Мы вышли на сельском полустанке.
— Для того чтобы помочь бедным, нужно вернуть им культуру, — сказал он. — Мы изнасилованный и побитый народ. Причина их голода — утрата прошлого. Индеец нуждается в хлебе, это правда. Но еще больше ему нужна гордость. И надежда. Здесь, в животе.
На платформе один из наших слушателей, фермер, тронул меня за плечо, кивнул в сторону удаляющегося Моралеса и оттянул себе нижнее веко мозолистым пальцем. Латиноамериканский жест: Mucho ojo. Остерегайся.
Мы отошли от железной дороги и направились через пустынное плато, или altiplano, сильно пересеченную равнину с усеянными гранитом пастбищами и глубокими arroyos — обрывистыми оврагами, но которым сбегает вода в дождливые сезоны. Юго-юго-восточные Анды громоздятся друг на друга, достигая еще больших высот, чем уровень плато (десять тысяч футов).
Воздух был восхитительно свежим и бодрящим, мы оба повеселели. Антонио двигался поступью антилопы; он задавал теми, и мы беседовали.
Я поймал себя на том, что беседую главным образом я. Выглядело так, что мы знакомимся друг с другом, но почему-то я один все время рассказывал о себе. Я рассказал ему о своем детстве на Кубе, о бегстве нашей семьи во Флориду; университетский год в Пенсильвании и потом переезд в Пуэрто-Рико. Я рассказал о донье Росе и моем возвращении в Соединенные Штаты, о путешествии по стране вместе с Викторией, моей первой серьезной возлюбленной, о нашем разрыве из-за измен и непримиримых различий в характерах. Я описал мою студенческую жизнь, мой однокомнатный домик на холме в Сономе, работу в юридическом консультационном центре для латиноамериканцев, который был основан мною в последний год учебы. Я рассказал о своих занятиях по практической психологии, о неудовлетворительной системе, презрении к этой науке. Кажется, больше всего он был заинтересован историями психозов и неврозов из моей врачебной практики.
Мы остановились на берегу маленького ручья. Моралес раскрыл свой кошелек и приготовил шарики из кукурузной муки и пасты юкки. Я положил рядом с ними несколько полосок сушеной говядины, и мы позавтракали этой простой пищей и запили ее водой из ручья.
— Забавно, в самом деле, как философские различия между двумя культурами приводят к таким диаметральным различиям в практической психологии, — сказал он.
— Вот как?
— Западный мир, — сказал он, — или «цивилизованные» нации, или так называемые культуры «первого мира», правят Землей по праву своей экономической или военной силы. А философские основы западной культуры построены на религии, которая учит о грехопадении, первородном грехе и об изгнании из райского сада. Это фундаментальная концепция мифологии Запада, и она представляет Природу как врага, а человека — как существо порочное.
Я зачерпнул своей складной чашкой воды из ручья и подал ему.
— Адам и Ева ели плод от древа познания добра и зла, — сказал он, выпил воды и вернул мне чашку. — И Господь сказал: «Проклята земля за тебя… В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься».
— «И изгнал Адама, — цитировал я дальше, — и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».
— Это очень странный миф, — сказал он. — Акцент делается не на отношении человека к окружающему миру, к Природе, к райскому Саду, а на его отношении к самому себе, отверженному изгнаннику, вынужденному добывать пропитание; самосознание этого человека формируется во враждебном мире. Западный человек воспринял эту традицию и ввел ее в искусство, литературу и философию. Она укоренилась и стала второй натурой, разве нет?
— Пожалуй, да, — согласился я. — Вы можете прожить всю жизнь, например, в городе. Город обеспечивает убежище, контролируемое окружение, действует как буфер между индивидом и Природой. Даже продукты питания, купленные в супермаркетах, сначала проходят обработку: искусственное дозревание, подкрашивание, консервирование, упаковка.
— Таким образом, — сказал он, — западный человек, изгнанный из Эдема, замкнулся сам на себя. И любопытно, что в рамках такой культуры человек, переживающий какого-либо рода психологический кризис, психотическое или невротическое состояние, обращается за помощью к психиатру, к религии или медитации, вместо того чтобы обратиться к Природе. Так он рассчитывает выздороветь. Стать нормальным. Интересно, правда?
Я кивнул. Он подал мне шарик из юкки и кукурузной муки.
