Он ткнул палкой в огонь, и прогоревшее полено развалилось на две части, брызнув ливнем искр.
— Это было бы чистым безумием, — добавил он. — И такая точка зрения накладывает жесткие ограничения на самую суть объективности, столь милой вашему сердцу. Опыт всегда субъективен, и отрицать реальность какого бы то ни было опыта означает отрицать часть самого себя.
15 марта
Пишу при угасающем свете костра. Моралес укутался пончо, как одеялом, а я разложил свой спальный мешок.
Какое множество звезд. Во мраке ночи на такой высоте они кажутся ближе.
У меня замечательный спутник. Рассуждения на такие темы, как природа осознания, субъективность, сравнительная мифология и т. п. более убедительны, когда они проводятся среди Природы, а не в лекционном зале. Эти темы здесь более осязаемы, более поэтичны и менее спорны.
Понятие о шамане как об индивиде с двойным гражданством, в сознательном и бессознательном царствах, зажгло мое воображение. Примитивный исследователь в царстве сознания, на которое он смотрит с таким же уважением и благоговением, как мы — на «неизменное», бодрствующее состояние, в котором привыкли жить. Западная наука только подходит к субъективной природе реальности. Квантовая физика: на исход события влияет то, что мы его наблюдаем, и тому подобная премудрость.
Шаман же начинает с этого предположения — нет, он в него верит, и эта вера обретена на его собственном опыте, а не в результате изучения готовой философии, религии, парадигмы. Шаманизм не поклоняется Христу, Будде, Магомету или Кришне.
Так где же мы найдем hatun laika.
Отчуждение Человека от Природы вызывает ад вокруг меня.
Примечание: не забыть посмотреть место в Бытии, где Бог создает птиц, деревья и все на Земле для службы человеку. Шаманы, наоборот, считают, что мы созданы как проводники, смотрители Земли.
То, что между человеком и Природой возник раскол, не подлежит сомнению. Разумно предположить, что это произошло по мере появления неокортекса, самоосознающего мышления, когда он стал способен отличать себя от других, себя от окружающей среды, добро от зла.
Не является ли изгнание из Сада просто аллегорией этой картезианской революции? Этого «я есмь», этого сознательного отделения Человека от Природы? Шесть или восемь тысяч лет назад, вместе с самоутверждением неокортекса?
— Конечно, это аллегория, — сказал Моралес, когда я задал ему этот вопрос за завтраком из чая и фруктов. — Ничего ошибочного в этой сказке нет. Проблема в том, как она рассказана, как ее принимает сердце и как ее проповедуют священники. Вместо элегантного и точного описания исторического события, эволюционного шага, предлагается буквальная констатация факта, который рассматривается как условие существования человечества. Опасность возникает всегда, когда метафора мифа становится религиозной догмой, которую вколачивают нам священники.
— Наши шаманы.
— Кто?
— Священники.
— Нет.
— Разве священник не занял место шамана в западной культуре?
— Нет, — сказал он. — Священник есть должностное лицо. Человек принимает священный сан и вместе с ним догму, которая уже существует. Он приходит понять ее, поддержать ее и — научать других. Его религиозный опыт является опытом веры, а не прямого причастия. Он приобщается к традиции и очень редко — к опыту. Священники принимают веру вместе с ее условностями и ошибками. Они — смотрители, стражи мифа, но не творцы его. Шаман творит мифы, и источником его веры является его собственный опыт божественного в Природе.
16 марта
Никогда в жизни так много не ходил пешком. Понятия не имею, сколько миль мы одолели.
Побывали еще в двух деревнях, очень похожих на первую, и одну обошли. Живем на подножном корме, фруктах и овощах, которые покупаем в деревнях, иногда перепадает кусок мяса; чай завариваем на свежей ключевой воде; из кукурузной муки и юкки Моралес делает небольшие шарики. Я привык к этой легкой диете, она хорошо поддерживает силы.
Продолжаем наши дискуссии. Продолжаем путешествие по огромному плато; вдали видны снежные вершины Анд, на юге — Амазонка и покрытые джунглями низины. Я все меньше чувствую себя посетителем этих мест и все больше — их обитателем. Пейзаж постоянно напоминает мне об истинной природе моего дома. Я вовсе не нуждаюсь во всем этом барахле — каркасном рюкзаке, водонепроницаемой штормовке, теплых носках. Я смотрю на Моралеса: он здесь дома. Он идет лесом, лугами с беспечной уверенностью, с утонченной простотой, которой я не могу ни восхищаться. Он ничего не принимает на веру.
