Идо, «колодезная чаша»
«Мне безразлична луна без облаков», – однажды сказал чайный мастер Мурата Сюко (1422–1502), так поэтично и сжато определив суть новой эстетики. Совершенно очевидно, что в зарождавшуюся традицию ваби-чая не очень вписывалось космически-недосягаемое откровенное великолепие тэммоку. Куда более уместным казалось здесь скромно мерцающее очарование корейской керамики. Так на арене чайной истории появилась знаменитая чашка Идо, или «колодезная чаша». Возможно, она действительно кому-то напоминала глубокий колодец («Идо» в переводе с японского означает «колодец»), поскольку отличалась довольно крупными размерами и конической формой. Но самое важное в ней было то, что эта чашка удивительно передавала ощущение самой жизни, ее свободного движения, будто простому корейскому ремесленнику каким-то чудесным образом удалось поймать неповторимое мгновение и запечатлеть его в глине. Неяркая глазурь, сквозь которую просвечивает грубая пористая поверхность, несколько капель, случайно застывших у основания, неровные края – все говорило не о совершенстве мастерства, а о чем-то естественном, природном и непостижимом. Очень скоро чашки Идо заняли достойное место в коллекциях именитых самураев.
Ёхен-теммоку. Китай. Династия Сун
Японская чашка Хаги (XII в.) с поэтическим названием Даймё («Князь»)
Чашка Идо, получившая название Васуремидзу («Забытый ручей»)
Черная чашка Раку. Ее автор – мастер Раку в третьем поколении Дооню (1573–1656). Поэтическое имя чашки – Сэппоо («Снежная вершина»).
Красная чашка Раку – Фуюно («Зимнее поле»), также созданная Дооню
Заваривание чая
Самая знаменитая чашка Идо по имени Кидзаэмон, названная так в честь своего первого владельца, несколько столетий переходила из одного знатного дома в другой. Говорят, что эта чашка несла с собой проклятие, поскольку каждую семью, в которой она поселялась, преследовали несчастья. Так продолжалось до тех пор, пока в 1822 году чашку не передали на хранение в один из храмов монастыря Дайтокудзи. Там она заняла достойное место среди прочих храмовых сокровищ, и дурная слава наконец покинула ее.
Раку, противостояние двух лун
В конце XVI века по проекту мастера Сэн-но Рикю впервые была создана чашка специально для чайного действа. Слишком простая и непритязательная внешне, необыкновенно скромная по цвету (чашки Раку бывают только черного и приглушенно-красного цвета), она словно преображалась в руках человека, и каждый, кто прикасался к ней, чувствовал ее живое тепло. На первой чашке Сэн-но Рикю было поставлено клеймо, пожалованное военным правителем Хидэёси, с иероглифом раку, «наслаждение».
Сёгун Хидэёси был страстным почитателем чайного искусства. Он устраивал неслыханные по своим масштабам чайные собрания, по его приказу была построена золотая чайная комната. Неудивительно, что черные чашки Раку не нравились знаменитому самураю. Их почти монашеская аскетичность раздражала его, и это было всем известно, но каждый раз, когда он посещал своего личного чайного мастера Рикю, тот ставил перед ним черную
Раку, доводя вспыльчивого Хидэёси почти до бешенства. Возможно, это стало одной из причин гибели великого мастера, который по приказу своего хозяина вынужден был совершить ритуальное самоубийство. А чашки Раку живут и поныне. Мастера дома Раку уже в 15-м поколении создают свои шедевры для всех, кто следует традициям ваби-чая и наставлениям Сэн-но Рикю.
В японской чайной традиции к чашкам относятся как к живым существам. У них свои неповторимые лица, имена, истории, которые передаются из уст в уста и от сердца к сердцу. Чтобы узнать их, нужно просто взять чайную чашку в руки. Ибо, как писал знаменитый исследователь и толкователь дзен-будцизма Дайсэцу Судзуки, «каждый должен, хотя бы раз в жизни, испытать непосредственное прикосновение к духовной красоте».
Шум ветра в соснах на рисунке тушью
Елена Нестерова
…Сидя в полном молчании в саду, гости слышат, как хозяин заканчивает приготовления: подметает комнату, со звуком, похожим на шум горного водопада, доливает воду в цукубай (камень со специальным отверстием для воды). Проходя постепенное символическое очищение, и гости, и хозяин внутренне настраиваются на встречу.
…Свет едва просачивается сквозь небольшие оконца чайной комнаты. Треск углей в очаге, дыхание еще влажного котла, вкрадчивый запах благовоний и свиток в токонома – алтарной нише. На свитке – поэтическая фраза или буддийское изречение: всего несколько знаков или один знак, на котором строится все действо.
