тоже собирался пойти туда, — сказал я, пристально глядя на него. — Ищу переводчика.
Профессор Моралес собрал с парты мел и ссыпал его себе в карман.
— Я не нанимаюсь, юный мой друг, — ухмыльнулся он.
— Я не имел в виду…
Он махнул рукой.
— Но если вы умеете путешествовать налегке и спать под открытым небом, то я приглашаю вас с собой. У меня будет компаньон, а вы немного поучитесь кечуа.
— Спасибо. Честно говоря, я не могу позволить себе переводчика. У меня едва хватает на гостиницу.
— Примите предложение сеньора Гомеса, — сказал он. — Вы сэкономите деньги, которые собираетесь потратить на комфортабельную гостиницу, и, может быть, научитесь чему-нибудь новому. А через две недели посмотрим, что нас ожидает там, за городом.
Так мы и порешили. Мы заберемся на высокое перуанское плоскогорье, altiplano, и предпримем поиски hatun laika, классного шамана. А пока что я поживу две недели у Махимо и Аниты. «Оставайся у нас и учись», — сказал Махимо, и я согласился. Я узнал, что Махимо — талантливый ясновидец и загадочный целитель: его практика включала каббалу, таро, йогу, систему питания, использование трав и прикладную астрологию — он называл ее космобиологией.
Хотя лечебная практика Махимо была здоровой и хорошо служила его пациентам, ей не хватало зрелищности. Его приемы включали наложение рук, массажи, водные процедуры, акупунктуру, лекарственные травы. Я узнал, что он пользуется помощью двух духов-наставников, которые помогают ему не только в постановке диагноза, но и в самом лечении. Какими бы ни были его паранормальные таланты, всегда находилось достаточно психологических и физиологических фактов, чтобы объяснить результаты его усилии.
Я узнал также кое-что о стремлении людей обращать свою веру на что-нибудь новое. Махимо был достаточно трезвого мнения о своих диагнозах и хорошо отличал случаи, требующие его паранормального или фитотерапевтического вмешательства, от чисто психических заболеваний. В последнем случае он отсылал пациента ко мне, и скоро я стал известен как el medico americano, гринго-целитель. По своему обыкновению, я тщательно записывал истории болезни пациентов Махимо; некоторые из них были впоследствии опубликованы в «Мире целителей», например, Paliza, перуанский художник с параличом всех конечностей (квадраплегия) — он потом танцевал на своей собственной свадьбе.
Махимо был выдающимся сенситивом, у меня на этот счет нет никакого сомнения. У него были удивительные способности ясновидца, но, несмотря на то что он играл роль мистика блестяще и снискал себе славу целителя Божьей милостью, величайшая его тайна заключалась в том, что жена Анита превосходила его как целитель. Она неизменно присутствовала при определении диагноза, а его обращения к ней за помощью маскировались грубым и пренебрежительным поведением.
Он никогда не снимал эту маску, никогда не признавал ее превосходства, за одним-единственным исключением; это было под конец второй недели, когда она сказала, что мне пора научиться видению.
Изменяющий глаз изменяет все.
Уильям Блейк
Мы с Анитой стали друзьями. Однажды утром, в середине второй недели моего пребывания у них, я сопровождал ее по базару. После того, как мы в течение полутора часов щупали авокадо, уворачивались от свиней, пробовали на упругость апельсины, торговались за лаймы, нюхали канталупы, переступали через цыплят, обдирали кукурузные початки, спешили, как собаки, простукивали арбузы, сталкивались с домохозяйками и детьми и набили доверху две bolsas, я повернул к центру города и направился в кафе «Рим».
Она, конечно, запротестовала. Я подозревал, что она никогда не бывала в ресторане. Я прислонил bolsas к древней стене инков и заказал две порции кофе и сладости.
— Расскажи мне о… животных, которых видит Махимо, — попросил я, наклонившись через столик. — И которых ты видишь.
Ее взгляд, блуждавший по ресторану, остановился на мне и опустился на скатерть.
— Это животные силы, — сказала она. — Силы природы.
Официант в белом пиджаке поставил перед нами кофе и сладкие хлебцы на тарелке, достал сахарницу и пододвинул ее в центр стола.
