В четвертом часу следующего дня профессор Моралес представил меня своему классу как молодого доктора психологии из Соединенных Штатов. Мне уже было очевидно, что Моралес в университете — явление уникальное, и не только потому, что он индеец. Во время забастовки я не видел здесь ни души, за исключением сторожа, персонала кафетерия и — преданных студентов старого профессора. Я слышал самый конец ею лекции, и я понял, что он принадлежит к редкой породе преподавателей, которые не только учат, но и воспитывают, просвещают, дают образование; он создал атмосферу познания, в которой живут его студенты, завоевал их уважение, каждого персонально включил в процесс обучения. Я уверен, что он дал им больше, чем обещает университетский каталог. А сейчас пришла моя очередь.
Я начал с высказывания Лайолла Уотсона: «Если бы человеческий мозг был настолько прост, что мы могли бы понять его, то мы были бы настолько просты, что не сумели бы этого сделать». Далее я стал излагать основы теории трех мозгов.
Теория трех мозгов, объяснил я, тесно связана с эволюцией гомо сапиенс. Эта теория представляет человеческий мозг в виде трех «субмозгов», развившихся отдельно и независимо: древний мозг рептилии, лимбический мозг и самый молодой — неокортекс.
Первый, мозг рептилии, почти не отличается от примитивного мозга, который руководил динозаврами. Этот мозг регулирует и поддерживает всю машину человеческого тела, включая рост и регенерацию тканей, движение, кровообращение, дыхание и другие физические системы. Это обычный мозг, необходимый инструмент выживания для древних рептилий; они не умели оценивать свои решения и если уже принимали их, то потом своего мнения не изменяли.
Недостаток ума динозавры компенсировали грубой силой, они шли напролом, вместо того чтобы намечать маршрут по жизни. Для огромных рептилий не было хищников, которые бросили бы вызов их величию, и сложность устройства рептильих мозгов была прямо пропорциональна простоте их жизни.
С вымиранием динозавров и развитием млекопитающих набор средств выживания стал более сложным. Окружающая среда предъявляла к теплокровным, более уязвимым млекопитающим такие требования, что их мозг увеличился в размере (пропорционально весу тела) почти в сто раз по сравнению с мозгом холоднокровных рептилий. У первых гуманоидов инстинкты рептильного мозга уже были дополнены новым нейрокомпьютером — лимбическим мозгом.
В то время как мозг рептилии как у динозавра, так и у человека, запрограммирован на неукоснительное соблюдение инстинкта, лимбический мозг снабжен программой на новом языке: это язык эмоций. Постепенно лимбический мозг стал основным движителем человеческого опыта; в этот движитель заложены четыре эмоционально нагруженные программы: бояться; питаться; сражаться; и — секс [В оригинале — four F's: fear, feeding, fighting and sex]. Эти четыре приводных ремня управляют человеческим поведением с момента рождения нашего вида.
Лимбический мозг отвечает за строительство оград и укреплений, за территориальное мышление, за набеги и грабежи в соседних деревнях, за клеймение как врага всякого, чей цвет кожи или черты лица не такие, как у меня.
Под управлением эмоционально подвижного, нерационального, остроинтуитивного лимбического мозга древние люди начали организовываться в деревни и племена охотников и собирателей, разрабатывать общественные ритуалы и законы для регулирования и усмирения импульсов лимбического мозга.
Сто тысяч лет тому назад вследствие какого-то странного, до сих пор необъясненного эволюционного скачка мозг Homo sapiens увеличился в размере почти вдвое. Одним махом Природа обеспечила наших предков мощнейшим нейрокомпьютером, пользоваться которым нам придется учиться еще тысячи лет. Неокортекс, новая кора головного мозга, поставил рациональные рамки логического контроля для суеверий и ритуального мышления лимбического мозга.
Левая и правая полусферы неокортекса связаны с математическим, пространственным и абстрактным мышлением. Его лобные доли являются средоточием высших функций мозга, о которых мы мало знаем, но которые, несомненно, заключают в себе способность предвидения. Способность видеть инструмент или оружие, таящиеся в форме костей, видеть скульптуру в толще камня, смотреть в будущее и планировать посев и сбор урожая, воображать и мечтать — все это поставило человека особняком от других животных и позволило ему самому ковать свою судьбу.