Познакомившись со свитком и очагом, гости рассаживаются. У каждого свое место, ведь роли заранее распределены. Первый гость, как первая скрипка в оркестре, ведет разговор с хозяином от лица всех присутствующих. Обменявшись приветствиями с гостями, хозяин незамедлительно подает еду: рис, суп, несколько закусок – дары моря и гор и, конечно же, сакэ (рисовое вино). Когда трапеза закончена, хозяин подкладывает угли в очаг и приносит сладости собственного изготовления, приглашая при этом всех позже пройти в сад.
И снова ожидание на скамейке перед самым напряженным, драматическим событием встречи – приготовлением чая. Несколько ударов гонга – знак для гостей: все готово. Внутри все уже преобразилось. Вместо свитка в нише – едва распустившийся цветок, незатейливо поставленный в вазу. В полной тишине гости наблюдают за плавными, уверенными движениями хозяина.
Готовый койтя – густой чай – все пьют из одной чашки, бережно передавая ее друг другу. Насладившись напитком, гости внимательно расспрашивают хозяина обо всех вещах, ведь у каждой из них свое неповторимое очарование, своя история. Когда хозяин готовит каждому гостю отдельную чашку усутя – жидкого чая, обстановка становится более непринужденной, простой – действо близится к завершению.
В заключение гости и хозяин обмениваются поклонами и теплыми словами. Гости выходят из чайной комнаты и, молча, поклонившись последний раз, медленно удаляются по узкой тропинке. Вот они уже скрылись за воротами, а хозяин все еще сидит у выхода и смотрит вдаль, на опустевший сад, будто стараясь продлить ускользающие мгновения уже состоявшейся встречи, которая никогда не повторится, потому что каждая встреча – единственная в жизни. «Ити го ити э».
Чайная церемония – словосочетание, которое в последнее время у многих на слуху. Оно постепенно, но уверенно завораживает западный мир. Только вот если обычного японца спросить о чайной церемонии, вряд ли он даже сразу поймет, о чем речь: для японца это больше чем церемония – это, скорее, традиция или путь.
Традиция чая, которой японцы так откровенно гордятся и которую по праву считают синтезом всех своих самых древних искусств, имеет в японском языке название тяною, что в переводе означает «чайный кипяток». Так просто: чай, вода и огонь – три основных составляющих, без которых это японское «искусство жизни», по выражению Окакура Какудзо, становится практически невозможным.
Так что же такое тяною, если не церемония? Многие исследователи видели в нем и изысканную форму социального общения, и «эстетическое выражение дзена», и искусство, сродни театру.
Действительно, все это здесь присутствует. И весьма похоже на театр: есть роли, есть драматическое развитие сюжета со своей завязкой, кульминацией и развязкой. Вот только зрителей нет. Все являются соучастниками действа, в результате которого сотворяется нечто, не поддающееся простому объяснению. Может быть, поэтому чайный мастер XVI в. Сэн Сотан дал такое зыбкое, почти ускользающее в туман определение тяною:
Как сказать,
Что такое Тяною?
Шум ветра в соснах
На рисунке тушью.
В японском языке есть и еще одно название чайной традиции: садо или тядо – «путь чая», где ся (тя) – «чай», а до – «путь» или то самое знаменитое Дао, о котором Jiao цзы говорил: «Дао туманно, неуловимо… Дао глубоко и темно… Кто следует Небу, следует Дао».
Впервые чай был завезен в Японию из Китая в начале IX в., но удачной оказалась только вторая попытка – уже во время династии Сунг (XII в.), когда с материка вместе с учением восходящей секты Чань (Дзен) прибыли и семена чайного куста.
К концу XV – началу XVI в. чай в Японии получил полное и безоговорочное признание. Он стал неотъемлемой частью жизни как буддийских монахов, так и молодого воинского сословия – самураев. Но именно в это время, когда мода на чайные турниры и дорогую китайскую утварь почти достигла своего апогея, такие известные мастера, как Мурата Сюко, а затем и Такэно Дзёо, начали использовать в своей чайной практике безыскусную японскую и корейскую керамику, призывая к простоте и отказу от нарочитой пышности. А вместо безукоризненных китайских пейзажей в чайных комнатах стали появляться свитки с дзенскими изречениями. Этот поворот к духовным поискам в Чае ознаменовал собой рождение такого ключевого для японской эстетики понятия, как ваби. Это «глубокое и духовное», по выражению Д. Судзуки, понятие означает поиск природной красоты вещей, их истинной сути.
