И я начал говорить с друзьями — с теми, с кем меня что-то связывало. Я знал этих людей уже много лет, мы уже говорили обо всем на свете. Мне нравилось только одно упражнение — упражнение речи, и потому после просветления мне было не очень трудно снова заговорить, но на то, чтобы отточить свою речь, привнести в свои слова хоть что-то от внутреннего безмолвия и счастья, потребовались долгие годы...
1953-1956: Студент университета
Ученые наловчились губить своими комментариями, толкованиями, так называемой наукой все прекрасное, любую красоту. Они делают все вокруг таким тяжеловесным, что даже стихи после их «анализа» напрочь теряют поэтичность. В университете я никогда не ходил на уроки поэтики. Декан факультета постоянно заставлял меня, он говорил: «Ты ходишь на все остальные лекции, почему же не бываешь на занятиях поэтики?»
«Потому что хочу сохранить любовь к поэзии, — отвечал я. — Я ее искренне люблю — вот почему. И я прекрасно знаю, что наши профессора совершенно непоэтичны, они всю жизнь изучают поэзию, но ничего в ней не смыслят. Я это слишком хорошо понимаю. Каждое утро во время пробежки я вижу нашего преподавателя поэтики. И я никогда не замечал, чтобы он глядел на деревья, слушал пение птиц, любовался восходом солнца...»
А в тех местах, где я учился, рассвет и закат были невероятно прекрасными. Университет стоял на пригорке, окруженном невысокими холмами. Я обошел всю Индию, но нигде больше не видел таких чудесных восходов и закатов. В окрестностях университета Сагара на рассвете и в сумерках по какой-то непонятной, таинственной причине постоянно собирались разноцветные облака. Кругом стояла такая красота, что ею не залюбовался бы только слепой.
Но я никогда не замечал, чтобы профессор, читавший в нашем университете поэтику, любовался рассветом. Он не сбавлял шаг ни на секунду. А увидев, как я смотрю на небо, деревья или птиц, он вечно спрашивал: «Ты чего сидишь? Мы ведь на пробежку вышли — так бегай! Человеку нужны упражнения!»
«Для меня это не упражнение, — отвечал я. — Для вас это упражнение, а для меня — любовь».
Если же моросил дождь, он и носа на улицу не высовывал. Я подбегал к его дому, стучал в дверь и кричал: «Выходите!»
«Дождь идет!» — говорил он.
«Это лучшее время для пробежки, на улицах ни души, — восклицал я. — Глядите только, никаких зонтиков, ведь дождь — это так чудесно, так поэтично!»
А он считал, что я рехнулся... Но разве человек, который никогда не гулял под дождем, способен понять поэзию? И потому я говорил декану: «В нем нет ни капли от поэта, он только губит стихи. У него сугубо научный подход, а поэзия настолько ненаучна, что между ней и наукой невозможно найти ничего общего».
Университеты лишают интереса и любви к поэзии. Они разрушают верные представления о том, какой должна быть жизнь. Они внушают студентам, что хорошая жизнь — это удобства. Там учат, как больше зарабатывать, но ничего не говорят о том, как жить полной жизнью — а только она таит в себе проблески просветления. Крошечные окошки и двери открывают путь к окончательной истине. Но в университете рассказывают о важности денег, а не роз. Тебе твердят о значимости премьер-министров и президентов, а не поэтов, художников, певцов и танцоров. Там считают, что подобные вещи — только для сумасшедших.
Получив степень бакалавра, я уехал из Джабалпура, потому что один из профессоров Сагарского университета по фамилии Рой настойчиво уговаривал меня — он мне все время писал, звонил и говорил: «Ты должен пойти к нам в аспирантуру».
Джабалпурский университет находится совсем недалеко от Сагарского — в какой-то сотне миль. Но Сагарский университет по-своему уникален. Он совсем невелик по сравнению с университетами Бенареса или Алигарха, где учится десять-двенадцать тысяч студентов. Это большие, известные университеты вроде Оксфорда или Кембриджа. В Сагарском университете всего тысяча студентов и сотни три преподавателей, то есть на каждого профессора приходится всего три ученика. В этом смысле заведение уникально. На свете вряд ли найдется еще один университет с таким соотношением числа студентов и преподавателей.
Основатель этого университета знал лучших преподавателей по всему миру. Звали его доктор Харисингх Гаур, а родился он в Сагаре. Он был всемирным светилом в области права, зарабатывал кучи денег — но ни разу не подал нищему ни единого пая. Он не жертвовал средств ни единой организации, ничего не отдавал на благотворительность. Во всей Индии трудно было сыскать большего скупердяя. А потом он вдруг основал университет и вложил в него все свои сбережения, миллионы долларов.
