Что принадлежит тебе
С каждым сеансом я узнавала все больше. Хотя многие приходили ко мне на перекрестке своей жизни, неуверенные, куда дальше идти, я понимала, что не мое дело раздавать советы. Та Сторона посылает нам знаки и сигналы, которые помогают нам принимать верные для нас самих решения.
Едва познакомившись с Мэри Штеффи, я поняла, что это особенная душа. Она работала патронажной матерью для трудных детей. Я уже проводила для нее сеанс, но она снова пришла на считывание, потому что ей предстояло принять важное решение – удочерять или нет маленькую девочку по имени Эли, которую она патронировала. Как только начался сеанс, Мэри сразу перешла к сути дела.
– Повредит ли моей дочери Мерайе, если я возьму Эли? – спросила она.
Ясного ответа у меня не было. Вместо этого я увидела ауру Мэри. Она была лиловая, и это сказало мне, что Мэри выдающаяся душа, пришедшая в эту жизнь помогать другим душам на их пути. Но вокруг сияющей лиловой ауры Мэри висел слой черноты.
– Чернота означает, что ты чувствуешь себя загнанной в угол, – сказала я Мэри. – Она окутывает твою энергию. Это не значит, что тебя ждет плохая жизнь. Просто она будет нелегкой.
Затем проблема Эли обозначилась четче.
– Та Сторона толкает Эли прочь от ее биологической семьи, – сказала я. – Эли уже избежала врат смерти, едва не погибнув по недосмотру. Теперь, двигаясь дальше, я вижу веер возможностей. Я вижу множество разных дверей, разных исходов. Возможен не один исход. И есть другая семья, готовая взять Эли.
С прошлого сеанса я знала некоторые подробности жизни Мэри. Всю жизнь она мечтала стать матерью. Она пошла работать в социальную службу, чтобы быть ближе к детям – особенно к трудным. Она вышла замуж (ее муж, Тенди, – бурильщик, но также занимается и природоохранной деятельностью) и забеременела. Но спустя четыре месяца потеряла ребенка. Попробовала снова – и опять выкидыш. Во время одной из беременностей она проснулась от страшной боли и была спешно доставлена в больницу.
– Повезло вам, – сказал ей доктор. – Еще бы несколько минут – и всё.
Но Мэри не чувствовала себя везучей. Всего она перенесла шесть неудачных беременностей.
С тяжелым сердцем она отказалась от мечты стать матерью – даже приемной. Ей казалось, что, не имея собственного младенца, она не сможет эмоционально справиться с воспитанием ребенка, которого с вероятностью отошлют обратно к биологической семье. Это было бы слишком тяжело. Вместо этого Мэри завела небольшую псарню и окружила себя собаками. Она перестроила свои приоритеты. Забыла о своей мечте.
Однажды с утра ее затошнило. Она тут же поняла, что снова беременна. Беременность протекала тяжело – все шло не так. Токсикоз, высокое давление, две госпитализации. Четыре долгих месяца Мэри пролежала на сохранении. Но она не теряла надежды. Даже выбрала имя для своей девочки – Мерайя, назвав ее в честь своей тетушки Мими. «Когда случалась гроза, Мими говаривала: „Ветер дует злей – Мерайя у дверей“. Именно такое имя я хотела для своего ребенка».
Через неделю после того как ей исполнилось тридцать девять, до исхода положенного срока, у Мэри начались схватки. Как только ребенок родился, акушерка унесла его.
Мэри ждала известий о состоянии младенца. Получилась ли она сильная и здоровая? Есть ли в ней хотя бы два или два с половиной килограмма? Вскоре вернулась акушерка с новостями. Мерайя родилась не два и не два с половиной килограмма, и даже не три.
Мерайя была четыре двести и крепенькая.
Чудо рождения Мерайи дало Мэри силы возродить другую мечту – стать приемной матерью.
– Но как же Мерайя? – спросила меня Мэри во время сеанса. – Вдруг удочерение Эли ей повредит?
– Ничего не происходит без причины, – сказала я. – Эли во многом изменит Мерайю. Не в отрицательном смысле, но легко не будет. Это не значит, что будет плохо. Просто будет трудно. Эли всегда будет вызовом для Мерайи, но я вижу, что у Мерайи замечательный дух. И, что бы ни случилось, дух Мерайи будет петь. Он всегда будет петь.
Мэри начала карьеру патронажной матери с предоставления временного ухода. Она ненадолго брала детей к себе в сельский дом в Пенсильвании, чтобы дать передышку их постоянным приемным родителям. Мэри никогда не брала младенцев или маленьких детей – тех было проще пристроить. Мэри брала подростков. Подростки обычно были сердитые и замкнутые или грубые и неуправляемые. Но как бы ни злился ребенок, Мэри удавалось разглядеть за их гневом рану. Она видела их хорошие и уязвимые стороны.