— Но, — продолжал он, — картина получается совершенно иной, если культурная традиция основана не на грехопадении, если человек не имеет понятия ни о каком изгнании из рая и живет в теснейшей связи с Природой, и Природа есть проявление Бога. В таких культурах психотический срыв или шизофренический эпизод воспринимаются как магические события. Бессознательный разум приоткрывается, и если это молодой мужчина или женщина, их не отводят от обрыва, а поощряют к погружению в пучину. И они падают в свое бессознательное, в мир чистого воображения, юнговских архетипов, в сферы духа. Им позволяется пребывать в других областях собственного сознания, и в результате эти люди изменяются. Во многих примитивных культурах они становятся целителями. У них был опыт Чудесного.
— Иными словами, — сказал я, — вы предлагаете, чтобы психотические эпизоды и шизофренические заскоки поощрялись?
— Ничего подобного я не предлагаю. Было бы опасно развивать такие инциденты в среде с вашей культурой, потому что ваша мифология основана на тысячелетней традиции, в которой подобные эпизоды ненормальны, неестественны и нездоровы. Я просто говорю о различии. В примитивной культуре открытие бессознательного — это благодать. Оно необычно, это правда. По не противоестественно. Это дети Земли, райского Сада, живущие в Природе и не изгоняемые из нее. В такой культуре все от Природы. Все натурально. Даже психотический эпизод. Он безопасен, особенно если им руководит другой человек, имевший уже подобный опыт.
— Сумасшествие как социальный отличительный признак? — сказал я.
— Совершено верно.
— И, значит, все шаманы время от времени практикуют какой-то психотический эпизод?
— Не обязательно. Они знают дорогу и, при необходимости, умеют открыть дверь. И войти не спотыкаясь.
— Я думаю, миф об изгнании из рая оказал глубокое влияние на западную мысль, — сказал я.
— Да это же очевидно! — воскликнул он. — Возьмите великих западных философов двадцатого столетия: Ницше, Сартр, Камю, Беккетт, эти экзистенциалисты! Какие блестящие резонеры, просто виртуозы логики. — Он похлопал себя по голове. — Но они исходят из предпосылки, что человек одинок, что он бежит от Природы. Они никогда не проверяют этой предпосылки и продолжают логически развивать целую философию, основанную на единственности и одиночестве индивида во Вселенной, безразличной или даже враждебной ему.
Он отвернулся, подошел к ручью, вымыл руки и плеснул себе в лицо ключевой водой.
— Окончательный итог размышлений — отчаяние, — сказал я. — Окончательное решение часто оказывается самоуничтожением.
— Да, — сказал он, вытащил из кармана платок и вытер лицо. — Но вы же понимаете, что нас никогда не выгоняли из Сада. Земля никогда не была проклята из-за нас, как это утверждает ваша Библия. Природа не враждебна нам. Мы ее смотрители.
В тот же день мы миновали первое селение. Я увидел его с северной стороны у основания небольшого холма с террасами.
— Мы пойдем туда? — спросил я.
— Нет, пожалуй, — сказал он, и мы направились в обход холма по высохшему руслу реки. Было далеко за полдень, когда мы приблизились к другому холму.
Мы взобрались по крутому склону и оказались на вершине гребня высотой около пятисот фугов. Противоположпый склон шел террасами в стиле инков. Террасы имели но меньшей мере двести ярдов в длину и от шести до восьми футов в высоту и были обложены гладкими гранитными блоками встык. Мы прошли по краю этих террас мощенной огромными камнями дорогой и спустились к деревне у подножия холма.
Различие между бедным и примитивным здесь имеет важное значение. Люди живут в древних каменных хижинах, покрытых пальмовыми листьями, или в более современных жилищах из самана. Они обрабатывают поля и террасы, выращивают кукурузу и картофель, разводят кур, свиней и гуанако на тех самых землях, которые их предки культивировали три тысячи лет. Мужчины обрабатывают землю, женщины помогают в уборке урожая и занимаются ткачеством.
В селении была tienda с бросающейся в глаза рекламой кока-колы на ржавом погнутом щите; там продавались городские товары — содовая, пиво, консервы, фасованые продукты, мыло, сигареты, скобяные изделия, уздечки, упряжь, джуговые мешки и нейлоновые сумки. На одной из двух улиц пристроился небольшой базар. Здесь можно было купить семена, зерно, чай из коки, фрукты, корзины, кое-что из одежды. Примитивный уровень, да. Но бедность — понятие субъективное.