Благодаря простейшему инструменту — палке для выкапывания корней, которая стала затем примитивным рычагом, в дальнейшем — плугом, люди обрели контроль над своим окружением. Рука Природы соединилась с рукой человечества.
Появление неокортекса было рассветом того, что мы называем рассудком, поскольку именно с ним пришла способность мозга рассуждать о самом себе. Теперь каждый человек, увидев свое отражение в лесном пруду, не станет бежать или швырять камни, но остановится, очарованный своим образом, и будет смотреть, и начнет понимать себя. До этого исторического момента человек был способен воспринимать окружавшую его среду; но теперь он начал воспринимать кое-что еще: собственное отражение в Природе. Он приобрел способность рассуждать о себе, о жизни и судьбе, о Боге.
Неокортекс — это также и речь. Язык позволяет нам определять и сообщать другим опыт наших ощущений и нашей внутренней жизни. Лимбический мозг не обладает могуществом речи, которая в качестве средства общения заменяет язык тела, жесты, символы и музыку. Теперь зрелище, звук, запах, вкус, осязание, эмоции — все те стимулы, которые лимбический или рептильный мозг только отмечал и реагировал на них, — могут быть выражены словами.
Мозг рептилии обслуживал самодостаточное существо — динозавра; лимбический мозг прекрасно служил членам небольших групп или охотничьих стай. Неокортекс потребовал более крупной общественной формации для создания культуры, в которой может реализоваться его потенциал, для создания науки, музыки, ремесел, архитектуры.
Разум увеличился за счет увеличения количества разумных мозгов, объединенных в общество; верования, традиции, фольклор и знания образуют мыслящее общество, некое совокупное сознание, превосходящее сумму своих частей. В скором времени благодаря торговле установились и развились связи между отдельными городами. В конце концов вся Земля покрылась глобальной сетью торговли и связи. Но вот те четыре программы примитивного лимбического мозга необходимо было ограничить, для того чтобы смогли существовать вместе большие количества индивидов. Религиозные заповеди, требования и всеобщие законы для того и создаются, чтобы ограничить эмоциональные и часто агрессивные инстинкты лимбического мозга.
Все это довольно скучный материал, но студенты профессора Моралеса проглотили его. Я мог бы еще рассказывать о десяти миллиардах нейронов человеческого мозга и о ста триллионах битов информации, которая в них обрабатывается. Я мог бы толковать о нейронных сетях, голографической памяти, о теории локализации мозговых функций, о нейротрансмштерах, синаптическнх щелях и об устройстве рецепторов, и они мужественно старались бы все это понять. Но они фактически получили только простую эволюционную модель: телесный мозг, чувствующий мозг, думающий мозг.
Фернандо, рыжий юноша-испанец, поднял руку:
— ¿Disculpeme, doctor, pero que es la conciencia? Что такое сознание?
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Я не знаю. Кажется, это не поддается точному определению, так же как Бог или любовь. Мы все знаем, что у нас это есть, но не знаем толком, что это такое.
Пробовали определить это как компонент бодрствующей осведомленности, которую индивид воспринимаете любой данный момент. Но это определение недостаточно хорошее. Сознание — это наша осведомленность о нашем чувственном опыте, но эта осведомленность не может быть ограничена состоянием бодрствования. Ведь во сне мы тоже видим, слышим, обоняем, пробуем на вкус, осязаем. Нам необходимо исследовать пределы нашего восприятия, как сознательного, так и бессознательного, прежде чем мы сможем подступиться к определению сознания, или разума.
В лабораториях США мы рассекаем мозг и изучаем его ткани. Но, подобно тому как «мокрость» воды не может быть описана формулой Н2О или объяснена свойствами кислорода и водорода, из нейрологии человеческого мозга нельзя вывести свойства сознания.
Я стер с доски свою примитивную схему мозга.
— Но сам тот факт, что вы способны задать этот вопрос и что мы сражаемся здесь с этими проблемами, говорит о величии нашего нового мозга, — я похлопал себя по лбу, — этого неокортекса. Я знаю, что я не ответил на ваш вопрос. Это хороший вопрос, но на этот вопрос, как хотите, вам надлежит ответить самим.
— Мокрость воды… — сказал профессор Моралес, когда лекция закончилась и студенты поблагодарили меня. — Весьма интригующе.