Его удовлетворенность. Точно такую же я видел на лицах обитателей крохотных хижин, которые мы встречаем то у подножия холма, то среди небольших террас, то на берегу ручья.
Значимость сельского индейца определяется землей, на которой он живет, а не мнением общины! Я припоминаю, что на большей части территории планеты большинство людей живут по этому стандарту.
Это не Бог весть какое открытие; это бросается в глаза.
Ему нет особой нужды доказывать, что Природа является прямым источником информации для примитивных философий мира. Природа уходит с иудейско-христианской сцены после осуждения в Бытии и появляется изредка только в качестве декорации, обычно в моменты Богоявления или откровения (Моисей взбирается на гору, чтобы получить Десять заповедей; Иисус уходит в пустыню на сорок дней и возвращается со своей проповедью, и т, п.).
Мы продолжаем обсуждение этих вопросов. И многих других. Мы проходим мимо руин каких-то сооружений древних инков; развалины уже наполовину погребены землей и поросли травами, и мы говорим о его предках. Он неизменно сводит беседу к личности шамана, личности, «чей Завет — сама Природа, чьи гимны — музыка ветра и рек». Мне хочется верить, что такие люди существуют, как когда-то хотелось верить в Санта-Клауса.
Что касается дона Хикарама. Мы слышали о нем повсюду. Только слухи. Никто не знает, откуда он сам, но молва о нем летит па крыльях.
Говорят, он может изменять погоду.
Утром мы направились к западу-юго-западу, там живет целитель по имени Хесус.
Неизвестное всегда воспринимается как чудесное.
Тацит
Если бы не репутация колдуна и мастера-целителя от susto — «дурного глаза», Хесус Завала, вероятно, был бы типичным сельским идиотом. Двадцать лет тому назад с ним случился удар, почти полностью парализовавший всю левую часть тела, включая лицо. Угол рта навсегда искривила гримаса недовольства; он имел привычку вытирать его костяшками пальцев правой руки, и губы были в трещинах и лепестках шелушащейся кожи. Левый глаз почти полностью закрывало безжизненное веко, зато правый, здоровый, напомнил мне глаз доньи Росы. Он сверкал.
Он жил на краю селения в саманной хижине, над которой поработали время и непогода. Блоки самана не были оштукатурены ни снаружи, ни внутри, из коричнево-серой высохшей глины торчали куски щебня и солома. Крыша состояла наполовину из соломы, наполовину из черепицы.
Хесус сидел на плетеной циновке посреди комнаты; пол был выметен, но грязен. Глиняная печь, ложе из хвойных игл, небольшой алтарь Девы Марии. Моралес говорил мне, что жители селения приносят Хесусу пищу два раза в день.
Я сидел перед Хесусом скрестив ноги, а Моралес удобно пристроился рядом на корточках. Хесус проворчал что-то и вытащил из маленького мешочка три листа коки. Он дунул на них, бросил на циновку, и мы все стали их рассматривать. Не поднимая головы, он посмотрел на меня. Дальше его взгляд заскользил по стенам и потолку комнаты.
— Rastreo de coca, — прошептал Моралес. — Простой способ гадания.
Хесус хлопнул по циновке ладонью, вытащил еще три листа из мешочка, дунул на них и бросил на циновку. Они легли в виде буквы V, подчеркнутой снизу. Хесус поднял голову и коснулся нижнего века слепого глаза указательным пальцем, затем поднял этот палец к моему лицу.
— Черная магия, — сказал Моралес и спросил о чем-то Хесуса на кечуа. Вместо ответа старик поднял руку выше головы, поставил ладонь горизонтально и шевельнул большим пальцем и мизинцем вверх-вниз.
— Птица, — улыбнулся Моралес. Он стал засыпать Хесуса вопросами, а тот отвечал кивками или отрицательным покачиванием головы.
— Он говорит, что могучий колдун послал за вами большую птицу. Не приходилось ли вам в последнее время оскорблять волшебников?
Конечно, сам собой напрашивался инцидент в хижине Рамона, но я сказал, что я так не думаю. Я спросил, что Хесус мне советует делать с это й птицей. Ответ старика, полученный после еще одной серии быстрых, как стрельба, вопросов, сводился к тому, что эта птица будет преследовать меня, пока я не выясню, что я сделал, и что мне придется столкнуться с нею, а возможно, и с колдуном. Он сказал, что мне следует остерегаться. Я согласился с ним.