Он мне так сказал: «Вот почему я был таким скрягой. Иначе ничего бы не вышло — я был бедняком, я сам родился в нищете. Если бы я давал деньги этой больнице, этому нищему и тому младенцу, не было бы университета». Всю жизнь он лелеял одну мечту: в его родных местах должен появиться один из лучших в мире университетов. И его университет действительно стал одним из лучших. Еще при жизни он успел собрать там самых блистательных преподавателей. Все они получали двойную, тройную плату, он давал им все что угодно, — за не очень-то напряженный труд, ведь студентов была всего тысяча. Но в университете было столько факультетов, сколько может себе позволить только учреждение уровня Оксфорда. Десятки факультетов! На некоторых никто не учился, но весь штат был заполнен: декан, доценты, профессора, лекторы... Доктор Гаур говорил: «Не волнуйтесь. Сперва нужно сделать университет лучшим, а студенты придут, никуда не денутся». И потом профессора и деканы принялись искать лучших студентов. И профессор Рой, декан факультета философии, почему-то положил глаз на меня.
До того я ежегодно бывал в Сагаре на традиционных межуниверситетских состязаниях в искусстве спора. Я четыре года подряд выигрывал главный приз, а профессор Рой все эти четыре года был судьей в жюри. На четвертый год он пригласил меня к себе домой и сказал: «Послушай, я ждал тебя целый год. Я знал, что ты появишься на соревнованиях и в этом году».
"Ты представляешь свои доводы в довольно странной форме, — продолжил он. — Они порой настолько неожиданны, что... Мне просто интересно, как тебе удается видеть вопрос под таким причудливым углом? Я сам размышлял о некоторых обсуждавшихся проблемах, но мне и в голову не приходило рассматривать их с подобных точек зрения. И я понял, что ты, должно быть, просто отбрасываешь все, что может прийти в голову обычному человеку, что ты намеренно выбираешь самые непредвиденные точки зрения.
Ты четыре года кряду выигрываешь главный приз по одной простой причине: твои доводы неожиданны, никто к ним не готов. Оппоненты даже не задумывались над подобными вопросами, ты выбиваешь их из колеи. Твои противники... Ты так себя ведешь, что их просто жалко становится, но что тут поделаешь? Я присудил тебе девяносто девять по сто-балльной шкале. Да я бы и больше сотни присудил, но даже девяносто девять... Многие решили, что ты у меня в любимчиках. Другие судьи говорят, что на наших соревнованиях никто не заслужит больше полусотни.
Я пригласил тебя к себе на обед, чтобы сделать одно предложение. Я предлагаю тебе перевестись из Джабалпура к нам. Ты на четвертом курсе, скоро получишь диплом, и потому я предлагаю тебе место в нашей аспирантуре. Я не могу упустить возможность заполучить такого студента. И если ты не приедешь сюда, я готов сам устроиться в Джабалпурский университет!"
А этот профессор был очень известным. Если бы он только высказал такое желание, Джабалпурский университет с восторгом отдал бы ему место декана. Но я сказал: «Нет, не стоит беспокоиться. Я приеду сюда. Мне тут нравится». Думаю, этот университет расположен в самом лучшем месте на свете: среди холмов, на берегу большого озера. Там удивительно тихо, а кругом — высоченные старые деревья... Одного этого достаточно для блестящего образования.
Доктор Харисингх Гаур питал огромную страсть к книгам. Он передал университету свою личную библиотеку, а там у него были книги со всех уголков земного шара. Это такая редкость: усилиями одного-единственного человека... Он самостоятельно, в одиночку, создал целый Оксфорд. Разница лишь в том, что настоящий Оксфорд развивался тысячу лет силами тысяч людей. Но доктор Гаур в одиночку сотворил подлинный шедевр. Собственноручно, на свои деньги... Он целиком отдал себя этому делу.
Я полюбил то, что у него получилось, и потому сказал доктору Рою: «Не волнуйтесь, я приеду, но... Вы ведь видели меня только на этих состязаниях. Вы плохо меня знаете. Я бываю несносным, я возмутитель спокойствия. Я хочу, чтобы вы получше узнали меня, прежде чем примете окончательное решение».
«Мне хватает и того, что я видел, — возразил доктор Рой. — Довольно и того, что мне известно. Я видел тебя, твои глаза, я слышал, как ты говоришь, как видишь мир, — и этого достаточно. Не нужно пугать меня несносностью. Здесь ты сможешь делать все, что захочешь».