– Подростки не знают своего места в жизни, не знают, где они ко двору, – объясняла она мне. – Особенно эти дети, у которых нет собственной семьи, которых отвергли, или бросили, или выгнали. Иногда они ведут себя так, словно они плохие, но на самом деле они не плохие. Они просто примеряют на себя эту роль.
Однажды Мэри позвонил сотрудник Службы Защиты Детей.
– У нас есть ребенок, и мы надеемся, что вы сможете ее взять, – сказал он. – Просто нам надо две недели, чтобы подобрать постоянный вариант.
– Где она сейчас? – спросила Мэри.
– Тут, в кабинете. Ее забаррикадировали внутри.
– Забаррикадировали? Почему?
– Потому что она всех покусала.
Девочке было три года, и звали ее Эли. Она была жертвой ужасного насилия. Семья ее развалилась из-за домашней агрессии, и Эли с матерью несколько месяцев жили на улице. В приютах они не задерживались – из-за агрессивного поведения Эли их всегда выгоняли. Она кусалась, дралась и царапалась, а однажды гоняла учителя по классу, рыча, как зверь.
У нее также имелось нарушение, заставлявшее ее есть все, что попадало в руки, – гвозди, ручки, фломастеры, даже мусор. Известно было, что она хватает взрослых за неприличные места. Ей было почти четыре, но она не говорила – ни единого слова. Социальные работники сравнивали ее с ребенком, выросшим в лесу. Страницы ее пухлого дела пестрели словом «дикая».
– Мэри, должен вам сказать, – предупредил сотрудник службы, – Эли – один из худших случаев, какие мне доводилось видеть.
Для Мэри было неподходящее время брать в дом еще одного ребенка. Она недавно упала и сломала лодыжку. Она была по горло занята Мерайей, которой сравнялось семь и которой недавно поставили диагноз СДВГ[4] вдобавок к уже имевшимся органолептическим нарушениям. Любой чувственный раздражитель – яркий свет, громкий шум, непривычный шов на носке – мог выбить Мерайю из колеи. Она начинала носиться по дому или, наоборот, застывала. Добавить к этому трудного ребенка вроде Эли едва ли было бы честно по отношении к Мерайе, к мужу Мэри и даже к самой Мэри. У нее имелись все на свете основания сказать «нет».
Вместо этого она сказала «да».
Мэри рассказала, как впервые увидела Эли. Она стояла на переднем крыльце вместе с Мерайей и смотрела, как к дому подъезжает синий джип «чероки». Одна из задних дверей распахнулась, и оттуда вышел социальный работник с ребенком на руках. У девочки были буйные светлые кудри. На малышке были стертые кроссовки, явно слишком маленькие для нее, слишком просторная грязная белая футболка и рваные шорты. Ребенок вроде бы спал, но, скорее всего, ее накачали снотворным.
Соцработник донес Эли до крыльца и положил в плетеное кресло. Мэри спросила, есть ли у девочки другая одежда.
– Нет, это всё, – ответил соцработник.
Эли медленно открыла глаза. Лицо ее ничего не выражало.
– Она выглядит как жертва войны, – прошептала Мерайя.
Мэри смотрела, как уезжают соцработники. Теперь Эли была ее проблемой. Она собрала свое мужество в кулак и шагнула к ребенку. Эли смотрела на нее снизу вверх тусклыми, пустыми глазами.
– Привет, Эли, – сказала Мэри. – Это моя дочка, Мерайя.
Мерайя помахала ладошкой. Эли не отреагировала.
– И я… – начала Мэри.
Не успела она закончить – не успела даже назвать свое имя – как Эли сделала нечто странное. Она подняла правую руку, оттопырила указательный палец, приставила себе к виску, а затем указала прямо на Мэри.
И сказала: «Мама».
Прежняя жизнь никак не подготовила Мэри к Эли, к тому, какой дикой, злобной, разрушительной, непредсказуемой и молчаливой – всегда жутко молчаливой – та оказалась.
Когда Мэри впервые вывезла Эли на прогулку, та схватила металлическую пряжку ремня безопасности и врезала ей Мерайе по лицу. Спустя несколько дней она ударила Мерайю телефонной трубкой. Вид Мерайи с синяком под глазом и распухшим носом доводил Мэри до слез. Однажды Мэри застала Эли выковыривающей грязь из подошвы кроссовок и поедающей ее. За столом Эли хватала еду и запихивала руками в рот. Когда Мэри приводила Эли в детский сад, она слышала, как дети говорят: «О нет, Эли идет». Это разбивало ей сердце.
– Когда за ней приедет ее мама? – спрашивала Мерайя. – Пожалуйста, мама, отошли ее домой. Она злая.
Вернуть Эли в Детскую Службу было бы проще всего, наверное, это даже было бы мудро. Однако Мэри решила оставить Эли у себя дольше положенных двух недель. Вскоре социальные работники начали давить на Мэри, чтобы та удочерила Эли. Никак не удавалось найти семью, готовую ее взять. Но как же Мерайя? Могла ли Мэри помочь Эли, не навредив собственной дочери? Это казалось невозможным. Мэри неделями мучилась, не в силах решить.
